De profundis

 

Роман написать нетрудно. Гораздо труднее придумать человека, который мог бы этот роман написать (Андрей Битов)

 

1.Интимно-аналитический бобок

Весной, не скрою, меня одолевает тоска.

Я почти не выхожу из комнаты. Стараюсь побольше спать, медленно погружаюсь навстречу внутренней пустоте.

Некуда идти. Нет ни мест, ни людей, которых я хотел бы увидеть. Скорей бы дожить до смерти. Чтобы безболезненней.

То же зимой, летом и всегда.

Я даже не собираюсь заниматься последним общественно-полезным делом – думать о Боге.

Я чист. «Свободен от постоя», как писали в старину на домах. Меня вполне можно убивать. Я почти не приношу вреда, кроме естественного, которого для меня все равно чересчур.

Если меня закопать в землю и оставить там в покое, и я выживу и пущу побег, и у меня будет много книжек и бездна времени, тогда, я думаю, все будет хорошо.

А пишущую машинку поставить, так еще и листья на ветках появятся.

 

Такое чувство, что жизни явственно расползается своим гнилым сукном.

Отвратительные факты давно смешались в одну невыносимую кашу, которой лучше всего подходят слова: «Глаза бы мои на это все не глядели!»

Хотя нам ли, перетерпевшим застой, не найти сегодня отдушины в буддийском цветении трав, в воображаемой насекомости, сложении странных слов, воспитании детей?

Нет, тупик. Словно нетопыря тень висит надо всем. Словно читал об этом в каком-то учебнике зоологии, а оно так и случилось: тупой инстинкт, анатомическая бессмыслица, безысходный автоматизм. И все наперед до последней мерзости открыто уму.

И уже не присочинить к окружающему ни сюжетца, ни смысла, ни себя. Обрыдло, и некуда бежать: ни Америки, ни Бога, ни брошенной деревеньки.

Глухо в чистом поле земли бывшего социализма развитому уму.

Недавно просматривал газеты, мелькнула перепечатка западной карикатуры. Человек пришел устраиваться на работу. «В идеале, - говорит, - мне бы хотелось работать в такой фирме, которая разделяла бы мои представления об абсурдности всего сущего!»

А еще лучше, что-нибудь делала бы против нее...

 

Председатель модного банка, миллионер, выступает по телевидению и заявляет, что нищим принципиально не подает: благотворительность считает развратом, ибо достичь успеха, открыть свое дело и заработать тот же миллион долларов сегодня по силам каждому...

Я с тремя детьми, библиотечным заработком жены и своими гонорарами в полтора старых рубля за страницу неделями вымучиваемого текста сижу в однокомнатной на пятерых квартире и понимаю, что запасы наконец-то кончились и скоро, пожалуй, придется подыхать. В «качки», в торговцы шоколадом, в миллионерские интервьюеры не пойду – не зовут, есть что-то их отталкивающее в моей внешности. Успеть апокалипсис прокричать? А стоит ли?

Единственное, в отличие от миллионера, понимаю, что общее время «нас» кончилось. Наступила эпоха сугубо частных судеб.

«Нас» пустили в принудительный распыл свободы. Как обычно, самая перспективная из свобод – грабеж или сдохнуть с голоду.

Все. Наплевать на миллионера и остальных. Я получил право на свой собственный голос, хотя бы и удавливаемый. Тем более что удавливаемый.

Каждый строит свой мир. Будь он хоть миром неудачи и безнадежности. Горите вы со своими бизнесами. Со страхом отбиться от толпы, потерять лицо, которого не было и не будет, а, главное, со своими зоологическими навыками, по которым вас можно узнать, как по запаху.

 

Забавно нынче наблюдать за развитием псевдоморфоза советской психологии.

Когда партийный коллективизм бывших советских людей обернулся частной инициативой хапка в узком кругу своих людей.

Никуда не делось советское «мы».

«Разве мое благосостояние не есть явная возможность счастья всех? Разве жизнь не прекрасна?»

Здесь все – свои. Все крепче мужская дружба, все тесней круговая порука во вражеском окружении голодных, злых, чумовых и ленивых!

Пускай мы, русские, негосударственные люди, зато общинные. Пока держимся вместе, не пропадем. Коллективом сильны. Наш междусобойчик новой элиты, слуг народа, партии и правительства, лиц особо приближенных к особе особо приближенных - выстоит, выдюжит, даст помет. У нашего советского биологического вида особые системообразующие начала.

Вот вам пример – эволюционное развитие популяции народных депутатов, их съезда и вожака в замкнутый кланчик власти и бюджета.

Да, все уже избранный круг своих, все дальше они от иссосанного народца, зато все ближе к гуманитарной помощи, к распределу.

