Запись беседы с Андреем Бильжо 29 мая 2000 года.

-Первый вопрос напрашивается сам собой: «когда я работал в маленькой психиатрической больнице…» Как ты там казался? Образование?

-Да, я закончил 2-й медицинский институт, потом четыре года я работал в институте гигиены водного транспорта и даже поплавал на судах почти вокруг света. И потом поступил в ординатуру по психиатрии, потому что еще с институтской скамьи хотел быть психиатром, ходил в кружок психиатрический, но было трудно стать психиатром, потому что нужен был блат тогда большой. А потом закончил ординатуру и стал работать психиатром, параллельно писал диссертацию на базе больницы Кащенко.

-А диссертацию защитил?

-Да, защитил.

-Какая тема?

-Юношеская одноприступная шизофрения. Если полное название: Благоприятные исходы на уровне практического выздоровления при юношеской одноприступной шизофрении.

- Одноприступная, это когда в армию не идут?

-Когда в армию не идут, для этого разные причины бывают. Но одноприступная шизофрения существует, может, сегодня ее называют как-то по-иному. Но это та шизофрения, которая падает на пубертантный период, переходный возраст. Я брал катамнез. Я смотрел больных, которые лежали в больнице 15 или 20 лет назад, я их находил, брал тех, у которых за это время не было приступов и хорошая социальная адаптация, и уже их описывал. И таких случаев у меня было много.

-Ты был диссидент по отношению к вяло текущей шизофрении?

-Я работал в этом же институте, где работали Снежневский, Наджаров, которых уже нет, к сожалению, и Смулевич, который на сегодняшний день, пожалуй, один из лучших психиатров. Все дело в том, что если сегодня не ставят диагноз вяло текущая шизофрения, то сама болезнь никуда ведь не делась. А – диссидент, возможно, в какой-то степени, потому что это была первая диссертация, которая позволяла снимать больных с учета, чтобы у них не было, как мы говорили, социального хвоста. Их снимали с учета, и на этом их история кончалась. И, собственно, потом эта диссертация легла в основу перестроечных рекомендация, которые как раз изменили психиатрический учет в диспансере, и уже во время диссертации мы сняли довольно много больных с учета. Это было очень трудно, диспансеры не очень хотели это делать и говорили: «Снежневский поставил, Снежневский пусть и снимет», вот он тогда и снимал, я всех больных показывал ему, он и снимал с учета. Тогда даже слух ходил по Москве, что появился доктор, который снимает с учета, и ко мне шли довольно охотно.

Так что в этом смысле ситуация была перестроечная. Но это был уже 86-й год, перестройка.

-А истории с Венечкой Ерофеевым, Губановым?

-Губанова я лечил, да. Он поступал к нам несколько раз. Это было клиническое отделение, то есть отделение городское, но с научными сотрудниками, с клиникой института психиатрии академии медицинских наук на базе Кащенко, 30-е отделение тогда. Туда клали очень разных больных, но было много людей искусства, не совсем обычных. И мне, так как я был склонен ко всяким творческим вещам уже тогда, мне давали как раз художников, поэтов, я находил с ними довольно быстро общий язык, и с Губановым мы быстро подружились. То есть наши отношения вышли за рамки пациента с врачом, мы встречались потом и вне больницы, он ко мне довольно хорошо относился и звонил мне. По ночам. Был со мной на «ты». То есть были отношения нетрадиционные пациента и врача. И потом когда его не стало – я-то считаю, что это было самоубийство, суицид. Поэт в день своего рождения, когда ему исполняется 37 лет, не умирает. Таких совпадений не бывает. И тем более накануне он потерял мой домашний телефон и искал меня через Кащенко, а там не дают телефонов домашних, а меня еще и не было в Москве. Так что я довольно долго переживал, считал, что я как врач виновен частично в этой истории. У меня была пленка, которая, к сожалению, потом исчезла на 40 дней, которые были в мастерской у художника Доброва в Столешниковом переулке, я принес туда пленку – 200-метровая бобина, на которой Леня читал свои стихи – и она исчезла там. И еще у меня был его сборник самиздатовский «Волчья ягода». Несколько рисунков он мне подарил, несколько я купил, он продавал их по 5 рублей. Он был забавный человек. Я застал его в тот период жизни, когда он уже не был таким алкоголиком.

-А нельзя было избежать такого трагического конца?

