Игорь Шевелев

Кладка яиц

Десятая большая глава «Года одиночества»

 

I.

О предстоящей кладке яиц он узнавал по охватывающей ее нервозности. Закрывая лицо своими хитиновыми ручками с прекрасными пальчиками, она говорила, что он изменился к ней, что она висит обузой на его шее, и видит, как он на самом деле к ней относится, называя мухой, зиновьевой, ценципером или просто цеце. Она для него - цеце...

Труднее всего скрыться от бреда. Даже тот, что приходит снаружи, достает тебя изнутри. Он молча утыкался в кусочек дерьма, слепленный за день, и начинал его изучать. Воистину всеединство. Переплетение жилок дневной пищи, отпечаток нутра, генеалогии переваренного рода и так далее - вплоть до зодиакальных знаков. И она тоже причастна круговороту, вытягивая нить из него и себя.

Прозревший, он шел к ней в кладовку, пытался обнять, но его шибало током. Зима, дурачок, сухой воздух наэлектризован, как и одежды. Целуемая, она была кисловата на вкус как батарейка. На объятие могла прослезиться, а могла и прийти в еще большее раздражение: "Не надо. Ты уже сказал как ко мне относишься. Я и сама все вижу, не слепая. Мне даже приснилось как ты кого- то трогаешь за коленку и страшно счастлив. А потом еще и сажаешь к себе". - "Ты хоть запомнила как она выглядела?" - "Не надо, мне противно".

Впереди бесконечный вечер жизни. Спать не хочется, ты принадлежишь самому себе. В груди сладкий, покойный восторг. Никакой побочной работы, вечер - твой. Кругом смерть и люди в масках, которые смотрят телевизор. А ты свою маску снял.

Особенно было трогательно как она перед кладкой яиц читала вслух детские книжки, как будто дети уже родились и даже достаточно выросли, чтобы понимать Пушкина и Мандельштама. Хорошо...

 

10.1. До того, как заселить нынешнюю Францию, галлы были патологическими наростами на деревьях, чаще всего на дубах. Немцы, к примеру, считали, что галлы на дубах вызываются паразитами, но, в данном случае, немцам веры нет, они лица заинтересованные. Сами галлы не без оснований говорили о своем богатстве дубильными веществами, необходимых не только для дубления крестьянских кож, но и для изготовления чернил, без которых знаменитое галльское остроумие и эссеистика просто бы не появились.

Лично он был изрядным чернильным орешком, поскольку, глубоко чувствуя свое личное безобразие по сравнению с летающей супругой, писал и развлекал ее своими историями практически без устали. Это не значит, что она всегда его слушала. Напротив. И ему самому нужно было время подумать, полистать чужие книги, дабы выбрать из них подходящее. Поэтому, улетая развеяться, супруга усаживала его на его большие яйца – ему все равно читать, так хоть польза какая-то будет от его чтения, пусть высиживает.

Сидя на яйцах, писал он, особенно понимаешь свою связь с будущим поколением, которому отдал свое тепло и - исчез. Ну да, в настоящий момент ты сам держишь в себе чье-то прошлое тепло. Но вот скоро тебя не станет, и ты пускаешь свою умственную струю как бы в желании оплодотворить чью-то хорошенькую головку, и ведь самое ужасное, действительно, оплодотворишь. И она даже полюбит тебя, но – уже навсегда отсутствующего. Странно.

Ах ты бедненький, говорила она, прилетев, уставшая, и прочитав, что он тут высидел в ее отсутствие, - никто тебя, несчастного, не понимает. А где бы был ты со своими большими чернильными яйцами без меня, а? Висел бы на дереве с длинным высунутым языком?

Именно, подхватывал он, как обычно, ее мысль. А когда задыхаешься, кровь приливает не только к голове, до того, что виски сжимает, и глаза лопаются, но и к прочим членам, так что они встают до непозволительных в приличном обществе размеров и начинают изливаться фонтанчиками, что, в свою очередь, используется некоторыми музолюбивыми особами, которые рады вкушать эти особенно сладкие на десерт предсмертные вдохновения, усаживаясь на них и даже перескакивая с одного на другой, в зависимости от того, сколько именно членов у самоумерщвленного так творчика.

Нет, она не понимала его. Мало того, что он ерничал, он был приземлен и не умел летать даже в момент, который называл вдохновением. Ну а уж прилично заниматься любовью ему мешал живот. Существа вообще существуют вне понимания, поняла она.

 

10.2. Умом-то она понимала, что существует по эту сторону зеркала, в то время как все остальные – по ту сторону. Но реально вместить в себя подобное одиночество никак не могла. Тем более, разобраться с правым-левым, с желтым-зеленым, с пестиком-тычинкой. Выходя по ту сторону зеркала, она делала вид, что такая же, как все. Но здесь-то она знала, что она нелюдь. Как какой-нибудь ангел, раствор ртути или Анубис. Все это, разлитое вместе, она иногда разгадывала в лицах встречаемых ею так называемых людей. Но, разговорившись, чаще всего была разочарована: если эта третья природа и была в них, то сами они о ней и не подозревали.

Иногда она начинала подкипать, и тогда приходилось снимать пену ложкой. Пока была мама, это делала она. Есть сладкую розовую пенку, уже затвердевшую и перекатывающуюся на языке, было одно удовольствие. Потом мама сама накрылась медным тазом, в котором под жужжание мух и шмелей все варилось в жаркий послеобеденный июль, и пенка вместе со всем прочим пошла внутрь, в длинное, прирастающее новыми члениками туловище. Вырастая от противного в эмпиреи, она с ужасом поглядывала вниз на эту разъехавшуюся каракатицу. Зеркало вовсе было бы адом, не уйди она вглубь него, став отражением других насекомых – то еще призваньице.

Итак, она бурлила, вбрасывая в себя, как в топку, все новые ингредиенты. На нормальную семейную жизнь сил не оставалось, все уходило на переживания брюха. Вечером в виде прогулки волочила его за собой по улице как собачку, выгуливала. Утром толкала перед собой, как тележку, на работу. Непостоянство разума весьма разнообразит испражнения. На всякое дерьмо найдется свой спрос, но комментарии вечно недовольных покупателей портят нервы гораздо сильнее, чем радость от полученной выручки.

Но самое неприятное, когда родишь себе подобное. Тут уж начинается самопожирание и изнутри и снаружи. Это ведь твой же кусок мяса вгрызается зубами в твой же кусок мяса, и о какой дистилляции с сублимацией может идти речь. Ее не обманешь. Она всю эту вырезку раскладывала на лотках на Тишинке. В голодный год и эту мразь хорошо брали, а, спрашивается, какой у нас год не голодный? Одна радость, купить на выручку красивые вещи, перепродать, купить загородный дом, снова купить вещи, отвезти в этот дом, усесться у открытого окна и смотреть в бинокль на участок соседа, где тот на лужайке у бассейна сношает очередную уродину, привезенную из города. Из какого только Фабра он их выписывает, поражалась она, перед тем как вызвать звоночком официанта и вплотную приступить к подаваемой им закуске. Она знала, что древние сосуды, из которых жрет, - свинцовые, и ждала, чего будет.

 

10.3. Быть частью этого гигантского слипшегося организма, за всеми отправлениями которого физически не можешь уследить, а с большинством взглядов категорически не согласен, не слишком приятно, однако, приходится. То одна пара глаз вытаращится из окна или со скамейки, то другая, только сбивая его с мысли. Ноги натыкаются друг на друга и то и дело вступают в драчку, хоть, казалось бы, места на земле хватит на всех. Ну и головы варят невпротык - до рези в анусе. Он собирал умственные испражнения, престижное занятие только в наше свихнутое время. Уж лучше было стряхивать с деревьев пушистые гусеницы гениталий, которых в этом году было изобилие. Черные и рыжие снаружи, красненькие внутри, они так и звали охочих до себя, готовые прямо упасть в подставленный под них сачок и далее – в чан. Но вся эта вонючая склизкая дрянь, выделяемая ими с помощью слов и ужимок, была слишком на любителя, к которым он себя не причислял.

Он взял на себя ремесло обходчика, одного из тех самых виртуальных мурашек, что пробегают по коже в минуту волнения, а, стало быть, не должен был ничему удивляться и ничего принимать слишком близко к сердцу, иначе в своем обходе он недалеко уйдет. У него и колотушка была, мягкая, замшевая, слышная только прислушивающимся. Он купил ее, когда был в Китае, и очень ценил. «Ночные бдения Бонавентуры» – это он написал, хотя, конечно, никто ему не верил, а он и не настаивал, неудобно.

Всюду прохаживаясь, он мог быть в курсе самых разных дел, замечать то, что оставалось незамеченным другими, но на самом деле, будучи вечно погружен в свои мысли, не видел ничего. Это его и спасало до поры. Стояли смутные времена, от сильной жары недалеко от столицы, где он обитал, горели торфяники, все было полно дыма, по улицам бродили лихие люди. Замечай он их, это неизбежно привело бы к страху, по которому они и определяли, как звери, свою добычу. А так, думая о своем, он оставался словно невидимым ими.