А ты чего без дела стоишь? Тоже иди к своим. Сколачивай свою орду на азиатском рынке базара всех против всех. Или что, ты не русский, не чеченец, абхаз, еврей, якут, любер, шахтер, кришнаит, помазанник Божий, ельцинист, афганец, старик, козел, мужик, художник, старшина, многодетный, физик, москвич, православный и т. д. и т. п.? Ты брат, просто человек? Следовательно, не существуешь!

 

Известно, что особи саморазлагающейся популяции живут в состоянии психологического экстремизма.

К чему вникать в психологию боевиков с «калашниковыми», когда одно самонаблюдение дает журналисту бесценный и несмываемый опыт.

«Нам нужно погорячее», - заказывают редакции. И получают.

»Мы читаем только остренькое», - признаются читатели.

Мысль, концепция, совесть? Ум – это неадекватная реакция на происходящее с нами! Наступают последние времена подписка, референдума, битвы за урожай, против фашизма, за конституцию, последний решительный! И читателю проще с хамством, выходкой, эпатажем: «ну и этот козел, как я...»

Откройте любое издание, почитайте золотые от желчи и злобы перья!

Журналистика исчерпалась поэтикой «бобка». Того странного кладбищенского мирка между живыми и мертвыми, что гениально описал Достоевский. Когда не до конца разложившиеся трупы бывших людей ощущают в себе настоятельный зуд «последней истины», потребности оголиться!

Кто-то оголяет себя сам, большинство заголяет окружающих, не замечая, как у самих уже скелет проглянул, а нос... нос... Про нос и говорить нечего.

 

Вообще же, признаюсь, со временем мне все труднее даются на людях две вещи: прямохождение и это вот... ну это... мнимоговорение.

 

2.В поисках утраченного разума

Ум, повторяю, не лучшая реакция на происходящее с нами. Другой, впрочем, нет. К тому же он, как овод под хвостом, прибавляет слепого желания жить в России. Из упрямства, ярости, вопреки всему, настолько он здесь и ни к селу, и ни к городу.

Скажу больше, жизнь в абсурде особенно привлекательна для умника, выдумывающего себя героем собственной, записываемой им интеллектуальной повести. В России дикие пробелы нормального существования провоцируют не от хорошей жизни заполнение их умом.

Ибо ум здесь – честь, совесть и личное дело каждого. Он – единственный твой собеседник, ничем вовне не подкреплен. Он бодр, изворотлив, долготерпелив, изощрен и внимателен, не даст оступиться, пасть духом, перестать работать. Ум – то, что назовет тебя собой в первом лице, побеседует во втором, опишет в третьем. Поджар, сух, один. Блестящ и геморроидально желчен. Почти Бунин.

Он выдумает человеку, зачем тот живет.

Ибо наше время утратило льстящие человеку ориентиры.

Ты отвергнут, вышвырнут отовсюду, уничтожен, сгодишься разве что на подхвате. Но умом знаешь: «Ты – Мастер. Надо работать. Писать. Придет твое время, лучшее, счастливое время...»

И твои друзья, твои близкие знают это: «Нет денег? А у кого они есть? Живешь на мамину пенсию сорокалетним оболтусом с тремя детьми? М-да, наплодил... Но ты хоть пишешь?»

Грамотность суть ума. Универсальное средство оправдания честным словом жалкого существования. Мастер-паук, пишущий из себя. Высшая биологическая нечеловеческая потребность смыслоотделения.

Да, мы знаем это поветрие, эту эпидемию, этот сладкий мыслительный морок на развале империи, когда из трещин, руин повысыпали на холодную мертвую волю сотни корчащихся Мастеров. Можно строить их в шеренги по десять, отправляя колоннами по Тверской в места покоя и отдохновения. Да, записано: «света он не заслужил...» Плачут Маргариты, тяжек удел мужниного уделывания. У иных уж и дети...

Неслышно грядет сонм лишних, благородно-голодных людей, идеологов будущих сотрясений.

Изнанка философии – диван, неврастения, сложные отношения с окружающими, желание быть кем-то другим или не быть вовсе, много уставшего честолюбия.

А наше время – время социально активных людей, от нищих до миллионеров: ни стыда, ни совести. Воспитанность – признак нежизнеспособности, в автобусе толком не проедешь, на машину не заслужил.

Все время думать… быть… не пить… Как минимум, шизофрения.

Ум здесь то, что лепишь из себя сам – глиняный домик на курьих ножках колосса имперской недочитанной культуры.

Всякое утро, а когда и пообедав, возводишь свой дом наново. Новый Сизиф: сам свой домик в косматом сердцем афористическом лесе в его извечной российской борьбе со степным многословием, бескрайним небом, ковыльной агитацией, полынной пропагандой…

Трудней всего реанимировать ум по утрам, когда только ветер да сердце в голове. К вечеру легче. Когда много думаешь, быстрее темнеет. Живешь дальше.

Когда отпускает, лежишь без движения с закрытыми глазами и думать, что в отсутствии ощущений у мертвых что-то есть.