-В общем-то, он был человеком не очень здоровым. У него были перепады настроения. Были депрессии. И поступал он к нам в отделение – это был такой интересный перестроечный период, когда были безумные нападки на психиатров, и там все валилось в одну кучу. Статьи об этом были довольно модны. Каждое издание практически по нескольку раз мусировало эту тему. Тогда даже появилась статья в газете «Собеседник» как мучили Губанова в психиатрической больнице. И, кстати, потом спустя много лет я разговаривал с автором этой статьи, это был Игорь Мартынов, который впоследствии был заместителем Сережи Мостовщикова в журнале «Столица», и он тогда извинился и сказал, что на какой-то встрече ему рассказывал какой-то санитар и так далее. На самом деле к Губанову относились просто все очень хорошо, и зам. главного врача, старший врач Михаил Борисович Мазурский, который лечил и Ерофеева и спасал его десятки раз, вытаскивал из делирия, и устраивал потом его жизнь, принимал активное участие в истории его жизни и истории болезни, так что к Губанову отношение было очень хорошее. Он читал стихи в больнице. Поступал он, говоря языком обывательским, с идеями преследования, которые, в принципе, когда-то имел под собой почву, но потом переросли в болезненную идею. Его преследовал КГБ на каком-то этапе, но потом это стало болезненным таким восприятием. Еще были запои. Это трудно избежать. То, что он покончил с собой, это на самом деле только мое предположение, но поэты люди чувствительные, склонные к перепаду настроения, но что-то такое произошло. В тот период, когда я его застал, он был довольно тихим человеком, работал тогда пожарником, довольно много писал, рисовал, тихо существовал. И когда я был на 40 днях, там было огромное количество людей, огромная мастерская, и практически единицы знали его в последний год. Потому что все остальные знали его во времена расцвета СМОГа, Союза молодых гениев, «сломаем целку соцреализма» и так далее.

-А про Венечку.

-Я не был его лечащим врачом, просто работал в отделении. Лечащий врач в психиатрии это очень много, потому что со своим пациентом беседуешь часами, и наступает момент, когда ты так его хорошо знаешь и столько о нем знаешь, как мало кто знает еще. Поэтому с Губановым мы очень много говорили и на самые разные темы. А Венедикт Ерофеев лежал несколько раз в Кащенко и потом, когда мы на Каширку переехали. Это известная такая вещь, что при его махровом алкоголизме, описанном в «Москва-Петушки» и при нескольких белых горячках, которых было очень много, делириев, у него абсолютно не было алкогольной деградации личности, как говорится, по алкогольному типу. В этом смысле он уникальный пациент, который достоин в описании в каких-то специальных психиатрических трудах на тему алкоголизма, потому что он абсолютно выпадает из типичного течения болезни. При таком стаже большом вне запоев это был абсолютно рафинированный интеллигентный человек.

-На историю преследования диссидентов у тебя свой взгляд?

-Да, свой взгляд. Здесь много всего. Я не говорю сейчас обо всех психиатрических больницах, Владимирской или каких-то таких. Я говорю о больнице Кащенко, которая теперь называется Алексеевской. Больница Кащенко, которую я знаю, знаю отделение, проработал у нем довольно долго, знаю врачей. Могу сказать, что многих людей эти люди просто спасли, буквально спасли от преследования тогдашнего КГБ, спасли от всевозможных процессов и т.д. Спасли тем, что больной лежал в это время в больнице, и тогда к нему не было никаких претензий со стороны государства. Т.к. врачи, которые ими занимались, были абсолютно интеллигентными и образованными людьми, все прекрасно понимающими, они всячески смягчали их существование там, и, кроме всего прочего, диагноз, который им ставился потом, освобождал их от целого ряда проблем. Внутреннее ощущение могло быть: ах, инакомыслящему человеку поставили диагноз, значит, он ненормальный! Но можно посмотреть на это по-другому. Если бы он был нормальным инакомыслящим, то его ждали бы лагеря. Кроме всего прочего, можно сказать, что инакомыслящие в общем, действительно не очень нормальные люди. В понимании нормы как усредненной серости. В этом смысле, мой взгляд несколько отличается от общепринятого. Я не говорю сейчас о произволе загородных психиатрических больниц. Психиатры это такие же люди как все остальные. Поэтому они отличаются ровно так же и все люди другой профессии. Среди них могут быть полные идиоты и ублюдки и люди интеллигентные и образованные. Ровно так же как в хирургии, армии и т.д. Естественно, где-то могло происходить бог знает что, но это не имеет отношения ко всей психиатрии нашей.

-Какой был твой выход из мира психиатрии?

-Выход был постепенный, выздоровление было постепенным. Ремиссия затяжной. На самом деле, я все время рисовал, занимался творческими вещами, что-то пописывал. Мой первый рисунок был напечатан в 75-м году, я еще был студентом 2-го меда. А рисовал я со школы. После 8-го класса даже поступил в школу с архитектурным уклоном, но, поучившись там три дня, вернулся в старую школу. Трудно было менять друзей, класс. Я рисовал все время.

