День дрозда  

Год погоды. 20 июня

20 июня. Федот урожайник, которого прочат календари, ныне похож на какого-то футболиста из соответствующей команды. Он был на футбольном поле, куда приехал автобус с их футболистами для встречи с нашими. Три длинные лавки вдоль выбитого пыльного поля, на котором сетка в воротах гляделась невиданным достижением цивилизации. Мальчишки, соседи и родственники футболистов, несколько девушек, бухгалтер из конторы представлял начальство, а несколько белых облачков в синем небе, - погоду. Топот ног, сопение, мат, крики вратарей и капитанов команд были не просто замечательно слышны, но казались свойством торжественного события игры. Команды шли в лидерах группы, и встреча имела принципиальный характер.

По вечерам в роще он слышал это пение дроздов: «Кум Тит, кум Тит, приди чай пить…» и завитушка, - «с сахаром…» В клуб, где показывали французское кино, он не пошел, в библиотеку, где присмотрел полный комплект журнала «Старшина, сержант», - тоже. Пошел по пыльной дороге прямо на закат, хотя солнце было еще горячо и высоко. Прошел мимо пельменной на выезде из села, которое здесь почему-то называли местечком, нечто среднее между деревней и городком, так, центр окрестных сел. Потом сошел с дороги, по которой время от времени пылили грузовики, и пошел напрямки полем, оттуда к холмам, которые по юношеской восторженности казались ему гармоничными как баховские хоралы, особенно под таким бескрайним и сияющим синевой небом, куда, казалось, можно и уйти. Восторг, полет сердца, вбитого в горло. Как тут живут, думал он, и не только не сходят с ума от такой красоты, но даже наоборот? Вам, городским, не понять, сказала вчера соседская девушка, с которой они играли в компании против других двоих приятелей в подкидного дурака.

Она заканчивала в следующем году школу и уезжала в Орел поступать то ли в институт, то ли в университет, он так и не понял. Но, главное, это, конечно, вырваться отсюда в город. А там и до Москвы рукой подать, если карта выпадет. А уж из Москвы и в Америку выбраться не проблема. Жалко, что дальше Америки, говорят, ничего больше нет.

За холмами и была роща, в которую он теперь шел слушать на закате дроздов, которых особенно полюбил после старого фильма Иоселиани, ощущая в них что-то родственное, особенно почему-то в дрозде-дерябе, осторожном и обидчивом, к которому и подойти не так легко. Соловей это ведь тоже дроздовый кузен, не хухры-мухры. По своей привычке сначала вычитать о чем-то в книжке, а потом найти в жизни и навсегда полюбить, он даже выучил названия всех двадцати колен соловьиной песни, - почин, клыкание, желна, пленьканье, лешева дудка, кукушкин перелет, резная, сеялка, водопойная россыпь и так далее. Не Бунин, конечно, но тоже хорошо.

Когда учился в Германии, то помнил, как наши дрались с местными, чей соловей поет лучше. Ему казалось, что европейские соловьи попроще наших, но как-то музыкальнее, что ли, нежнее, мягче. Тут, впрочем, на любителя. А в эти дни второй половины июня соловей поет все реже, - семья, заботы, - и это казалось ему по-человечески понятным и трогательным, хотя и ужасным.

 Первая | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Гостевая книга