«Теперь, - твердит ум, - ты знаешь, как дается жизнь другим людям, как она давалась тем, кто жил раньше, тем, о ком ты читал и догадывался, как она дается; тем, наконец, кто будет потом…»

Ум психотерапевтичен. Лучший способ забыть о себе и своем положении.

А когда совсем невмоготу, он подскажет тебе еще один сюжетец с хорошим концом. Погляди вокруг. Чем не башня из слоновой кости? Из приоткрытого окна дует приятный ветерок. Представь, как тяжко сейчас в автобусах, местах службы или там, где уже ведут убивать тех, кто и не жил. А тут зазеленевший лес виден, и тихо, лишь дети в песочнице орут как оглашенные, да где-то гудит кольцевая…

Домашние разошлись по делам и даже молчаливых их укоров не различить. А вернутся – увидят интеллигентного книжного червяка в роговых очках. Романтично – превращение. Книжный червь. Наделен даром слова. Чем не профессия почище нынешних? Словно сидишь изнутри какой-то немецкой новеллы, сам себя в нее записываемый.

Только с безумья придумываешь зарабатывать на жизнь своим умом. Устроить с того частную семейную жизнь, ни от кого не зависеть. Жить частным и умственным шпетом, скептически записывая космически-обзорный труд по всему, прежде нас сложенному. На тонкой игре слов и насекомого безмолвия, мутируя от строки к строке в то, что пишешь своим смысловарительным трактом трактата на вечное внечеловеческое поселение, вымощенного суровым акатуевским слогом внешнего ада.

Книжный червь – как раздавленная скрепа примирения смысла с жизнью.

Ум, забитый в тартарары, творит новую картину мира. Сегодня модно писать о несусветном, как недавно – о природе. Чтоб не вляпаться в то, что есть.

Поэтому мудрец, поглядывая на оный ум с опаской, делает ему окорот другим умом, выстраивая теорию множественности умов, в просторечии именуемых университетом.

Изобретенье удобное, цивилизованное, европейское.

Ибо позиция умствующего предполагает исхождение не из себя только, но и вовсе из людей. Ум есть точка зренья если не Бога, то существа явно к Богу приближенного.

Вообще мышление есть дело рискованное, ибо протекает в среде, мышление провоцирующей, то есть ему противной.

Обращаясь лишь к Свидетелю Верному и Истинному, как власть имущий к власть имущему и как отношения не имеющий к отношения не имеющему, европейский мыслитель тут же изолируется в добровольной и хорошо оплачиваемой корпоративно-близкой ему компании носителей столь же умного риска.

Мысль эта в ее светском виде о том, о сем, ни о чем, обо всем, о себе и другом пришла в Россию, как известно, из Европы. Как и университет.

Однако заимствованный, как всегда, в форме квазицивилизованной имитации университет здесь никакой изоляции мыслителя не предусматривал из-за отсутствия в России нужной сметы на последнего.

Умственный акт у нас вовсе не предусмотрен государственным расписанием. По чьему, спросим, разрешению ум поставит себя на вне-государственную точку зрения, суждения и обсчета? Никаких разрешений!

Университет надзирал над ндравами. Зачисляли сюда по протекции как в место хлебное, начальницкое.

С России хватило чужой безналичной философии, золотым запасом мыслителей не обеспеченной, а потому лишь усилившей обычный русский мечталитет.

Экзистенциальная позиция мыслителя приобрела здесь потому формы экстравагантные, прочему миру неизвестные. За отсутствием университета человеку разумному дозволено в России быть только юродивым.

 

Один мой знакомый, в свою очередь, чтоб не стронуться с рассудка, затеял недавно выгодное дельце. Объявил подписку на свою коллекцию «полного собрания мыслей, в России просиявших».

Денег от спонсора, как водится, не получил, не нашел. Человек порядочный, в подозрительных знакомствах, в членствах, в товариществах не замечен.

Я о другом. Параллельно искомой образовалась у него еще и другая: коллекция безумий, эти мысли вызвавших на свет, а также в результате сих мыслей воспоследовавших.

Ум провоцирует открытие Америк и лучшей жизни – властью иного. Тут уж недалеко и до больших потрясений.

Посему мудрец заранее извещает заинтересованных лиц, что благодарен лишь тем, кто вымечтал себя одних, а не Россию, не мир, ее окружающий, а также людей, долженствующих этот мир населять! А также не покушающимся на то, чтобы на практике возвести все это к вымечтанному умом образцу.

Ведь это только кажется, что ум всеобщ. На самом деле даже вычитанная из книг мысль осеняет свыше и только лично тебя.

Ум выводит из людей поодиночке. Люди людям его не передадут. Только через личный транслятор. Посему и на все человечество разом его не распространишь.

Благодари Бога, если сам кое-как справишься, умудрившись поставить из него себе дом.

Май 1993 года

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Дневник похождений