-А что за рисунок был напечатан?

-Это была карикатура в «Неделе». Потом печатался по чуть-чуть, в «Неделе», в «Литературной газете», когда там был Виктор Васильевич Веселовский, в «клубе 12 стульев» печатался и даже какие-то рога и копыта писал. Но сыграла в этом роль перестройка, конечно, потому что появилась некая свобода и ощущение, что ты можешь делать что-то сам, выбирать, что можно как-то изменять свою жизнь и не нужно заниматься одним и тем же. Появилась такая свобода, и можно свою энергию куда-то еще направить. Тогда же появилась Битца, куда пришли художники с картинками, и туда же пришел я со своими друзьями-художниками. Диссертацию  написал, ее читала моя руководительница, у меня была свободное время, я много рисовал, ходил в Битцу, продавал, общался с художниками.

-А кто твой круг?

-До сих пор я дружу и ресторан мы сделали «Петрович», это Андрей Басанец, Сережа Горшков, Коля Крачун? На Кузнецком мосту была такая 17-я молодежная, оттуда они, несколько художников было с Малой Грузинской тогда. Андрей Карпов, который в новом ресторане написал задник. Мы общались, продавали, выпивали. Я тогда графику продавал, довольно такую многодельную, тонким пером это было сделано. Она продавалась, и я купил тогда свой первый цветной советский телевизор после Битцы. Я понял, что можно неплохо зарабатывать. Но я никогда не делал то, что я не хочу делать. Главное удовольствие я получаю от того, что делаю, а когда за это еще платили деньги, это было совсем неплохо. А если не платили, я все равно делал то, что мне нравится. Деньги не являются самоцелью.

-Появление Петровича было судьбоносным, когда и как это произошло?

-Петрович появился попозже. В это время я стал многим заниматься. Стал заниматься живописью. У меня были выставки в Бельгии, в Германии – живописные, и здесь была такая бурная жизнь, групповые выставки, выставка в Италии, моя картина была там на обложке. Все очень мощно и бурно развивалось. Кроме живописи я сделал несколько серьезной графики, сделал несколько книг некоммерческих. С агентством ИМА-пресс с Машей Голованевской мы сделали Раймона Кено, там было 100 рисунков – даже не иллюстрации, а графическая интерпретация книги, параллельная тексту. В 90-91-м году я стал работать с Коммерсантом и там уже появился Петрович. До этого очень много печатали в Известиях, вышла моя книжечка карикатур, я съездил с карикатуристами в Германию. Такая была очень бурная жизнь и уже как-то было трудно и даже невозможно совмещать все это с психиатрией. Психиатрия это наука, забирающая всего и трудно было совмещать. В это время какие-то кооперативы появились, я работал два раза в неделю, и постепенно искусство вытеснило психиатрию.

-Петровича ты придумал, или это плод коллективного разума?

-Нет, с коммерсантовской стороны не было ничего, кроме того, что мне давали свободу. Все придумывал, придумываю и пишу я сам. Это могут редактировать, если это касается текстов для программы Итого, литературная редакцию, или картинку могут печатать или не печатать, это другой вопрос, но придумываю я сам. Другое дело, что эта школа работы в Коммерсанте тогдашнем, она была продуктивной. Это ночное рисование, когда нужно сделать картинку в полосу, а я ставил перед собой задачу нарисовать не иллюстрацию, а самодостаточный рисунок, чтобы он питался только темой. Я тогда сидел прямо там, газета выходила раз в неделю, и ночью перед выпуском, всю ночь, почти сутки, мы сидели там и делали довольно много. Я делал обложку, тогда на обложке была крупно карикатура, и в середине штук пять картинок было. Один все рисовал с Никитой Головановым, он меня по-хорошему мучил тогда. И я говорю, что Петрович родился – я его рожал в муках, а Никита принимал роды. Но это такой самостоятельный персонаж и никто не знал тогда, что его ждет. Он же постепенно обрастал. Когда появились первые рисунки, Яковлев был несколько насторожен. Что появился какой-то такой персонаж народный, в шляпе, пьющий, а в это время появился там термин «новые русские», под которым понимались образованные, говорящие на трех языках молодые люди, которые работают во благо России. Это потом уже они стали анекдотичным персонажем. И ввели этот термин в Коммерсанте. И Петрович как-то шел вразрез с этим. Но уже через неделю все уладилось и вошло в норму. Но это был  уже Коммерсант-дейли, ежедневная газета, в которой он окончательно поселился, и потом Яковлев уже очень ревностно к нему относился: нигде нельзя было, эксклюзивные договоры и т.д.

-А когда 10 лет будешь праздновать?

-Не помню. Коммерсанту было 10 лет, а Петровичу, наверное, восемь.