Была первая четверть второй луны сезона цветения куртизанок, которые, как обычно, стояли, благоухая, радуя глаз и томя сердце, вдоль дороги. Мужчины, собиравшие с них свой обычный урожай, производили более неприятное впечатление. Будь они знатоками искусств, латыни и приверженцами изящной литературы, можно поклясться, что он был бы рад беседовать с ними о благих деяниях мужа, стоящего на путях добродетели. Недаром бандиты заказали ему серию романов, в которых представали бы перед публикой интеллигентами. Жестокие остолопы всегда изображались летописцами в виде героев, причем, авторы были уверены, что их хитрость будет раскрыта посвященными, а история понята как надо.

 

10.4. Вдохновение это перистальтика литературного процесса. Он кряхтел, на лбу выступали золотоносные жилы, наступало извержение, нимфы в ужасе бросались с лужайки в разные стороны. Только тишайшая из муз, лирическая, поддерживала его в эту мучительную минуту, стирала со лба пот, промакивала со стен кровавые брызги поноса. Мысль выходила изо лба в полном вооружении, готовая тысячелетиями напролет крушить все вокруг и вдали. Он сам поражался, зачем ей шлем и латы?  Мозги что ли вышибать неприятелю? Оказалось, именно так. Ум – страшная сила для того, кто им поражен. Можно сказать, тот сразу выбит им из строя напрочь. Чтение род проказы.

Он как-то присутствовал на совещании богов и был поражен их цинизмом. Зрелище не для наделенных моральными предрассудками. То, что мы зовем землей, это просто нечто среднее между игорным и публичным домом, контролируемым интеллектуальной мафией. С ними было бы даже интересно побеседовать за рюмкой водки с хорошей закуской, но какой-то душевный осадок отвращал его. Он отмечал геометрическую правильность, с которой они усаживались за столом и настаивали на своих мыслях на человеческий счет. Прямо спинозизм какой-то, думал он про себя, - и посуда антикварная, знаменитой чеканки школы Ментора. «Ну а что, - говорил Гефест, - мы же даем им свободу выбора. Не хотите, да не совращаемы будьте красивыми женщинами, намекающими на счастье и понимание. Не играйте в рулетку на благое будущее. Какое будет такое и будет». Его румяное лицо, красиво подстриженная бородка вора в законе и деляги отвлекали от того, чего он не договаривал: а зачем тогда и жить в безвыходности-то?

Он пришел сюда к ним по единственному достойному поэта делу: испросить об ее, исчезнувшей, судьбе. Они, как водится, ничего ему толком не говорили. То есть говорили, что он пришел не сюда, они вообще не поэтому делу, надо было обратиться к тому-то сему-то, но говорилось все это с таким двусмысленным видом, что, вроде бы, подожди немного, когда будет удобный момент, мы тебе все скажем. Он сидел, вытирал пот, пил чай с нектаром, поводил спиной, чувствуя как от постоянного, хоть и приятного на жаре сквозняка, у него опять прохватывает спину застарелой невралгией.

Ну, нет и нет, думал он. Путешествие на тот свет уже есть успокоение. Ты вычищен как пергамент, на котором пишешь. Когда его нашли в святилище в Линде, на нем был написан бред, который до сих пор не могут расшифровать. То есть все слова вроде как нормальные, и грамматическая связь между ними присутствует, а ничего понять невозможно. Так и назвали – оракулом.

 

10.5. Что поделать, жуки не возвращаются назад ни при каких условиях. И здесь совсем ни при чем, что осенью какашка колбаской предпочтительнее шарика. Крымский загар сошел буквально через пару недель после возвращения. В своем тесном и узком кабинете он должен был достичь просветления через отчаяние, разлившееся по всему телу. Сверху вниз и снизу вверх. От ума к гениталиям и обратно. Однако, что прикажете делать с плесенью, которая портит не только продукты, но и книги? Философия давала самое плотное, первосортное дерьмо, особенно настоянная на классическом смородинном листе, именно тем, что кладут в чай, чтобы было понятней. Хороший детектив это нечто вроде темного пористого шоколада, только, естественно, другой консистенции. У них, профессионалов, это называлось «лить пули». Его мечтой было соединить философию с детективом. Вот это было бы нечто.

Когда-то и он был молод, но слишком погружен в себя как в несчастье, чтобы радоваться тому, что есть. Постепенно он старился, а вместе с этим все более прованивал, становясь невыносимым для окружающих, но, странным образом, совпадая с изначальным своим образом прокаженного, которого следует стыдиться. Он даже выдумал теорию, ставшую популярной среди обедневших инженеров, что вместе с себе подобными явился с иной планеты или из другого мироздания, почему и не выносил ни себя, ни всего, что вокруг. Он не учел только, что и на такого Бог придумал любовь, то есть ловушку.

Когда она прижималась к нему, он был странно счастлив. Знал, что от него разит вонью, поскольку и обладал тонким, как у женщины, обонянием, и сам страдал от чужих неприятных запахов. Уж свою гадость он знал. Странно, что она принимала его и таким.

Он выдавливал форму своего дома изнутри него. Выдавливал толстые стены, потолок, пол. Ничего, что они были неровные, округлые по форме организма – носа, живота, плоской задницы, огромного конвульсивного пузыря для экскрементов. Здесь они должны были выращивать отпрыска своего жуткого видом рода. Он предлагал выращивать его гения. Она то соглашалась, то впадала в сомнение, есть ли в этом смысл? Все ж таки они вряд ли отсюда выберутся, из этой глинистой ниши, которую можно всю источить ходами, но никогда не вывернешь наизнанку – в белый свет.

Тем временем, он принимался штукатурить то, что было. Наносил слой за слоем, давал высохнуть, потом писал яичным желтком по левкасу. Работа занимала много времени. Он вспоминал, как прошлым летом умер в самую жару Боря Козлов, и сразу же вместе с ним исчезло все, что только что было целым творческим миром. И сразу же пошел дождь, жуткий ливень, сменивший жару.

 

10.6. Черствеют от размышлений, это еще Монтень сказал. Хорошенько высушенный, он лежал в пакете с сухарями как в приличной вечности. Пить ни капельки не хотелось, и хоть некоторые из его соседей страдали именно из-за этого, что не хотелось, он был доволен. Отсутствие первичных желаний увеличивает время для размышлений. Он оградил себя от ударов. Все хорошо в меру, а у него от природы несколько миллионов голов потомства, у всякой особи еще столько же разветвлений, почти каждый женат, своих отпрысков выше головы, у любой жены, то есть его невестки, свои причуды, которые известны: этой подавай новый купальник за сто долларов, той - дачный участок, третья свихнулась на драгоценностях, а иную, понятно, вовсе не удовлетворишь. Короче, сумасшедший дом, а ему обо всех подряд переживай? Нет, он закалялся размышлениями. Нагружал себя непрерывно, так что засыпал без сил, не размокая, и даже проснувшись случайно ночью от шума на улице, или от дурного сна о себе, размокшем в стакане чая с серебряным подстаканником, тут же опять принимался за свои занятия. Счастлив тот, кто может жить своей смертью, как заметил Монтень, которого он не постеснялся выписать на бумажку, окрошив его своим сочувствием. Ведь он и сам умел любить достойных людей, когда бы те ни жили, как будто они были его ближайшими соседями и приятелями. Он и в веках не стеснялся заступиться за тех, кого считал правым, хотя бы они и пострадали от молвы и современников. Вот он, истинный сухарь!

Умирая, ты отправляешься кормить не червей, как уверяют нечестивые, а – не рожденных, то есть родственников даже более близких, чем те, с кем тебе почудилось жить. Только с ними, не рожденными, ты в своей тарелке. Как и предчувствовал при жизни.

Читать лекции, как его просили, значило следовать общепринятым поступкам, не решив для самого себя их необходимости. Он ведь чувствовал, как его крошат, словно перед голубями на Сан Марко. А наркотического опьянения от самого процесса, как у других, не было. Лучше сидеть, набухая в самом себе, и усушиваясь снаружи. Так получается красная охра.

Высушиванию, как известно, хорошо помогает и опий. Он достаточно привык не обращать внимания на окружающих. Случай помог ему обрести лекарство, обостряющее мысль и избавляющее от головной боли, которой он периодически страдал. Добавляя щепоть аттической охры и разводя ее водой, он внедрялся в любую картину, вообразить которую ему доставало сил. Как правило, она была на библейскую или античную тему, он устраивался незаметно в уголке, держа, например, в руке флейту для отвода глаз и ушей, и отдавался маразму размышления, как называла это его состояние жена.

 

10 января. Четверг.

Солнце в Козероге. Восход 8.54. Заход 16.20. Долгота дня 7.26.

Управитель Юпитер.

Луна в Стрельце. 1У фаза. Восход 5.56. Заход 13.40.

День земной, реальный, без мечтаний и фантазирования. Начатое доводить до конца. Ездить по делам, следя за транспортом. Возделывают землю.

Камень: белый агат.

Одежда – белая, красная, золотистая. Без черного, синего, сиреневого цвета.

Именины: Агафья, Игнат, Никанор.

