Тарас послепраздничный  

Год погоды. 9 марта

9 марта. В снегу хоть укрыться можно. На зиму списать свои незадачи. Еще далеко не весна, а уже остаешься голым перед самим собой. Руина, попорченное тело, вылезшее на свет Божий, подснежник, как говорят бедные следователи, на которых вешают нераскрытые преступления. «Ага, - кричат случайные свидетели, - не соответствуешь высшему замыслу о себе. Не годишься в царствие Божие».

Великий пост в нашей провинции проходит тускло и печально. Жители кажутся все как один высланными под надзор полиции. Только последняя сохраняет всю брутальную живость власти. Остальные, ожидая худшего, не проявляют и ее.

Под этим снегом можно надышать себе какую-нибудь мечту. Вступить в диалог, в переписку с кем-то выдуманным, желательно женского рода и экзотического племени. В марте у падающего снега особо теплая, обманчивая белизна. Если немного выпить, чуть-чуть, не увлекаясь, что тоже легко, - то становишься таким же мягким и податливым как этот свежий воздух. Готов к продолжению человеческих служб, хотя бы и расстрельных. Владыка живота твоего давно уже перешел на нелегальное положение солитера: ты Его чувствуешь все сильнее, Он тебя тоже, но колокольный звон по этому поводу, старушки, ставящие свечки в полумраке церкви, матерый и быстрый священник, справляющий требы, кажутся тебе удивительными. Впрочем, тоже жизнь, - и без того небогатая, говоришь себе, обходя, что ни день творение, почитывая учебники, всячески изъясняющие его учеными словами. Специальный даже Логос поставлен, следить, чтобы слова были правильные, чтобы мысль двигалась в русле, чтобы дискурс был проверен и наш. Теперь и немцы наши, и французы, и кого только нет.

В провинции, в отсутствие времени, кажется, что никого, кроме людей, и нет. А люди вышли из пейзажа, из заваленного неубранным снегом парка в бывшей барской, потом обкомовской, ныне снова барской усадьбы; из школы, где тихо, страшно и методично учат ничему детей; из размеренного и безвыходного труда на благо зарплаты ниже прожиточного минимума. Говорят, где-то недалеко отсюда прямо посреди небольшого сада закопан Лев Толстой. Снег разъезжен вдрызг, кажется заплеванным, после него на ботинках остаются белые химические разводы. И воздух бьет по лицу как легкое, влажное дамское белье.

Всякий раз, выходя на улицу, он удивляется, что не все еще ушли в подполье, жалеет тех, кто весь день ездит на машинах по улицам, или, как милиционер на перекрестке, старательно организует для них всех пробки. Ладно бы они еще вышли, щурясь от непривычного дневного света, из-под половиц, из-за плинтусов, из интернетных и психоаналитических подвалов, а то ведь, кажется, так и живут здесь, торгуясь в магазинах, отсиживая на приемах больных, фотографируя на паспорт и нотариально заверяя всяческие бумаги, за которыми стоит нескончаемая тупая очередь в темном коридоре.

День повис, вялый и бледный, на каких-то истершихся к весне тонких и прозрачных канатах, как люстра со слабыми, не видными при свете лампами.

 Первая | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Гостевая книга