-А сколько рисунков было?

-Очень много. Это невозможно посчитать. Только усредненно. Если в году 365 дней, то по 2-3 рисунка в день. В неделю я стараюсь делать по 10-15 рисунков.

-А как работаешь, не по специальным темам?

-Сейчас я уже не рисую на специальные темы. Иногда, если какой-то прорыв, могут позвонить по телефону, сказать тему, и я уже на эту тему придумываю. А так я рисую уже сам. В этом есть достоинство и недостаток. То, что происходит в стране, навевает всякие мысли и темы и хочется, чтобы это было напечатано сразу, потому что потом это уже исчезает второй или третий слой и остается сама картинка, а это не всегда происходит, и это недостаток. А достоинство, что я рисую сам по себе и в конечном итоге это хорошо, потому что темы дает сама жизнь, и самому можно все это интерпретировать, и получается немножко глубже, потому что вращаешься в этом абсурде, возникают дополнительные персонажи. Петрович и куры – такая большая темы, когда куры дают ему всякие советы, у них сложные взаимоотношения.

-Куры, спасающие Россию?

-Да, спасающие Россию. Курица вообще для меня довольно много.

-Воспоминания детства?

-Не только. Сама курица. Это же самая глупая птица считается. Она очень глупа.

-Это врачебный диагноз?

-Но я придумал такую историю, что человечество не знает, сколько вообще курица может прожить. Потому что ей все время рубят голову, и ее ранняя смерть предрешена от рождения. Если бы ей дали прожить полную жизнь и умереть своей смертью в старости, то, может, она прожила бы 30, 40, а то и 50 лет и стала бы большой птицей, похожей на орла, с большим размахом крыльев и т.д. И даже придумал такую историю, как вызвали журналиста, потому что в белорусских лесах появилась такая странная птица, которая ворует кошек, нападает на деревню. Приехал корреспондент, пошел с мужиками, и они узнали ее. Оказалось, что во время войны, когда белорусы ушли в леса с партизанами, они взяли с собой весь свой скарб, и кур тоже, и одна курица осталась и так в лесу и жила. Они узнали ее по пятнышку на крыле. Стала большая, мощная умная птица такая. Продолжает партизанскую войну. То есть курица интересная такая птица. И тем, что она лишена какого-то выбора, и тем, что она такая гордая, когда ходит, гордо ступает – я наблюдал – но стоит сделать какое-то резкое движение, и она несется с безумным кудахтаньем куда-то в сторону, она смотрит одним глазом, все время так косится. У нее сложные отношения с Америкой. У меня есть такой рисунок. Курица говорит: я американцев не люблю, они ноги курам рубят. То есть в ней масса есть всего такого трогательного и очень похожего на нас.

-Это такая женская ипостась Петровича?

-Не знаю, может быть. Она какая-то очень советская, в ней суть такая есть.

-Это одна история, а другие?

-Много. Есть курица и Петрович. Есть много историй с Чебурашкой и крокодилом Геной. Они все уже перемешались, общаются с Чапаевым, обсуждают, что происходит, тот же Петрович.

-Коллективное бессознательное?

-Да. Много чего. Но это наша абсолютно история то, что я делаю. Хотя и переводили на другие языки. С комментариями. Комментарии очень интересные получаются. Была выставка в Бельгии, я сам писал комментарий, потом на французский перевели. Я не помню уже. Если речь идет о бюсте дважды Героя на родине, то я объяснял, что дважды Герою Соцтруда ставили бюст на малой родине в деревне при жизни и т.д. Это было очень интересно бельгийцам читать, потому что это как проникновение в этнографию каких-то африканских народов. Ты смотришь и ничего не понимаешь, что в этом танце. А потом прочитаешь комментарий и понимаешь, что это, оказывается, охота на крокодила, что крокодила изображает эта девушка и так далее. И масса таких вещей. И ты понимаешь, что это не просто какой-то беспорядочный танец, а целая история. И здесь тоже наша абсурдная действительность она в комментариях интересна.

-Эта вселенная расширяющаяся?

-В общем, да. Он как-то живет сам по себе, он же не во всех рисунках присутствует, много литературных персонажей, и Буратино, и Герасим с Муму, и с колобком очень много. Интересно, когда все это вместе перемешивается, и наступает полный абсурд окружающего мира. Все равно.

-Насчет абсурда. Ваше отношение к политике. Карикатура Бильжо для нового русского читателя Ъ занимала место передовицы Правды.

-Да, в начале это было. Сейчас тоже. Все-таки и 70 мультфильмов с Петровичем было, и мы получили за это диплом на Таруском фестивале «Петровичу как культурному явлению».

-Твое отношение к политике или через Петровича, или отношение политики к тебе.