Алхимическая формула – Александр Володин, интервью с которым, восстановленное Лёнечкой, читал и заплакал в конце: «Забудьте, забудьте, забудьте меня».

А завтра прощание в Боткинской больнице с поэтом Владимиром Корниловым.

Письма левой руки.

Родители решили выпендриться и дали имя Игнат. Якобы как у дедушки, маминого папы, который всю жизнь называл себя Игорем и прекрасно себя чувствовал. Его еще в детстве взяло зло на родителей за такую мульку. Когда еще в песочнице все старушки ахали и говорили маме: «Игнат? Да что вы говорите! Такое красивое имя!» Про школу и говорить нечего: «Игнат, в жопе канат». Может, из-за имени он и стал ученым, - все-таки самый короткий путь к сумасшествию, если под этим иметь в виду радикальное отличие от остальных людей. Пушкинское «Не дай мне Бог» всегда было любимым его стихотворением. Когда он в шестом классе прочитал его с выражением на уроке литературы, все чуть ли со стульев не попадали.

А поскольку у него еще было партитурное чтение – он умел читать страницу целиком, видя при этом то, что другие не видят, читая последовательно, - то он и воспользовался моментом. К тому времени он уже и сам писал нечто среднее между поэзией, прозой и художественной графикой, и был счастлив, что никто не может прочитать то, что он написал на самом деле. Как будто они все ковыряются в двух измерениях, пока он спокойно живет в трехмерном мире. Но это так, пустяки.

Он умел писать себе письма левой рукой, но не своим голосом, а «голосом Бога», который отчетливо слышал. Это только потом Игнат узнал, что точно так же Владимир Соловьев получал письма от Софии Премудрости Божией, которые она писала ему его же левой рукой. Узнав это, Игнат подумал, что и сам должен был бы жениться на женщине, о которой узнал бы во всех подробностях из «писем левой руки».

 

II.

Как известно, самый дорогой кофе ценой тысячу долларов за килограмм производят в Индонезии. Называется он Kopi Luwak, что в переводе с местного значит «кофе виверры». Виверра, небольшой хищный зверек, похожий на мангуста из рассказа Киплинга, поедает эти кофейные бобы, и в желудке у него они проходят необходимую обработку. Считается, что самый цимес придает им пахучий цибетин, выделяемый железами внутренней секреции. Кроме того, проходя через пищеварительную систему, как через алхимическую реторту, некоторые белки в зернах расщепляются, а иные и полностью выщелачиваются, и кофе получается не такой горький.

Он узнал это еще до того, как виверр поймали в Китае на том, что они, якобы разносят атипичную пневмонию. Разносят, когда их самих съедают, наевшихся кофейных бобов и потому имеющих особо ценимый вкус. Да нет, вряд ли бы это отбило у него аппетит, когда он разглядывал свою любимую, спящую после любви голой, и, раздумывая, что бы такое еще из нее извлечь. Не может же такое богатство зря пропадать. Она еще так ножку повернула, что все сладкое было видно. А там внутри скрыт целый агрегат прелести.

Несколько раз он ковырялся в ее свежем стуле, но ничего приличного не находил. Хорошо, конечно, если бы его заглотнула целиком, как кит Иону, и он на месте разобрался со всем механизмом, взял анализы, принюхался, глядишь, свежие мысли и появились бы. Нужно что-то яркое и цельное, как цвет граната. О, так вот же! Если что и находишь под собой непереваренного, так это как раз зерна граната!

Символ бессмертия, множественности единого, ковчега спасения. Недаром же называется «запретным секретом», как плод с древа познания добра и зла, а никакие не фаллические ваши бананы или, тем более, яблоко. Но кто же ест его в непереваренном виде, болваны! Надо пропустить через любимую женщину и только тогда вкушать. Ну, с Адама, понятно, взятки гладки. Но, там, Кант, Леонардо, Платон. Ага, у них женщины любимой не было, вот и разгадка. Aut ум, aut женщина.

Вопрос: когда Парис отдал плод граната Афродите, попросил ли он у нее на память экскременты или что там у нее их заменяло? Вот вам и причина Троянской войны, а не тетя Лена. Это уж точно не индонезийский кофе.

На будущее он решил поэкспериментировать еще с орешками. Но это так, к слову. Гранат, выросший из крови растерзанного Диониса, это нечто. О, если бы он мог войти в это зернышко и посмотреть, как это будет у нее в пищеводе, в желудке, в прямой кишке, что там она выделяет на них, чем обволакивает, как варит, какими ферментами и бактериями сквашивает. Надо будет, думал он, целуя ее в нежный рыжеватый лобок, почитать специальную литературу. Хлеб жизни, он сквашенный.

 

Надо спешить. Скоро ждут новых невиданных взрывов на Солнце. У него будет не больше двух-трех дней, чтобы наесться выкаканных ею зерен граната. Потом войти в нее, но не как обычно, так всякий дурак может, а - целиком, о чем всякий дурак может только мечтать.

Далее она наедается горохового супа и выстреливает тобой, но так сильно и точно, что ты присоединяешься к миллиардам тонн солнечной плазмы, которая, пройдя Землю, и наделав тут всякого шороху, вплоть до северного сияния в Митино и Косино, уходит дальше к границам Солнечной системы. Это и является целью нашего путешествия.

Самое поразительное, что плазменный хвост идет до края гелиосферы, то есть магнитного пояса Солнца, в который включены все девять планет системы, ровно девять месяцев. Скорость, ты чувствуешь, все-таки не постоянная, она падает. Одно дело, скорость появления солнечного зародыша, тут просто реактивные реакции порядка двух-трех тысяч километров в секунду. И совсем другое, превращение из головастика в рыбку, из лягушки в обезьянку, скорость которых падает раз в пять накануне катапультирования.

Тут происходит самое интересное. За гелиосферой лежит межзвездное пространство. Казалось, плыви себе дальше, пока не рассосешься. Не тут-то было. Когда ударная волна плазмы добирается до границы гелиосферы, магнитный пузырь, прогнувшись сперва под ее ударом на 600 миллионов километров, отбрасывается вместе с ней назад, в сторону Солнца. Мир, как полагали средневековые богословы, заканчивается именно тем, обо что он сейчас самортизировав, отправляется в обратный путь. Высунуть голову наружу, как на старинной гравюре, не удалось. Зато он слышит короткие, как пуканье любимой, взрывы от ударов плазмы о гелиосферу.

Но еще более поразительно, что обратный путь длится не те же самые девять месяцев или дольше, потому что путь волны теперь виден как в оцинкованном ведре колодезной воды, если смотреть сверху. Он, солнечный их ребенок, рождается мгновенно.

 

Начинал свою карьеру с самых низов, - на глубине трех километров червем без глаз, рта, зубов и желудка съедал полностью кости мертвых китов, лежащих на дне. Врастаешь отростками в эту кость, как растение, и своими бактериями перерабатываешь ее в органику для еды. Польстившись на яйца, он, конечно, оказался женщиной, зеленой богиней, внутри которой расположилось до сотни героев-мужичков, которых она кормила, а они ее изнутри пользовали на всю китовую кость, воображая себя жуткими ухарями. Тоже опыт.

Потом учился у суслика сипеть ультразвуком, передавая товарищам тайные сведения. Ушел в сумчатые, застыв неподвижным кенгуру в пустынном пейзаже и готовым взорваться почище вашей плацентарной лошади и антилопы. Следишь за происходящим, собирая данные, всякий раз удивительные. Именно тут ему пришла на ум многомерная математическая модель детеныша о хвоста до морды, позволяющая вычислить алгоритм его изменения по мере роста. А когда вырастет большим и станет человеком, то вживит себе в член чип-имплантат, чтобы всегда было ясно, где он и на какой глубине в своих дарвиновских путешествиях на корабле «Бигль».

Почему в аду красный цвет? Потому что женщины его лоном чуют. Его поразила интенсивность красного, который они видят в два раза сильнее мужчин. Как насекомому специалисту по гнили, ему было внутри интересно. Он встретил, наконец, множество знакомых микробов, нанюхался с ними до потери пульса, найдя подтверждение тому, что развитие человеческого языка шло параллельно углублению влагалища. А длинный язык, в свою очередь, довел не только до Киева, матери городов русских, но и до изменения формы мозга, не только принявшего нынешний вид, но находящегося в дальнейшем развитии.

 

Любящий с детства маму, он был фабрикой по выработке опиатов, которые и привязывали его к жизни. Он, как Пруст, наркоманил мамиными чувствами. Научный факт: тех, кого любит мама, можно использовать для производства опиума. Но представьте ломку, когда героиновый ангел любви оставляет тебя.

Многие, особенно бывшие алкоголики, не выдерживают и бросаются к Богу любви, который выдуман именно для этих целей дешевого опиума для народа, - классики марксизма-ленинизма стукнули не в бровь, а в глаз. Он вспомнил православный патриотизм бывшего поэта и пропойцы Глеба Горбовского и только поежился.

