1437. Ахмадулина, Тарковский, Памук, Турчин (МН, 2007, №13)

Игорь Шевелев

Хрустальный голос поэзии

Людей, пишущих замечательные стихи, гораздо больше, чем тех, кто остается в истории поэзии в качестве ее знаковых фигур. Даже в поколении Беллы Ахмадулиной были поэты, не уступавшие ей в мастерстве, таланте, витальности. Но мало кто сомневается, что именно Ахмадулина одна из тех немногих, с кем вот уже более полувека ассоциируется понятие поэзии как таковой. Можно вспомнить про обрусевших итальянцев с маминой стороны, включая революционера Стопани, чьим именем назван старый московский переулок, - но переулок переименовали, а представить Москву без стихов Ахмадулиной нельзя. Можно пытаться разгадать секрет ее завораживающего чтения стихов, чистого, звенящего голоса, который давно уже звучит сам по себе, без развоплощенного тела. И скольких людей за эти полвека, - а первые стихи Беллы Ахатовны напечатаны в журнале «Октябрь» в 1955 году, еще до поступления в Литинститут, - завлек ее голос, даже прежде воспринятого смысла слов, в этот влажный сад поэзии. Мне повезло, я услышал Беллу Ахмадулину в начале 70-х в либеральной Риге, потом в университете, ничего с непривычки не понял, но был навсегда заворожен, - и двери открылись.

И меняются слова, ритмы, время, а наш поэт сама чудесным образом превратилась в волшебный предмет поэзии, и может выбирать, дополнять ли ей образ новыми строфами или довольно лица с его упорным, задыхающимся прорывом речи сквозь немоту и удушье. Это преодоление и есть фантомная боль поэзии.

Такова Белла, ей довольно - быть.

Игорь Шевелев

Зять Тарковского

Чем дальше со дня смерти Андрея Тарковского (1932-1986), тем больше воспоминаний о нем, исследований его творчества, попыток понять, иногда просто рыночных спекуляций. К 75-летию со дня рождения знаменитого режиссера, которое отмечалось 4 апреля, «тарковиана» пополнилась новыми изданиями. К книгам Ольги Сурковой, Николая Болдырева, Марины Тарковской, Паолы Волковой, вышедшим за последние два-три года, добавился перевод сочинения итальянки Симонетты Сальвестрони «Фильмы Андрея Тарковского и русская духовная культура», а, главное, мемуары Александра Гордона об Андрее Тарковском «Не утоливший жажды» (М. «Вагриус», 2007, 384 стр.).

Последнюю книгу отметим особо. Ее автор, это надо учесть, не телеведущий, а, его тезка и однофамилец, - кинорежиссер и сценарист. Он учился вместе с Андреем Тарковским во ВГИКе, дружил, а затем породнился, женившись на его сестре Марине, то есть став зятем. К воспоминаниям об Андрее Тарковском приступал несколько раз, главы публиковались в «Искусстве кино», теперь их закончил, то ли к 20-летию со дня смерти, которое было в конце прошлого года, то ли к 75-летию со дня рождения весной нынешнего.

Свидетельства его кропотливы и бесценны. Начиная с полного списка сокурсников по учебе у Михаила Ромма. А тут и Шукшин (с ударением, оказывается, на первом слоге), и рано покончивший с собой талант Володя Китайский, и писатель Юрий Перов, и Александр Митта.

Писать о близком с юности человеке, оказавшемся гением, нелегко: в голову лезут пустяки, «снижающие образ». Да и будущий гений еще суетится, любит приврать, сумбурен. А потом и вовсе уходит в другую жизнь, характер портится, накапливаются недоразумения. Но остаются факты. Совместная съемка на третьем курсе по рассказу Хемингуэя «Убийцы». Женитьбы и влюбленности, подруги и пьянки, жесткость, цинизм, круг общения – Андрон Кончаловский, Олег Осетинский, Михаил Ромадин, Геннадий Шпаликов, Александр Боим. С мемуаристом творческие отношения переходят в родственные, друг от друга отдаляются, но отстраненный взгляд внимательнее. Андрей Тарковский «проскочил», свидетельствует А. Гордон, в краткий момент оцепенения властей, сняв «Каток и скрипку», тут же ему дали снять «Иваново детство», тут же награда Венецианского фестиваля, и даже запрет фильмов вызывал все больший интерес типа «какую делают биографию!» Появляются ценители «на самом верху», начинаются споры, слухи, - топливо славы.

Александр Гордон приводит стенограммы обсуждений фильмов Тарковского, разговоры с ним, рассказывает о его отце, поэте Арсении Тарковском. С родственниками Андрей общался мало, с ними ему с какого-то момента было скучно и неинтересно, а после эмиграции отношения вовсе разладились. После «Андрея Рублева» Тарковский помог А. Гордону на съемках фильма «Сергей Лазо», где сыграл атамана, пострелял коммунистов, помучил их, и в результате режиссеру запретили снимать лет десять. Чем дальше, тем повествование в книге набирает ход. Это совпадает с тем, что Александр Гордон называет «изменением личности Андрея Тарковского». Тут его занятия йогой, спиритизмом, теософией, сеансами психоаналитиков. Происходит смена друзей и круга общения. Андрей Тарковский как бы выстраивает себе иную жизнь, - закрытую, одинокую, нетерпимую к другим. Он уже устремлен на Запад, в мировое кино, каким оно виделось ему отсюда. Но и там все оказалось иным, чем ждал. Предсмертные его слова: «Ни живым, ни мертвым не хочу возвращаться в Россию». Посмертная судьба, как и предполагалось, распорядилась иначе.