-Слава Богу, что политика пока никак ко мне не относится. Это очень хорошо. Чем дольше это продлится, тем лучше. Дай Бог, чтобы так было всегда. Так как взаимоотношения с политикой не очень складываются. У меня двух дедушек расстреляли, а бабушка 20 лет отсидела, потому что политика на них обратила внимание. Поэтому уж лучше мимо пройти. На самом деле я очень плохо отношусь ко всем людям, профессионально занимающихся политикой, и ко всем людям, которые у власти или приближены к власти очень давно. Независимо ни от чего. Ну, может, один кто-нибудь симпатичней. Но в принципе, все они глубоко – как бы помягче сказать… Чтобы в нашей стране, наверное, и в других, но в нашей особенно, для того, чтобы пройти по этой лестнице и занять какой-то пост, нужно уже совершить целый ряд предательств и всяких разных поступков, и уже когда человек приходит к вершине или близко к вершине, он уже настолько изуродован и уже многие его представления о хорошем-плохом, нравственном-безнравственном, настолько уже смещены, что он уже вряд ли может быть симпатичен. К нему нужен уже совсем другой подход. Не так, как мы относимся друг к другу, а как-то по-другому. Это уже что-то совсем иное, человек, причастный (облеченный) к власти, или стремящийся к ней, или находящийся там – это уже что-то другое. Потому что вот такой путь. Единственное исключение это когда была перестройка, там выскакивали люди, которым не нужно было проходить этот путь. Но с ними в большинстве тоже что-то такое происходило. Происходило что-то болезненное уже там. Поэтому для меня нет в этом разграничений в политических партий, они мне все довольно не очень приятны.

-И какой взгляд транслируется через итого и пр.?

-Единственный взгляд, чтобы люди наконец поняли, что если они кого-то куда-то выбирают, они не должны к этому человеку применять те же мерки, как они относятся к своим друзьям. Он не может быть красивым или некрасивым, симпатичным или нет, добрым или не добрым. Это другие категории, другие измерения. Он добрым не может быть в принципе, он занимается совсем другими делами. Он не может быть честным в принципе, потому что он уже совершил огромное количество нечестных поступков. Его цель знает только он, и он никогда не скажет, почему он туда пришел. И когда он говорит, что он туда пришел, потому что он очень вас любит, это значит, что во всем, что он скажет дальше, ему нельзя верить. Для меня это важно, вот что я хочу сказать людям: его надо оценивать как-то иначе. Должны быть какие-то совсем другие критерии. И, наверное, больше нужно заниматься собой, больше верить в свои силы, пытаться как-то обойти все это. Банально, но надеяться, конечно, на себя.

-Но это не совсем обычный подход. Обычно: он такой же как мы, мы его любим, он нас любит.

-Ну конечно. Он совсем не такой как мы. И совсем он нас не любит и не может в принципе любить. Если он будет любить нас, он будет совсем по-иному себя вести,  и у него все сложится совсем по-иному.

-Новое отношение к ним можно уже сформулировать?

-Нет, еще не сформулировал, но пытаюсь. Ирония это такая антипафосная вещь. Чем больше пафоса, тем больше хочется иронизировать и издеваться. Сейчас появилось у нас больше пафоса, и поэтому хочется становиться злее и иронизировать еще больше. Пафос заставляет меня – и Иртеньева с Шендеровичем, я знаю… Ведь про любовь к родине и про любовь к матери не кричат громко. Пафос это всегда неправда. Это всегда неискренность, в нем очень много неискренности.

-Любовь к родине, к матери это, скорее, чувство вины.

-Это внутренние вещи, о которых не говорят с экрана телевизора, не кричат о том, что я люблю свою мать. Что об этом говорить… Если человек любит родину, это почувствуют все окружающие, спустя какое-то время, может, потом, но об этом не нужно говорить как только ты появился на экране телевизора или на предвыборном плакате.

-Личный опыт общения с политиками повлиял на такой подход к ним?

-Да мне это было давно ясно. Ничего для меня в этом смысле не изменилось с времен советского союза. Эта категория очень одинаковая. Они похожи на тех лидеров и комсомольских работников абсолютно. Это приблизительно один тип личности, довольно циничный. Цинизм определяет довольно много в них.

-Можешь ли ты сформулировать, определить свое чувство юмора?

-Я не люблю слово сатира, люблю слово ирония. Кстати, не все понимают мой юмор. Мне интересен юмор не в лоб, это раз. Интересен юмор, в котором больше гораздо абсурда, чем чего-то еще. Юмор с абсурдом, с бредом, с идиотизмом. В литературном таком юморе мне больше нравится грань, где непонятно, где кончается шутка и начинается правда. Это лавирование на этой грани. И не нравится юмор, который совсем такой лобовой.