Лев Толстой, маму не помнивший, - она умерла от родов, когда ему было полтора года, - сублимировал ее любовь чувствами Руссо и литературой. Опиат получился высшего класса. Он сразу бросил дурить, пить, играть. Лучистые глаза княжны Марьи достали его аж с наполеоновских времен, но Анну Каренину пришлось подкреплять морфием, а дальше дело обернулось учительством жизни.

Характерен внешний вид фабриканта и потребителя своего опиума, - он кажется старше своих лет, наблюдается дефицит веса, ранняя седина или полысение, бледная, желтоватая кожа, разрушение и безболезненное выпадение зубов, обломанные ногти. Их наркомания используется другими опосредованным образом, - через их произведения, проповеди, через общение с ними, учителями жизни, оживляющими себя этим кайфом.

Для них страшна утрата способности производства опиатов, которую они называют вдохновением. Когда-то ее им дарила всеобщая мать, великая богиня. Бог-любовь не совсем то, и его пришлось дополнить Богоматерью. Они выкручиваются, как могут. Горящий напряженный взгляд, суженые зрачки, решительная победа над сонливостью, аппетитом и бессмысленным общим прозябанием. За ушами прыщи и раздражение. Никто не понимает, да и не надо, теперь он справится один. С тех пор как разрешили частную собственность, эту фабричку у него не отнять. Поэтому настроение хорошее, смешливое, давление низкое, сердцебиение редкое, соображаешь быстро, как виртуоз на шахматной клавиатуре идей и эмоций.

 

Она гордилась, что во время головных болей при менструации видит ауру вокруг людей и предметов. То ли сама святая, то ли прозревает святость других. Он пытался ей объяснить, что это блокируются артерии мозга, и запросто можно схватить кондратия или, говоря по научному, ишемическую болезнь сердца. Но разве что-то можно объяснить человеку, который даже до мигрени дошел своим умом.

Ладно бы чуть напряглась и научилась пользоваться магнитным полем Земли в качестве компаса и карты. Тогда можно было бы брать ее в побег не для еды и траха, а чтобы дорогу показывала: для з/к лучшая подруга и самой себе помощница. Он как раз надумал копать подземные ходы, важно было не заплутать в лабиринтах, никаких ниток Ариадны не хватит. Пока спала, он вделал ей в пазухи носа кристаллы магнетита, чтобы могла чуять магнитное поле. Хотя на воле и поляризованный свет пусть улавливает, так и быть.

Когда же тащила его в постель, соблазняя прелестями, он отвечал, что последний неандерталец с людьми не смешивается, а живет по собственному графику. Она не верила, пока врачи не взяли анализ на ДНК, и только тогда она задумалась, за кого, дура, замуж вышла. Ничего, побилась о стенку и успокоилась. Он измерил уровень амилазы у нее в слюне. Это такой фермент для пищеварения, концентрация которого увеличивается при напряжении. К вечеру амилаза пошла на спад. Он пожарил кабачок с морковью и чесноком, сделал котлеты, достал из погребка начатую бутылку густого молдавского кагора.

Выпили, посидели, потрындели, и он попросил ее побегать, как в былые времена, по потолку, чтобы получше рассмотреть, как она это делает. Ножки ее заканчивались коготками, которые, на самом деле, - пучки волос, каждый из которых в свою очередь состоит из миллионов мельчайших волосиков, взаимодействующих с поверхностью потолка на молекулярном уровне с помощью электромагнитных сил Ван-дер-Ваальса. В принципе, похоже на застежку-липучку, и она с легкостью может удерживать не только себя, но и какой-нибудь огромный вес. Он еще не придумал, правда, как это можно использовать в их семейной жизни. Он попробовал сдернуть ее вниз в свои объятия, но она заорала, что он ей так ноги выломает, она должна каждый волосок отлепить отдельно, не все сразу. Она же не машина, - потер клитор, и поехали.

В очередной раз он подивился хитрому устройству женской природы.

 

Опыты над женой в отсутствие собак и кроликов он проводил регулярно. К тому же защитники животных не привяжутся. Жена она и есть жена, сама виновата, что мужика распустила, так они рассуждают.

Например, оторвать спьяну конечность, это раз плюнуть. Потом, конечно, третиноиновой кислотой потер, и у нее, как у лягушки, отрасли сразу три ноги вместо одной. Все довольны. «Ну ты, моя дракончиха, - говорил он ей, подлизываясь, чтобы дала на водку. – А если тебе голову оторвать, представляешь, какой умной с тремя станешь. Считай, сразу три диссертации готовы, по фольклору, по биологии хладнокровных и по математическому моделированию тройного мозга». – «Ты лучше бы себе что-то оторвал, - грубила она в ответ. – Больше пользы было бы». «Ну да, - соображал он, - три языка на три головы это будет чересчур. Если только не законтачить их на внутреннюю связь».

То есть и у него голова втрое быстрее работать начала. «Это у тебя не хер, а бородавчатое мясо», - язвила она, когда он приступал к ней с любовью. В ответ он вполне серьезно отказывал ей в человеческой природе, так как она умела сама себя щекотать, чего люди, как известно, делать не могут. Чертовка в полном смысле слова.

Он предлагал ей пожертвовать одним из мозгов, чтобы его разрезать и посмотреть, насколько тот приспособлен для полета. Есть ли полукруглые каналы для балансировки во внутреннем ухе, увеличены ли доли мозга, отвечающие за хорошее зрение, без которого в полете никуда. А то даже на святого Вальпургия сидят дома, как проклятые. Или пригласят в посольство Франции и счастливы до спазм надпочечника, приободренного гусиной печенкой и гниющим сыром с поганками. «Пора летать, - стонал он, корячась от кислого их красного вина, - пора летать».

 

Никому даже не объяснишь, что летала она для того, чтобы щупать воздух. У нее было специальное внутреннее ухо, которое слышало потоки воздуха, понимало, откуда оно взялось и куда уйдет. Все эти сказки про Бореев, Зефиров, Аквилонов были чистой правдой. Ветер настолько живое и думающее существо, что тебя сразу охватывает и страх, и восторг. Существо, состоящее из одного дыхания, можно себе представить. Оно рассказывает обо всем, что видело, ты без слов чувствуешь, куда и зачем тебе надо лететь.

Крыло или, как они говорят, перепонка крепится к четвертому пальцу, который у тебя виртуозен, как у профессионального музыканта. Получив послание от своего дружка-ветра, ты едва двигаешь им, и крыло твое тут же меняет свою форму, чтобы быть вровень воздуху. Само крыло состоит из длинных мышечных волокон и сухожилий, которые постоянно меняют его кривизну, потому что ты не более чем скерцо, исполняемое нежным другом.

Хотя, конечно, иногда друг бывает и вполне бешеный. Его тоже можно понять. Он зависит от гор, морей, луны, солнца, лесов, пустынь, - боже, как многих он видел, со сколькими интимно знаком. И при этом ничего, по сути, не может. Это только называется свободой, на самом деле тобой играют все, кому не лень. Иногда поэтому терпение истощается. Особенно, когда циклон приспичит, и непонятно, ты играешь с акциями зимы и лета на повышение или это тебя кто-то использует дешевого фраера.

Все искупается, когда попадаешь в розу ветров. Это высшее достижение богов. Все двенадцать ветров собираются вместе, оставив многочисленных родственников, вытяжки, боковые ответвления. Это праздник, который, ты уверена, они устраивают для тебя лично. Ты давно уже знаешь их всех по именам, - Эвр, Солан, Нот, Австр, Африк, Эвроастр, Зефир, Станн, Ирей, Борей, Аквилон, Вольтурн. Самое приятное, что и в розе, этом кафолическом символе всеединства, ты различаешь каждое их лицо отдельно

К сожалению, все заканчивается. Тебе надо лететь дальше, они разлетаются по своим бризам и хамсинам, памперо и суховеям, блиццардам и шквалам. Ты тоже набираешь высоту своей мезозойской эры, из которой далеко видать. Потому что ты можешь чувствовать не только потоки воздуха, но и самого времени, этого хреноватого хроноса или хроносатого хрена, как называл его покойный птерозаврчатый муж, не выдержавший очередного земного катаклизма.

Время у нас по сравнению с воздухом практически не развито. Создатель посчитал его областью маргинальной по сравнению с вечностью, - вторым сортом, который для плебса и так сойдет. То ли дело гонять на просторе погоду, что, как шахматы, которыми она в детстве баловалась в секции Стадиона юных пионеров, - и искусство, и наука, и спорт для избранных, вышняя область ангельских вакаций.

Но она сказала себе, что еще прорвет время, чтобы явиться спасти тех, кого еще спасти можно, и приведя в неистребимый ужас всех остальных.

 

III.

Человек и насекомые

Беседа с поэтом Алексеем Парщиковым

 

-Один из важных вопросов будущего, - язык нашего диалога с природой. Слово поэта тут будет не из последних…

-До поступления в Литературный институт я более трех лет учился на зоофаке Киевской сельхозакадемии. Ботаника мне никак не давалась, но очень привлекала анатомия животных. Они поразительно красивы изнутри. Красота их достигает величия звездного неба. Мимо окон аудитории хромала кобыла, жалкое, несчастное существо. Когда она сдохла, ее вскрыли, она оказалась необычайно строгой красоты, достойной созерцания.

