Валерий Приемыхов: обычное лето 97-го года

- Мое поколение родившихся в войну как-то всюду опоздало. В «оттепель» мы были маленькие, событий в Венгрии не заметили, ввод в Чехословакию нас не удивил. Когда входили в жизнь – все уже опять запрещали. Помню, как во Владивостоке закрыли спектакль по пьесе Константина Симонова «Четвертый»: мол, пацифизм и американские солдаты хорошие, как такое может быть. В Москве Евтушенко в Политехническом выступал, а пока это еще дойдет до провинции… Запреты доходили гораздо быстрее.

Так и перестройка для нас запоздала. Сколько сил надо было угробить на застой, на то, чтобы осознать себя, понять, что ты имеешь право на собственный голос. Несмотря ни на что. Пускай ты был бедный, но любой фарцовщик, у которого было все и который тебя угощал, понимал, кто он и кто – ты.

Наверное, и в моем поколении были гениальные бизнесмены, свои Ротшильды. Но я помню, как у нас разбирали на уроке мальчика, который помогал матери на рынке торговать картошкой. После этого какой Ротшильд… Или когда учился в институте, я работал сначала кочегаром, а потом дворником в библиотеке Ушинского, напротив Третьяковки. А кто-то в институте джинсами приторговывал. «Вон, - говорили, - пошел придурок, который джинсами торгует». А на Дальнем Востоке, откуда я родом, когда приезжали из Москвы, с ужасом говорили: «Вы знаете, у них официанты – мужчины!» Им: «Да ладно врать-то…» - «Да точно!»

Вот я приехал сейчас из Германии. Схожу с самолета, а вместе со мной сходят мои соотечественники. Это новая популяция людей. У них даже тип лица другой, другое строение тела. Вот как у восточных людей считается – мужчина красивый не тот, кто поджарый, подтянутый, а тот, кто покрыт жирком, с животиком, так и эти ребята. Я все думаю, откуда они взялись, когда успели подрасти?

Или была, например, в нашем поколении доблесть – напиться. Вот, говорят, настоящий мужик, пьет, как лошадь, вчера где-то там валялся, а перед этим все окна побил… И вдруг смотрю, еще до всяких реформ, ребятам этим как-то не особо приятно пить. Или вот с гордостью говорят: я – трудоголик. У нас-то была: «Знаешь, устроился в одну контору, два дня в неделю хожу, ничего не делаю…»

Я еще в 90-м году, когда снимал, как режиссер, в питерских Крестах, не мог найти человека, который бы знал настоящие блатные песни. Все они пели «под Окуджаву», «под Высоцкого», «под Розенбаума», хоть я очень хорошо помню, как блатные не принимали Высоцкого. Они четко чувствовали его иронию над тем, что у них было на полном серьезе, его игру. Сегодня блатная субкультура исчезла. Она вошла в культуру. Мои ровесники и те, кто постарше, очень быстро поймали этот стиль. Вот разговариваешь с таким человеком, а он вроде как и не реагирует, глаза пустые, смотрит мимо тебя. И ты начинаешь метаться. Раньше это был стиль начальника, сейчас – «крутого»: ты перед ним никто.

Вообще мы ко многому притерпелись. Я не думаю, что жизнь улучшилась, просто люди перешли какой-то болевой порог новой жизни. Читаешь в «Московском комсомольце» - «Даму сдавали в багаж». Это, оказывается, расчленили любовницу бандита Солоника и в чемодане прислали. Да я раньше бы на стену полез: кто этот мерзавец, который так написал?.. А сейчас – ничего.

Вот, говорят, «шоковая терапия». Я месяц сейчас не был в стране, как поздоровел. Потому что ничего не слышал, газет не читал. Дело не в дезинформации, а в какой-то явной нелогичности того, что пишут, говорят. Вот Шахрай попал в аварию – это первой строкой. А где-то убили двадцать человек – это третьей. И вот эта нелогичность, она человека ломает. Человек – существо, которое ко всему привыкает, но очень быстро умирает от бессмыслицы. Если его заставить полдня яму копать, а полдня закапывать, то он долго не протянет.