-Типа Хармса, Олейникова?

-Ну, конечно. Безусловно. Хармс это во многом идеальная фигура.

-Не узок ли этот коридор Петровича? Какие выходы из него ты делаешь как свободная личность?

-Я занимаюсь очень многими вещами. Я сейчас на самом деле очень быстро работаю и делаю довольно много вещей. Я без работы, во-первых, не очень могу существовать и работаю почти все время. Не могу долго ничего не делать. Кроме Петровича еще масса вещей. Регулярная передача Итого. Кроме этого, 70 мультфильмов, это была интересная работа. К сожалению, она не получила своего продолжения. Довольно странные сложились отношения с ОРТ. После того, как контракт закончился, нам так и не удалось встретиться с Константином Львовичем Эрнстом, мы хотели как-то обсудить, переговорить. Потом этот проект очень мощно попал в предвыборную кампанию, хотя мы об этом не думали и не очень этого хотели, и попал он в программу «однако», где шел почти каждый день, хотя это совершенно самостоятельная история, и мы думали, что это будет идти, в основном, в межпрограммном пространстве, как самостоятельные штучки про нашу жизнь, потому что тот или иной сюжет можно поставить к совершенно разным событиям. Никто с нами не советовался и это никак не обсуждалось. Их ставили прямо тут же. 4 фильма мы сдавали, и 4 фильма на этой неделе тут же шло. Их можно было поставить к разным событиям. Я со многим был внутренне не согласен, многому внутренне сопротивлялся. Но здесь уже ничего нельзя было изменить. И мне казалось, что они как-то рачительнее отнесутся к этому проекту, потому что все-таки 70 фильмов таких это очень много. Это довольно большой запас, их можно было показывать и потом, и сейчас, и ставить в межпрограммное пространство, и ставить их в филеры – делать блоки из 5-6 фильмов. Мы хотели, чтобы они шли по одному филеру в ночное время, потому что как раз моя аудитория после полуночи, а не в 2-3 часа, когда их смотрят домохозяйки, против которых я ничего не имею, но тем не менее это не совсем моя аудитория. В общем, немного впустую произошел выстрел, хотя работа была очень интересная, Жарков озвучивал это все, актер, которого я очень люблю и ценю очень высоко, и он отлично все это сделал.

-А права у них остались?

-Да, права у них остались. На полке у них лежит сейчас 70 фильмов на разные темы. Можно было бы их крутить, показывать и что-то с ними делать. Но боюсь, мы это больше не увидим. Вообще столкновение с телевидением, меня как-то во многом разочаровало. Мне казалось, что там больше творчества. На самом деле творчества там сведено к минимуму. Больше обслуги и больше каких-то коммерческих проектов, коммерческих в смысле приносящих деньги, причем, по-моему, телевидение ничего уже не производит, а только покупает, при этом не желая сильно за это платить и очень сильно напрягаться. И как-то от этого обидно.

-А другие проекты?

-Нет, ну вот два разных канала у меня получилось, которые находились между собой в довольно жесткой конфронтации. Определенный напряг был, но все закончилось хорошо. Остался один канал. Другое дело, что проект Петрович сейчас ее берет ни один канал. Такое ощущение, что нас РТ трахнуло, испортило, и после ОРТ НТВ нас не берет точно, хотя этот проект изначально делался для НТВ. Его очень поддерживал Леня Парфенов, его обсуждали долго, но там что-то не сложилось, я до сих пор не знаю, кто там, что и из-за чего. Три попытки делал Парфенов, к его мнению, его вкусу я отношусь с очень большим уважением, и он довольно сильно его поддерживал, что для меня значимо. Потому что все, что сделал Парфенов, мне нравится, все сделано с абсолютным вкусом. А теперь, к сожалению, после Орт нас не берут на НТВ.