Мы окружены природой. Но также мы окружены языком природы, языком форм. Окружающая экологическая среда – это не только объект засорения. Это и некая субъективность, Солярис, живая среда общения. Не только литература, но и жизнь животных, популяций – это текст, система знаков.

-Восходящее к древности представление о природе как о книге?

-Да, природа воспринималась как книга, умея читать которую мы можем познать смысл жизни и свое будущее. Леса, горы, долины – символы, знаки текста, обращенного к человеку. Здесь причина гаданий: по внутренностям животных, по полету птиц, по звездам. Или назначение гороскопов, когда природа дает однократную комбинацию своих элементов как текст судьбы отдельного человека.

-Астрология-то в моде, но мы, кажется, разучились понимать природу в ее обращениях к нам. Не слушаем и не слышим… Душа заскорузла?

-Мы не знаем, обращается ли действительно природа к нам, но она является источником образов, которые мы воспринимаем. Таким источником могут быть горы, как мы видим из китайской поэзии. Когда-то я, совершенно ошарашенный, увидел ночью в Якутске бегущую белую лошадь с мордой льва. В этот момент я понял, что она больше поэт, чем я, что она является языком, который больше, чем мой язык.

После Канта не принято делать предположений, насколько природе объективно присуща обращенная к нам разумная речь. Мы этого не знаем. Но ясно, что языку как таковому присущ этот непрерывный процесс творчества, самосознания и тяги к просветлению.

Фраза – это проявленная фотография, в которой виден образ. Мы не знаем, насколько это речь природы. Но в самом языке всегда есть эта напряженность, существующая между нами и природой, напряженность гуманитарных отношений.

-То есть диалогичен сам язык?

-Язык не описывает происходящее, но изображает его, стремится к уподоблению. Это как процесс мимикрии, изменением насекомыми своего цвета. Мошка, садясь на вельветовые брюки, становится вельветовой. Непонятно, что именно она в этот момент берет от вельвета. Но сам момент опрозрачнивания себя для создания подобия – это тема искусства. Происходит стирание граней, мир становится единой средой. В языке эту функцию уподобления берет на себя метафора, образ как средство переимчивости. Как насекомое, прикидывающееся веткой, чтобы его не съели.

-Язык и природа как бы отражают друг друга?

-Судите сами, бионика сегодня соединяет биологию с техникой. Из природного мира берутся формы дизайна, линии самолетов, аэропортов. Они превращены в траектории человеческих коммуникаций, в суммы ценностей и достоинств. Фюзеляж самолета коммуникативен как лозунг. Биосфера соотносится с информатикой. В постиндустриальную эпоху у природы и техники общий визуальный язык.

-Не могу не вспомнить здесь неоднократно цитированное стихотворение Александра Еременко об этом взаимопроникновении: «В густых металлургических лесах, / Где шел процесс созданья хлорофилла, / Сорвался лист. Уж осень наступила / В густых металлургических лесах. / Там до весны завязли в небесах / и бензовоз, и мушка-дрозофила. / Их жмет по равноденствующей сила, / они застряли в сплющенных часах. / Последний филин сломан и распилен. И кнопкой канцелярскою пришпилен / к осенней ветке книзу головой. / Висит и размышляет головой: / зачем в него с такой ужасной силой / вмонтирован бинокль полевой?»

-Постиндустриальная эпоха, в которой мы живем, - это мир механических комплексов, созданных человеком. В нем намешано немного свободной воли и много дебильности, это мир механического абсурда, напоминающий нам мир насекомых. Не случайно в поэзии абсурда обериутов – Д. Хармса, А. Введенского, Н. Олейникова – органичен интерес к насекомым: мухам, пчелам, тараканам. Мир насекомых накладывается на современную эпоху, дает язык для его описания.

-Например?

-Сейчас выходит на свет феномен бюрократии. Мы видим его, нервничаем, не знаем, что предпринимать. Возникает нужда в каком-то особом языке описания. Это совершенно замкнутый мир, в котором нет, например, причинно-следственных отношений. Одно время я работал в прекрасном, прогрессивном журнале с крайне уважаемым главным редактором. Как и все остальное в нашей стране, журнал снизу доверху был бюрократичен. Здесь никогда ничего не решала логика. В кабинете главного редактора можно было победить его хозяина, но убедить – никогда.

Организованная бюрократия близка насекомым делам. Она метафизична, организована как рой. В нее нельзя проникнуть извне, изнутри нельзя осознать как целое. В ней можно только соучаствовать. Действует защитный механизм, при котором участник не может осознать целого, а значит и подлинного результата своих акций. Понимание закрыто, как крышкой кастрюля. Но то же самое происходит у животных.

Это даже не абсурд, потому что любой абсурд опирается на логику, на ее нарушение. Это не парадокс. Это то, что изображала греческая трагедия: правы все. Категории логики и ее отрицания выключены.

-Человек в нечеловеческом мире?

-Постиндустриальный мир являет нам не индивидуальность, а клишированность, бесконечность повторений, множественность, не ухватываемую рассудком. Все более закодированным, механистичным становится наше психическое существование. В итоге, ни самих себя, ни окружающее мы не можем описать психологически. Мы окружены антипсихологическим миром. В поисках адекватного языка мы обращаемся или к животным, или к дебилам. Животные являют нам чистый феномен, то, что не охватывается пониманием. Дебил – тоже чистый феномен, открытый навстречу всему происходящему с ним, как открыт юродивый или святой. Так же предельно, как только пред Богом можно ходить, существуют и насекомые. Это суверенная область, не подвластная нашей психологии. Это область чистого наблюдения и нарушенных ожиданий. Так воспринимают природу дети – вне категорий рассудка и привычного, как сферу чистой неожиданности. И это же очень притягательно для искусства, которое всегда предполагает остраненность, пространство нарушенного ожидания. Вроде метафоры, образного, неожиданного претворения темы.

-Как попытку  такого остраненного восприятия природного мира не могу не вспомнить вашу «Элегию», которая мне очень нравится: «О, как чистокровен под утро гранитный карьер, / в тот час, когда я вдоль реки совершаю прогулки, / когда после игрищ ночных вылезают наверх / из трудного омута жаб расписные шкатулки. // И гроздьями брошек прекрасных набиты битком / их вечнозеленые, нервные, склизкие шкуры. / Какие шедевры дрожали под их языком? / Наверное, к ним за советом ходили авгуры. // Их яблок зеркальных пугает трескучий разлом / и ядерной кажется всплеска цветная корона, / но любят, когда колосится вода за веслом / и сохнет кустарник в сливовом зловонье затона. // В девичестве – вяжут, в замужестве – ходят с икрой, / вдруг насмерть сразятся, и снова уляжется шорох. / А то, как у Данта, во льду замерзают зимой, / а то, как у Чехова, ночь проведут в разговорах».

-Кстати, когда эти стихи напечатали, меня спрашивали: кого я имел в виду, кого хотел обидеть? Никого вообще не хотел обижать, потому что за этим не стоял человек. Материалом художественного мышления берется именно психологическая непроницаемость.

-Природа помимо наших привычных предрассудков по ее поводу?

-Наверное, потому что очень часто, говоря о природе, мы имеем в виду некий брутальный, суровый мир простых действий, нечто, что своей равнодушной жестокостью может нарушить наш уют. Это мир дарвиновской борьбы за существование, за то, чтобы, оттолкнув конкурентов, пролезть в узкую дырочку эволюционного процесса. Недалеко от моего дома возник Палеонтологический музей. Он как раз и предполагается как съезд неудачников в этой борьбе.

Я думаю, что современное мышление, как научное, так и художественное, предполагает в этом смысле антидарвинизм, то есть одновременное существование многих систем целесообразности и красоты.

-Плюрализм в природе?

-Что-то подобное. Помню статью Эфроимсона в «Новом мире» о родословной альтруизма и как горячо обсуждали ее в начале 70-х киевские хиппи. Когда в природе все взаимосвязано, нет нужды определять проигравших и победителей. Звено в цепи необходимо не для себя, а для всей цепи.

И природа, и поэзия контекстуальны. Пользуясь контекстом, ученый по косточке, восстанавливает скелет. Не зная многих текстов поэзии Серебряного века, я восстановил для себя ее целое. Потом изменилось отношение к отдельным людям, но не общая картина. Можно идти не от частностей, а от того, что заполняет ячейки необходимыми элементами.

Любищев любил отыскивать животных, у которых не было оправдания целесообразности своих органов. Каких-нибудь червей или кротов, которые, ведя подземный образ жизни, обладают, скажем, зоркостью орла. Как стихотворению предшествует ощущение его, так контекст природы дает представление о явлении – до него. Причина и следствие меняются местами.

-То есть мы ждем чего-то, и оно наступает вместе с будущим?

-Да, проблема связи языка и природы еще и в том, что нам задается пространство ожидания. Заметьте, и у языка, и у природы есть синтаксис. Это не только система регулирующих знаков, это еще и силовые линии структур, которые задают траектории движения. По знакам препинания, употребляемым поэтом, можно описать его творческую ауру. Но и в генетике, в молекулярной биологии жизнь определена порядком генов и аминокислот. И природу, и язык можно свести к их синтаксису, который задает порядок будущего. Все эти моменты ожидания и нарушенного ожидания – неожиданности, - составляют баланс творческого состояния, творческой работы.