Игорь Шевелев

Жизнь между строк

Орхан Памук «Новая жизнь». СПб.: Амфора, 2007,

Свежий нобелевский лауреат Орхан Памук (род. в 1952) идет у нас «на ура». Романы его переводятся сплошняком, как какого-нибудь Павича с Кундерой. Да они и схожи, европейский провинциал, более европеец, чем кто-либо. Памук соединил восточную вязь турецкого письма с тоской по вечным камням западной цивилизации. К тому же он и сам герой газетных хроник, вынужденный покинуть Турцию после угроз со стороны фундаменталистов. О нем слышали даже те, кто никогда не читал книг.

Роман «Новая жизнь» вышел еще в 1994 году, переведен на многие языки, теперь дошел до нас. В Турции он побил рекорды продаж. За два года двести тысяч экземпляров для литературно изощренной книги – это невероятно. А ведь «Новая жизнь» о радикализме самого чтения. Герой романа, прочитав некую книгу, изменяет свою жизнь, пускаясь на поиски разгадки текста. Как говорит сам Памук: в застойном обществе, где ничего не происходит, ждешь перемен в жизни даже от прочитанного.

Герой романа бросает университет и колесит на автобусе по сельским районам Турции в поисках неизвестно чего. Турецкий писатель – это фикция, любит повторять Орхан Памук. Именно поэтому он может смотреть на тысячелетнюю историю своей страны двойным зрением гражданина мировой литературы. «Новая жизнь» соединяет готический роман с комиксом, этнографию Стамбула с сюрреализмом снов, сказочные приключения – с математически рассчитанным маршрутом лабиринта. Памука сравнивают с Прустом, Борхесом, Рушди. Иногда говорят о «фэнтези идей», где суфийская мудрость перекликается с Манифестом коммунистической партии. В конце романа герой встречается с человеком, который может оказаться как автором «книги в книге», тайна которой разгадывается, так и автором самой «Новой жизни». И все это на фоне крутого турецкого замеса, где консерваторы и фундаменталисты тянут страну в прошлое, подальше от американских комиксов и железных дорог, подальше от подрывной сатиры самого Орхана Памука. А название книги заимствовано у Данте, еще одного вынужденного эмигранта, между прочим.

Игорь Шевелев

Визуальный срез архетипов

Валерий Турчин «Мастера… Сила воли и воображения». Альбом. М, 2007, 308 стр.

Настоящий фолиант, написанный классиком современного искусствознания. Называть книгу каталогом неловко, хотя она посвящена конкретной выставке, в которой участвуют Юрий Купер, Рустам Хамдамов, Дмитрий Плавинский и хорватский художник Мерсад Бербер – в Музее современного искусства на Петровке, 25.

Юрий Купер представлен работами XXI века. Это собрание вещей века прошлого, вставленных в живописное пространство, в воздух картины – некий «натюрморт одиночества». Турчин описывает Купера «как самого успешного русского художника, добившего признания на Западе».

Тут же космогонист Дмитрий Плавинский, стремящийся к соединению в картине всего со всем. У него даже лучи света пронизаны нотами, а узоры зримых символов – вся эта археология начитанного сознания, - нагнетает пространство холста. Рыцари и путешественники живут на старинных атласах XY века, чистое удовольствие разглядывать этот коллаж смыслов. Формулы рыб, Нью-Йорка, Питера, Венеции, звездного неба над головой и нравственного закона внутри старых книг. На черепашьем брюхе отпечатан план метро острова сокровищ. Хорошо в лабиринте, где тебя не достанут. Плавинский - это визуальный срез архетипов. Он шпенглерианец, для которого битва, книга и цветок являют связную суть культурного действа.

Метафизиков Купера и Плавинского дополняют колоритные холсты Хамдамова с его лозунгом: «вечность красива, когда хрупка». Хамдамову к лицу статус «духовидца», визионера. Дамы, туфельки, виноград, лошади, музыканты – все размыто, воздушно, ускользающе легко. А трех русских художников возводит к единству босниец Мерсад Бербер, этот «академик авангарда». Холст все стерпит, понял мастер еще в Академии в Любляне. Его «конь блед», скачущий из одной картины в другую, женские портреты, фрагменты классических полотен – все перемешано в постмодернистской эклектике, давая стилистический аккорд истории искусств и вовлекая зрителя в шоковую тишину созерцания. Мерсад Бербер, соединяя контексты, создает новое измерение живописи. Так и сам альбом, соединив четырех разных, но органичных мастеров, дает очевидное единство искусства. Про волю к воображению не скажу, а альбом хороший.