И вот еще что можно сказать про телевидение. Там делают очень странные выводы. Мне, как в прошлом, не побоюсь сказать, научному сотруднику, не совсем понятно, когда мне говорят: народ этого не поймет, я не понимаю этой фразы. Это абсолютное дилетантство и абсолютная вкусовщина, потому что такого быть не может по целому ряду параметров. Когда вы говорите: народ это не поймет, какой народ вы имеете в виду? Если телевидение идет 18 часов, то в разное время смотрит разный народ. Если утренний народ не понимает, то поймет вечерний. Если вечерний не понимает, поймет дневной. Дальше все зависит от того как вы будете это делать, как вы будете это представлять. И вы вообще не можете это говорить, потому что вы не знаете и про этот народ тоже. Вы не проводили исследование на фокус-группу, вы не проводили опроса  и т.д. Я приехал в Севастополь, оказалось, что Петрович в то время был там самый популярный персонаж, и все севастопольцы сидели и ждали этот мультфильм, потому что это русский город, и Петрович для них был чем-то родным. И когда ко мне приехали с радио брать интервью, мне сказали, что все севастопольцы сидят и ждали продолжения этого сериала, как продолжения 17 мгновений весны. Петрович был там как национальный герой. Коммерсант проводил исследования в студенческой среде, оказалось, что в московском университете Петрович довольно популярная фигура. И они сами проводили, и одно рекламное бюро заказало мне даже рекламу, расклеенную в метро для студентов, уезжающих в лагеря в Америку или скидка на билеты Аэрофлота, чисто студенческая, которую рекламирует Петрович. Поэтому когда мне говорят народ не поймет, я этого не понимаю. Мне с этим человеком дальше как-то и нечего говорить. Или на ТВ-6 сказали: ну вот что-нибудь молодежное сделайте. Я тоже этого не понимаю. Для какой молодежи? Молодежное это что-то такое. Я в свое время был специалистом по молодежи. Я был психиатром, который занимался юношеским возрастом. На тот период я про ту молодежь знал практически все. Я мог сказать, что понятие молодежь настолько размытое понятие, даже как понятие молодежной моды. Даже у молодежи одного возраста разная мода. Есть мальчики-мажоры и пр. Они говорят на разном языке, у них разный сленг, они одеваются в разную одежду, слушают разную музыку. Все это называется одним словом – молодежь. Когда мне такое говорят, я становлюсь в тупик. Дайте мне табличку по возрастным категориям – потому что молодежь это еще и разные возрастные категории. С какого возраста она начинается и заканчивается. Даже для людей, которые занимаются этим, это загадка. С 10 до 18 или 25 или 30-ь. Французы считают, что юность заканчивается в 27 лет, а при инфантилизме и в 30.

-У нас молодежная секция было до 35 лет.

-Да, тут возникает много вопросов, и поражает полный непрофессионализм. Из-за этого, наверное, у нас на телевидении столько проблем. Это я говорю сейчас не про НТВ, прошу подчеркнуть.  НТВ я считаю самым профессионально продвинутым каналом, а уж сегодня это абсолютно точно. Сегодня первые два канала смотреть довольно тяжело, потому что они совсем тяжело. ТВ-6 смотреть трудно, потому что он совсем молодежный в кавычках, имея в виду какую-то совершенно другую молодежь, плохо умеющую читать. Молодежь можно делить еще и так: на тех, что умеют читать и на тех, что читать не умеют. Короче говоря, было много разочарований. И этот проект, который мог и был достаточно жизнеспособен, коммерчески успешен, имел развитие и т.д. и тот самый народ, который имеет в виду, задает постоянно вопросы6 где Петрович и когда он появится? Я на этот вопрос ничего не могу ответить. Этот вопрос я могу только переадресовать генеральным директорам и продюсерам разных каналов.

-Как Леонардо наших дней, ты еще и бизнесом занимаешься.

-Я не называю это занятием бизнесом. Я остаюсь художником. Я сделал ресторан. И сделал второй. Кстати говоря, сегодня я приглашаю в тот же подвал, во второй Петрович-путешественник называется. Я не занимаюсь бизнесом и подчеркиваю это. Я делаю это как художник. Это то же самое, то поставить спектакль или снять кино. Сделать авторский ресторан это не купить готовую мебель. Человек хочет купить ресторан, он покупает целый блок, как конструктор. Итальянский ресторан, пиццерия, ресторан на морскую тему и т.п. Ему подбирают все вплоть до картинок. У нас все абсолютно авторское. Все придумано. И в том Петровиче, и в этом Петровиче-путешественнике. У нас там - история путешествия во времени как бы назад, такая ностальгическая, без политики. А здесь в пространстве, такая банальная идея, что люди независимо от национальности и рас едины, хотя это все время вызывает всевозможные споры и даже войны. Там все про этнографию, географию. У нас официанты разных рас, все как этнографический музей. Во-первых, это нужно все придумать. Потом – осуществить, сделать все своими руками, втянуть туда своих единомышленников, чтобы они делали то, что ты хочешь. На самом деле это такая режиссерская работа. Если режиссер удачного фильма – бизнесмен, то я бизнесмен. Но на самом деле это абсолютно художественная вещь, потому что цель, когда ты это делаешь, неизвестно, что из этого выльется и будут ли зарабатываться деньги – это раз, а во-вторых, это не является самоцелью, потому что бизнес это все-таки зарабатыванье денег, а тут это второстепенно. Это интересный процесс, и важно, когда туда приходят нормальные люди. Андрей Карпов нарисовал море, пароход, семья приехала.

-Еще же и стихи пришли с «Последним шансом».