Когда мы обращаемся к природе, мы в зависимости от своего состояния видим в ней то сферу чистой неожиданности, чистый феномен, то мир чисто механический, девальвировавший себя бесконечной матричностью и повторяемостью. Сегодня эти крайности сошлись к антипсихологическом восприятии природы.

-Можно сказать, что раньше в басне, например, описывали животных как людей, а сегодня мы смотрим на человечество с не-человеческой точки зрения?

-Дело, я думаю, в том, что свою жизнь мы воспринимаем уже как нечеловеческую. «Насекомое» - это калька с французского слова, восходящего к латыни и древнегреческому и означающего нечто мелкое, иссеченное. Эта «насекомость» пронизывает многие стороны нашей жизни.

Например, деньги. Что поражает в них, как и в насекомых? Их бесчисленность, бесконечная делимость. На наших деньгах насекомые не изображены, но их присутствие ощутимо в самой дробной, ползущей организации достоинства купюр.

Или вот еще страшно привлекательная тема: животные и секс. Я помню описание любви у богомолов, когда самка после оплодотворения срубает своему партнеру голову. Искусство прочно повязано с такой ситуацией. Состояние безголовой сексуальности – это фестивали, фиесты, выездные сессии, это поэтика празднеств. Можно найти параллели с животным миром.

Описание полового общения животных, насекомых вообще действует отрезвляюще. По сравнению с порнографией противоположное действие. Я смотрел «Сто дней Содома», и было полное ощущение, что превращаешься в животное, что и раскрепощало, и ужасало. Это было восприятие свободы как ужаса. Это уже связано с пониманием утопии, в которой люди всегда уподоблены животным для совместного участия в какой-то единой, последней мистерии преобразования бытия.

-В стихотворении Мандельштама «Ламарк» есть, в частности, такие строчки: «К кольчецам спущусь и к усоногим, / Прошуршав средь ящериц и змей, / По упругим сходням, по излогам / Сокращусь, исчезну, как протей».

Речь идет о спуске человека по лестнице живых существ, о том, что «низшие формы органического бытия – ад для человека», и все-таки об уходе из человеческого мира в этот ад. Сама принадлежность к человечеству в нашем веке стала то ли испытанием, то ли проклятьем. Как писал Лотреамон: «Будь это в моей воле, лучше б уж стал я сыном акульей самки, чей голод под стать ураганам, и тигра, свирепость которого общепризнанна: я был бы менее злобен». Как вы оцениваете будущую участь человеческую?

-Как-то американский поэт Алан Гинсберг сказал: будьте в своем внутреннем мире смелыми, чистыми, храните спокойствие и не бойтесь чудовищ. Помните, что на Соборе Парижской Богоматери изображены страшные чудовища, химеры, как символы того, что всякое движение к святости начинается встречей с чудовищами. На этом пути их нельзя бояться.

Тогда меня поразила эта мысль, стала как откровение. Потом в «Иконостасе» Павла Флоренского я прочитал нечто подобное, когда он размышляет о природе сна, обратного времени, о соотношении утреннего сна и вечности, о челночной работе души и о возвращении ее очищенной в тело. Флоренский пишет, что на окраине мира, в топях его и болотах, души встречают призраки, тени, чудовища. Но они не обладают самостоятельной реальностью. Их реальность в нашем воображении. Они мимикрируют, чтобы привлечь к себе внимание, и тогда возникает опасный соблазн уподобления им и тем самым наделения реальностью. Не обращать на них внимания, хранить спокойствие – и они сгинут, исчезнут.

-Искусство в этом помогает?

-В тучах этих призраков существуют световые дыры – результат их расподобления. Искусство ХХ века как раз стремится к разрушению форм, к их расчленению, освобождению от них. Николай Бердяев в своих статьях о кубизме, выявив эту тенденцию, обвинил искусство в отрицании мира. Но, я думаю, что суть не в этом. Идет попытка расподобления иллюзорных, неистинных, анти-человеческих форм, попытка обозначить ходы в более высокие и истинные сферы. Художник называет формы, придает им реальность для того, чтобы развоплотить, расчленить, пройти сквозь них. Он погружается в материю для расчленения ее во имя смысла.

Биолог руководствуется иными установками. Он похож на святого в своем желании крестить материю, управлять ее эволюционным ходом, логизировать ее, приняв за данное.

Ныне художник желает расподобления, расчленения призрачности постиндустриального мира. Основная особенность того – бесконечная повторяемость подобий, то есть иллюзорность. Мир воспринимается поверх девальвированного пространства. Возникает экзистенциальная задача пройти сквозь мир выморочных подобий для достижения первоисточника человеческого разума.

 

IY. Под мухой.

Мы познакомились на завтраке в пафосном кафе «Пушкинъ» на Тверской, где издательский отдел «Интерроса» устраивал завтрак для представителей СМИ. Меня пригласила Аня Свергун, - и по дружбе, мы вместе были на пресс-туре в Турции, и потому, что Паша Басинский, который занимался в редакции книгами, уехал в Париж возложить венок на могилу Владимира Максимова, создателя «Континента».

Половину приглашенных я знал, - от Саши Шаталова и Саши Гаврилова до Флярковского с телеканала «Культура», Сережи Сафонова, рядом с которым сидел, и Коли Александрова, которого сразу и не узнал, когда он, опоздав, появился в отдельном кабинете, где нас принимали, весь белый, неживой и явно после вчерашнего. Так он и было, когда он, плюхнувшись на стул с левой от меня стороны, сказал, оглядев стол мутным взглядом: «А водку здесь не дают?» Водку не давали. Была легкая закуска, пирожки, сыр, круассаны, а также крепкий кофе, после которого Коле, по его словам, стало лучше, но душа так и оставалась в затворе, не открывшись этому миру. Что не мудрено.

То, что речь не о Коле, понятно. Я увидел ее, когда она ползала по сыру. Сначала, признаться, я принял ее за таракана или какого-нибудь Грегора Замзу, который прижился в элитном заведении и, тем самым, как бы опять вышел в люди, но уже с другой стороны социума. Нет, это была муха вульгарис, как она сама себя называла. Напомню, что был конец ноября, я мерз в плаще и уже покашливал, прислушиваясь к слабости и шуму в легких. Для мух был явный несезон. К тому же она отнюдь не была сонной. Скорее, сонным был я. Я дошел до того, что уже не мог спать, если в доме кто-нибудь был. Правда, если никого не было, я тоже спал с трудом, но уже по другой причине.

Короче, когда она приблизилась, я освободил маленькую тарелку, попросил Сережу передать мне блюдечко с вареньем, разговор завязался сам собой. Нехватка зубов, которая обычно мешает мне чувствовать себя комфортно в разговоре, особенно при улыбке, с ней не сковывала совершенно. Нашлась и тема. Американцы, придумавшие магнит против комаров, теперь научились соединять магниты в общую сеть, одурманивать насекомых и затем втягивать их в трубу пылесоса. Она сказала, что читала нечто подобное в юности в «Продавце воздуха» Беляева, но темы наркотиков там, конечно, еще не было, как не было и дальнейшей утилизации комариных тел в колбасы и туалетную бумагу.

Не сказать, что меня поразила ее начитанность, но было приятно, это да. К тому же, сам одурманенный Чуковским, я не знал, в каких отношениях моя цокотуха находится с комариным племенем, действительно ли, в рыцарско-вассальных? Я не люблю задавать вопросы, вот, в чем беда. Отвечать, сколько угодно, а спрашивать нет. А мне было интересно и про фасеточное зрение, и про грудки, крылышки, жвала, как неаппетитно выражался Пелевин с чужой подачи. У них все не так, как думаем мы, грубые, необразованные животные.

Она деликатно пробовала варенье, одновременно рассказывая, как из ее знакомой бактерии только что стали делать фотопленку с необычайно высоким разрешением. Нам в России легко рассуждать обо всем, поскольку мы еще далеко от цивилизации.

- Подождите, а как мы разговариваем, всюду ведь пишут, что вы глухая.

- Вы никогда не пробовали слушать кончиками пальцев?

- Только вчера пробовал. В большом зале Консерватории на концерте Спивакова с замечательной негритянской певицей по фамилии Томас. Очень понравилось. Жалел, что нельзя снять ботинки, чтобы слушать и пальцами ног.

- Ну, вот вы сами и ответили. А я рада, что вы человек тонкий. Наверное, страдаете из-за этого?

- Да, депрессией, да и вообще стыдно, будто я кого-то обманываю.

- Конечно, обманываете, не парьтесь. Я научу вас философии и быстро ползать по сыру.

Прежде всего, она поведала о поисковых муравьях класса Google, недавно обнаруженных на Мадагаскаре и уже брошенных на фронт затыкать прорывы потенциального противника. – Понимаешь, - говорит она, - у нас другая скорость восприятия. Тебе надо сосредоточиться и жить иначе.