Политизированы, слава Богу, Москва и Ленинград, а провинция газет читает мало, телевизор смотрит без любопытства, и здравый смысл там присутствует в гораздо большей степени.

Я сам из провинции. Там не понимают, почему стоят заводы, почему он, мужик, живет за счет жены. Он ведь не устроится на 150 тысяч, а жена пойдет уборщицей. Для меня одна из самых страшных картин, которую я видел в жизни, это как сидит на кинорынке режиссер и продает свой фильм. Раньше режиссер был царь и бог, а тут он сидит, торгует, хвалит сам себя. Дело не в том, что сейчас надо деньги под фильм найти, это ерунда. Тебе надо заниматься тем, что ты не умеешь делать и что вызывает в тебе глубокое отвращение: заниматься продажей собственной картины.

Того, что было, уже не будет никогда, мы это не осознали до конца. Вот я с Даниэлем Ольбрыхским в Польше разговаривал… Нынешние молодые они ведь никогда не поймут, что такое настоящий успех в кино. Когда у тебя было честное имя, которое ни тогда, ни сейчас нельзя купить ни за какие деньги.

Вот недавно видел, как Юрий Васильевич Яковлев интервью давал по телевидению. Его спрашивают: «А почему вы не снимаетесь в рекламе?» Он говорит: «Да я не знаю, почему». Он сам себе объяснить не может. Да потому, что он – Юрий Яковлев, он народный артист. Ну, говорят, дурак, ему сто тысяч долларов предложили, а он не согласился. А он – не дурак. Он себя потеряет. Может, в этом разница между нынешним и прежними поколениями, что они этого не понимают?

Вот сейчас меня все время приглашают ведущим на разные программы. Я смеюсь: ну а почему Джек Николсон не ведет передачи, даже самые серьезные. Дело не в унижении, он понимает, что на этом деле потеряет больше, чем приобретет. Его будут знать не как Джека Николсона из «Иствудских ведьм», а как ведущего передачи.

Или вот, говорят, Пол Ньюмен выпускает и рекламирует кетчуп «Пол Ньюмен». Так ведь он эти деньги, которые на кетчупе зарабатывает, отдает детям-сиротам и приобретает на этом гораздо больше. Чем отдает. Настоящая выгода не всегда совпадает с видимой. Так что, мне быть ведущим такой-то передачи и умереть для кинематографа? Какой же режиссер возьмет тебя, если все знают, что ты ведущий?

Почему я сейчас пишу книги для детей… И взрослые, и дети сейчас мало читают. Но поколение зрителей моих «Пацанов», «Холодного лета», «Милого, дорогого, любимого, единственного», сами стали родителями, такое вот стечение обстоятельств. Для детей с удовольствием до сих пор пишу. Ведь нынешние 20-30-летние – это еще предпоколение. Настоящие еще пойдут за ними. Какие они будут – не знаю.

Весь ужас в чем. Что история пошли не по нарастающей, не по спирали, а по кругу. Я раньше никогда не мог Деникина читать или Врангеля. Ну непонятно все было – откуда Керенский взялся, откуда большевики? Был Георгиевский зал Кремля, списки гвардейских полков, такая силища! Как это могло рухнуть? Сейчас все стало ясно. Я не знаю, как это может быть, но я понял, что так – бывает.

Почему коммунисты рухнули… Потому что власть – вещь театральная. Она без зрителей не может существовать. И вдруг зрители исчезли. Они засуетились, стали чего-то там лопотать, а аплодисментов – нет. И никто не поддержал. Кто со злорадством, кто молчаливо, а в общем-то под улюлюканье ушли. Люди соскучились по правде. И вдруг опять все сначала, по кругу.

Наша религия предполагает веру в чудо. А чуда пока не видно. Но для веры сейчас времена благодатные. Может, в этом их и смысл, их промыслительность? Чтобы люди, не всегда понимая зачем, не всегда правильно, но пришли в церковь, постояли там, помолились. Испытания ведь для того и посылаются, чтобы человек к Богу и к самому себе пришел.

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Дневник похождений