-С ребятами из «Последнего шанса» мы сделали сейчас диск, 7 песен записали, и еще 3 запишем, они готовы уже, и будет диск – 10 песен, с ним мы уже. С Сашей Самойловым, с Сережей Рыженко и другими ребятами мы сделали этот проект, уже выступили в программе Антропология у Диброва – проект поддерживает Троицкий. Я ориентируюсь на неординарных, но очень авторитетных людей в разных проектах, но, видимо, я в этом ошибаюсь, но ничего другого я делать не могу. Петрович анимационный проект очень нравился Татарскому и даже Норштейну, которого я очень боялся. Но он сказал, что эа ниша абсолютно свободна и наконец она заполнена, и говорил какие-то приятные слова, хотя он мало кого хвалит. Но, видимо, надо ориентироваться на каких-то других людей. Но тогда это уже без меня, потому что мне это неинтересно. Мы сделали 10 песен. Песня про пейджер, про мобильный телефон, песня про последний звонок оказалась просто ясновидящей. В ней герой песни – вообще они все очень литературные, маленькие рассказы, очень сюжетные – и в последнем звонке главный герой возвращается с зоны после того как на последнем звонке в школе он ножом зарезал любимого своей девушки. Но вернувшись домой, он пошел к ней, и дверь открыл ему тот самый, которого он пырнул ножом. Наконец звонит его последний звонок, и он стреляется. И хор мальчиков поет: «Это для всех хороший урок». И вот только мы эту песню записали, как на последнем звонке, который был совсем недавно, мы услышали, что там были ножи, солнцевские школьники и долгопрудненские. Они приехали в Москву, на Красную площадь, кто-то стрелял из пистолетов, школьники пришли сильно поддатые, и мой сын сказал, что это было, скорее, похоже на праздник пограничников, который грянул через несколько дней, чем на последний звонок. Они уже были сильно поддаты, акселераты. Я ставил другую цель – смешать в этой песне школьный вальс, звучит пианино, Москва такая, и с этой уголовной тематикой, которая сейчас проникает везде уже, и вот в этой песне, она такая мелодичная довольно. Они все не пародии на другие песни, а самостоятельные вещи, и если пародии, то пародии на что-то совсем другое. Там много всего. Песня про Москву такая очень мелодичная, такие многослойные получились. Для тех, кто больше понимает, они могут вызвать смех, а для тех, кто меньше, могут вызвать слезы. Мне звонил человек в прямом эфире из Ростова и сказал, что если я когда-нибудь буду сидеть, я буду абсолютно свой в доску. Потому что когда он слушал, кстати, этот последний звонок, у него просто душа свернулась, и он просто весь в слезах был. Меня человек подвозил тут в машине, сказал, что он смотрел антропологию, и я делаю это классно. Он сказал: мультфильмы ваши ерунда, и рисунки тоже. Но вы так поете… Так что это забавно такое. Вообще провокативные вещи интересны, когда они не примитивная провокация, а как-то все неожиданно. В среду на Серебряном дожде с 7 до 8 у меня будет программа часовая с этой пластинкой.

-Откуда фамилия, семья?

-Там все это сложно. У моего дедушки по линии папы было три брата. Прадедушка, судя по всему, эта фамилия идет откуда-то из Литвы, из Каунаса. Это еще Кончаловский когда-то предположил, что, может, она была с другим окончанием. В каких-то документах она была типа Билжойтис. Потом его забрали в армию, в Петербурге он служил, и часть фамилии отвалилась, и стала Билжо. А мягкий знак потом вклинился, правильно она – Билжо. Потом у папы влез мягкий знак. Его все время вычеркивали, но он все равно влезал. А у дедушки было три брата, интересная история. Один брат учился в Петербурге в академии художеств, он умер довольно рано. Один, Павел, которого я единственного застал, младший, у него в блокаду погибла вся семья в Ленинграде, он был чемпионом неоднократным по штанге. Они все такие крупные был, большие. А еще один, Петр, он играл на балалайке и до революции они с оркестром поехали на гастроли в Америку и все там остались. Это довольно известная история в музыкальных кругах. Я даже письмо получил из Краснодара, занимается музыкальными инструментами. Им лет было по 15-16. Дед остался в Америке, и недавно я узнал, мне как раз этот профессор Пересада прислал письмо, что дед вел до войны программу «вокруг самовара», возглавлял потом джаз, в оттепель в 60-е годы приехал в Ленинград на гастроли, там с ним случился инсульт и дальше его судьба неизвестна. Но известно вроде бы, что там он женился на негритянке, и, возможно, в Америке живут черные по фамилии Бильжо.

-У Петровича-путешественника большое будущее. Спасибо огромное.

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Гостевая книга