Если бы все было так просто. На самом деле, оно сложнее всего, что мог бы придумать человек. Смотреть в тысячу глаз на тысячу одновременных событий, на это никаких нервов не хватит. Потом понимаешь, что это душа твоя должна быть тысячеглазой. Именно туда имплантируется с возрастом умирающая сетчатка. Каждый сначала ходит под мухой, чтобы потом она ходила под нас.

С вязанкой стволовых клеток под мышкой он регенерировал как червь в слова-паразиты. Иных не бывает даже среди напрочь забытых слов умершего языка. Нюхаешь, прислушиваешься. Сердце болит, тоже разбитое на тысячу с лишним кусков, каждый из которых не пришей кобыле хвост. Выбор прост, - или подохнуть, или эмигрировать во что-то более подходящее для занятий философией, нежели этот кожаный мешок с системой кровообращения.

Муха одобрительно облетела его как осенний лес накануне первого снега. Тут ведь не всегда и поймешь, где подлежащее со сказуемым. Одних программ телевидения сто штук, только успеваешь переключать. То же и со светскими знакомыми, - лишь бы не злословили по поводу друг друга, а то совсем тошно. Остается неприятный осадок, который не выплеснешь с пивом и водкой.

- Ты прав, - говорит муха, - когда удивляешься на собственную подпись под e-mail’ом. Никакого Александра Иваныча не существует. Это некая отмазка на сложно сочиненном бутерброде. Как, впрочем, нет и несчастного тела. И трансцендентального единства апперцепции, ответственного за ум. И уж, конечно, нет того придурка, который читает новости, которых тоже нет. Назови меня хоть Пелевиным, только в жесткий диск не клади.

- А ты знаешь, - сказал я, - что меня уже раздражает твой зуд. Извини, конечно.

Вроде бы ничего страшного, но зачем после сна опять вываливаться на враждебный, по сути, воздух, испорченный множеством автомобилей. Из-за пробок никуда не проедешь. Тыркаешься по каким-то окольным улицам. Очень скользко. После нескольких теплых дней опять подморозило. Зимой жить особенно неуютно. Хомячки впадают в депрессию. Мозг ужимается, сохраняя тепло. Русская философия продуцирована сжатым мозгом. Она уютна, душевна, склонна к потреблению горячих напитков. За счет сжатия гиппокампа мозг пакует память о пространстве в дальний чемодан. Поэтому просто глядишь внимательно под ноги, не думая о дальнейшем.

Странная парочка, - светский дурачок и муха. Даже Достоевский из брезгливости до такого не додумался. Муха нудно и дотошно объясняла ему, что никакой русофобией тут и не пахнет. Просто нервы в организме растут, как и все прочее, и в кровотоке увеличивается уровень плазмы, требуя романтических чувств, хотя бы и к ней, убогой, но девственной навознице. Циркуляция нейротрофинов – страшная сила.

Он долго думал, использовать ли свою подружку в деликатных целях. Кому, как ни ей, не сложно пробраться, скажем, в Кремль и прочие места высшей власти ради благого дела поворота России в либеральную сторону. Лишь потом сообразил: а зачем? Достаточно поглядеть на нее многократным мушиным взглядом, чтобы вся эта политическая ерунда навсегда исчезла из твоей головы.

Жаль, конечно, что пейзаж так захламлен отходами человеческой деятельности. Дождик, крылышки слиплись, распластаться бы по земле, по суглинку, да кругом люди, асфальт, машины ездят, да и поля, если бежать, изгажены урожаем, леса – техногенны, самое время переходить на иной уровень сна и яви.

Гуляя под мухой, он любил с ней рассуждать о высоком. Если человек – дрянь, как он и думал, то все дрянь. И религия, напридуманная людьми, и любовные все истории, и мысли, выкручиваемые так и сяк, - ничему нет веры, как человеческому отродью. Только воля к открытию быть иным, не человеком, как все, а кем-то, кто лишь ты, и держит на плаву, ведя вперед. А матросы то кричат: «Земля!», то – «Капитана на рею!», то шушукаются по углам.

- Есть всемирный ум, который не обманывает, - жужжала муха, - я его брюхом чую. Идешь путем, выбирая доброе, а не людское. Понимаешь, что я хочу сказать?

Похолодало после дождя, температура пошла на минус, и все замерзло. Рано темнеет. Приходится держать подружку в меховой варежке, полной сырного духа, который ей приятен. Когда счастье не видеть других людей дополнено общением с живым существом, чего еще желать. Он прочел ей поэму Бродского, она сказала, что уже слышала ее, она особа начитанная.

Но, поскольку он умрет и довольно скоро, то, конечно, все напрасно. На сколько бы не отбежал, все окажется недалеко. Потому что давно пора вынести себя скелетом наружу и устроиться внутри, как Бог на душу положит.

Перед тем, как уйти внутрь, он прощается и с мухой. Холодно, ночью минус пять градусов, она наверняка замерзнет, хоть и говорит, чтобы он не беспокоился. Около метро много народу. Они идут туда из автобусов, пьют пиво, разговаривают, сворачивают в универсам за продуктами.

Душа болит. Так узнаешь о ее существовании. Потом начинаешь в нее закапываться. Только бы никто не заговаривал. Теперь они пишут о любви, как прежде вступали в компартию. Или о смерти. Хлебом не корми, только пусти в раковую палату под капельницу. И чтобы химиотерапия по полной программе.

Я спросил у мухи, нет ли у нее пары-тройки знакомых червей, которых бы она привела на вечеринку, а я запустил бы их в брюхо, где и так в последнее время скребется кошка. Они бы подружились, избавив от своего общества.

Кант придумал понятийную решетку, которую открываешь немецким лязгающим ключом. А потом тишина. Чуть сыро пахнут страницы черного шеститомника. Теперь надо закрыть решетку с этой стороны. Чтобы не идти на улицу этого Кенигсберга. Литература, как и философия, - дело умерших, хоть бы и творилась лишь здесь и сейчас. Где это – здесь и сейчас?

Мозг танцует свой насекомый танец. Спал мало и в слезах. Расчесывал укусы, вспоминая, что это признак внутреннего развития раковых опухолей. Но отравленного не кусают. Наконец-то ты выбываешь из обращения.

Общение с людьми – тяжкий крест. Одно счастье, что некоторые из них похожи на насекомых и не скрывают этого. Особенно когда у них спазмы желудка. Тогда они лезут по занавескам, промахиваются в форточку, жужжат над ухом, и портят воздух, если раздавить их двумя пальцами.

Рассказывать о человеке надо, если он эксклюзивный. А такого нельзя найти, можно только выдумать. Даже если он твой хороший знакомый, который попросил тебя написать о нем книжку наподобие булгаковского «Мольера», например. Для серии «Жизнь замечательных людей». И даже издательство «Молодая гвардия» готово заключить с тобой контракт и как можно скорее, правда, на очень маленькие деньги, так что можно посчитать, сколько долларов ты теряешь с каждой страницы, которую тебе когда-нибудь оплатят, по сравнению с той страницей, за которую ты получишь гонорар прямо сейчас.

В общем, надо изучать историю, чтобы воспринимать людей как планктон. Но и среди моллюсков у тебя не будет друзей. Только больше хочется спать, чем прежде, и двигаешься с более бессмысленной скоростью. Зеленоватый пейзаж за глазным окошком навевает депрессию. Роза мира складывается в кукиш.

Когда она прочитала у Чехова, как он пытался «унасекомить» одну из своих знакомых и, наверняка, успешно, в ней впервые шевельнулся червячок сомнения. Но тому еще предстояло стать бабочкой, а ей взлететь, расправив смятые умом крылышки. Может, и русская классика приставлена к ней, чтобы дурить, сбивая с какого-то припрятанного панталыка. Иначе, почему бы нам всем такая хана?

Постепенно она загоняла себя в угол подозрений вселенского масштаба. Раз в год в бесконечной главе одинокой жизни устанавливается верный фокус и перспектива. Можно точно увидеть и написать то, что в иные дни и ночи дается лишь приблизительно. Десятое января длится медленно, но безостановочно. В дымном морозном сумраке тоска сжимает сердце. Кто-то сталкивается с тобой на улице, бежит дальше. Наверняка это ты сама, как сказано в одной ученой книге.

С удовольствием слепнешь. Не пялишь глаз почем зря. Опускаешь долу. Что там, те же люди, те же пространства. Говорят, что само удовольствие от движущейся трехмерности - физиологически полезно. Надо набрать быстро в глаза и душу, как по воду сходить. И постоянная торопливость, - успеть до смерти. Непонятно что именно, - но успеть. Прочее время – перебираешь одно, другое, стихи, картины, стволовые клетки человека, вживленные в мозг зародыша мыши, чтобы заранее наградить ее неврологической патологией на предмет исследования. Геномы мышей и людей на 97,5% идентичны, между прочим. Ее профессия – создание химер. Хлеб не позорнее всех прочих. Но умирать придется раньше смерти, - например, при ослаблении кровотока в мозге. Зевать, пялиться на яркий свет, много спать, забывая, что помнила.

Так химеры социализма дали букет чудачеств, среди которых есть и ты, - из чахлых дворовых маргарит при доморощенных мейстерах. То есть и здесь – немецкий след.

Надо идти дальше. Например, научиться не выходить на улицу. Хотя бы отчасти. Все уже есть в компьютере, включая тебя. На улице – неправильные слова, бредятина, город всмятку, рано темнеет, фонари очерчивают глубину провалов. А тут – библиотека, читать, не перечитать. К вечеру примиряешься с вселенной, отходишь ко сну с миром, но потеря сознания и последующее утро ставят тебя на дыбы. Лучше бы не просыпаться.

«Жизнь это лишь ритуал, - сказало ей одно нежное членистоногое. - Серийный бред под размер человека».

Поскольку ритуал лучше проводить вдвоем, то она вышла замуж за лучшего из возможных существ. Так они возвели первый оборонительный редут перед окружавшим их отовсюду хаосом и смертью. Чтобы стать бесконечно ближе друг другу, они раз и навсегда отказались от половой связи. Сублимация на двоих - это нежность и тишина, которых нет в том, что вокруг. И то, что они вымрут, подстегивает к наслаждению этим мгновеньем и близостью.

Где-то в глубинах поселка Кратово, недалеко от ручья и дороги, они видели раздвоившуюся с середины ствола сосну с небольшим клитором между. «Вот это мы», - сказала она и рассмеялась.

Ей кажется, что она видит их мозги на рентгеновский просвет – они похожи на легкие, на кусты, на голые деревца зимой, улавливающие информацию из поглощаемых книг и журналов, архивных страниц в интернете, всего, что выражается в письменной речи.

В переходе в киосках торгуют всем подряд, - от электротоваров до сладостей и фруктов. Если бы у них была дочь, она могла сидеть там по десять часов, особенно если приехала бы из Молдавии или Норильска. Если подняться на улицу, как раз наткнешься на распродажу осенней обуви, - две пары по цене одной, - и дальше новенькая автозаправка. Она поняла, что зрение портится, когда не хочешь ничего этого видеть.

Днем она борется с закрывающимися глазами. Ближе к ночи приходит в полное сознание, и до рассвета не может заснуть. Рассвет в середине декабря наступает, когда уже надо вставать. Сон расстроен, потому что рядом жизнь, которую она должна вести, но никак не попадет туда. Может, собирать закаты, как Андрей Белый в молодости, или брать пробы воздуха по никем не опробованной методике. Или собирать мудрые мысли в каком-то вневременном клубе замечательных людей.

Ей повезло со своим спутником. Наверное, они разной природы, что их не тянет вылизывать друг другу промежность. Вместо этого нежны, умны и восторженны. Вместе наслаждались мыслями Эпштейна и Солженицына.

Бессовестное русское правительство, сплошь состоящее из чекистов и генералов, притягивает к себе вирус убийства и апокалипсиса, изнуряет мозг поиском заговоров, не дает спать по ночам. Она решилась идти с мужем в природу. Искать формулы возникновения сосулек на крышах и водостоках. Математика это лишь поиск языка на переговорном процессе невесть с кем.

У ее суженого выработалась со временем замечательная привычка к душевному общению. Причем, того, с кем общался, он забывал через пять минут после прощания. Поэтому они и решили не расставаться. Она держала его в специальном стакане со своей вставной челюстью и его шариковой авторучкой. Это казалось так психоаналитично, так умно.

У женщин любовник заводится, как вша, от нервов и переедания. А у нее вроде как защита есть от всего, - помотаешь стаканом, друг и звенит изнутри как колокольчик, знак подает. Лишь сердце у обоих болит одновременно. К бессоннице. К безнадеге. Яйца кладет регулярно, а из них никто якобы не вылупливается. Кто видел, говорит, что – не в формате. А она чувствует, что такого не может быть. Просто она из какого-то другого формата, не из того, что сейчас принят. Потому ей так и тошно.

От общения с себе подобными оставался осадок, в который она сама и обращалась, медленно оседая на дно. Ее должны были окружать существа необыкновенные, от которых она бы метала икру слов, драгоценных, как из словаря Даля, и вертких, как сперматозоиды, стихов Пушкина. Поэтому и выбрала чудака, который даже из стакана умудрился свинтить в неизвестном направлении, то есть, в сторону лейбницевской монады. Так и летает с задраенными иллюминаторами, весь – внутренняя форма слова. Надо бы его найти, думает она. Сварить рыбный суп и кормить, как академика Сахарова, через нос.

Теперь, когда она выходит на улицу, у нее портится зрение. Всю жизнь заставляла себя разглядывать то, что ей неинтересно. Теперь освободилась от этой мороки. Выходя, смотришь себе под ноги. На лица - ни-ни, все равно одно и то же. Эти лица никуда не ведут, тупик. Не стоит и затеваться. Ей чужих переживаний не надо, ей своих достаточно. К тому же и времени мало.

Наверняка со всеми этими людьми что-то не то. Она просто тупа, и не может сразу допетрить. Поэтому разглядывает силуэты голых деревьев между домами, очерченные снежной каймой, - снегопады сутками напролет, и в этом городе автомашинами могут пользоваться одни уроды. Зачем, если есть метро? Хотя, конечно, какая-то цель есть. Так свиньям в Эстремадуре выдают мобильники, чтобы ветчина была вкуснее.

А ей куда податься. Теперь даже книг не вообразить в тяжелых переплетах, где она могла бы завестись в качестве домохозяйки-червя. Все – виртуально, летуче, считывается с экрана прямо в голову, но что дальше? Нужны сюжеты, структуры, кристаллические оси для сугробов охлажденного ума, для хорошо темперированного умственного клистира, как шутили в их молодом кружке. Чернышевский, где ты? Тебя стоптали как разночинные сапоги.

Чернышевский призрачной собакой стоял близ недавно выстроенного дома, старательно вытявкивая, кто куда пошел и зачем. Глория мунди, куда ты деваешься? Ольга Сократовна держала за поводок, не давая приближаться к мужу особам альтернативного пола.

Но химерическая О. С., знакомая по книгам Набокова и Паперно, а не из первоисточника, казалась более реальной, чем окружавшие ее тени людей. Ультразвуковое пение мышей, которое, по последним данным, увело из города крысолова, способствует их знанию человеческих языков. Жить надо тихо, знать много. Эти крысы натренированы на разведку ходов познания.

Чем меньше сил, тем больше ограничиваешь себя от лишних контактов с людьми. Бедняжки, тем остается лишь заживо ее похоронить. Но вместо них во все дыры лезет невидимое. Включая изнанку тех же людей. Здрасте…

Она отказалась от марихуаны, наращивающей клетки мозга, а вот пилюли эластичного белка рисилина, благодаря которому прыгают блохи и машут крыльями стрекозы, ела с удовольствием. Там что-то связанное с геном плодовой мушки. А кому неохота прыгать в такт со своей летучей мыслью.

Кстати, кто адресат этой ее мысли? Не люди, уж точно. Если бы ее книги, написанные насекомыми, издали, она бы сделала вид, что рада, чтобы скрыть смущение, и нервы ее подверглись бы двойной нагрузке. Нет, она пишет для самой себя, ищущей то, что поверх людей. Для себя и таких же, как сама, насекомых в тигровой шкуре. Но кто тогда провоцирует насекомые мысли? Нет ли в них двойной спиральной ловушки по сравнению с обычной? Или ей довольно, того, что они шепчут внутреннему уху, которое держит ее в полете, наподобие голубя?

Тяжелые дни линьки наступали внезапно, ни от чего не завися. Она разрывалась от раздражения. Шутка ли, из одной шкуры в другую. Приятель прилетит, жужжа, а она – иная. Обыкновенное женское, как говорил Томас Манн, обыкновенный мужской.

Как всегда при линьке, она оказалась дома. Обеда нет, дети вот-вот придут со школы, свекровь сидит перед телевизором и ест свою гречневую кашу, которую только она одна знает, как готовить при своем диабете. На экране неистовствует ведущий и соответствующая ему аудитория. Тема: можно ли рожать в одиннадцать лет? И что делать с мужем, который хочет жениться на ученице пятого класса и воспитывать младенца вместе с ней.

В таких случаях ей не хочется жить. Только ради детей, говорит она себе. Ради детей и мух. Забыть об унизительности самого процесса. Она ставит суп на электрическую плиту. Свекровь кричит, что опять звонили из ЖЭКа, что не уплачено за свет и квартиру, грозили передать в суд. Она не отвечает. Денег нет. Деваться некуда. У свекрови, в конце концов, есть пенсия и так называемые «гробовые». Неужели она думает, что ее не похоронят. Притом что она еще всех их переживет.

Надо молчать, это все, что она знает. Убийством ничему не помочь. Будет только хуже. Все хуже и хуже. Но пифагорейцы молчали и изменили жизнь к лучшему. Возможно, и на них, как на нее сейчас, глядели пожилые женщины, считая, что они не в своем уме. Молчание переваривает все. И, наконец, мы окажемся на том, другом свете.

 

Y.

В эпоху развитого плюрализма и многопартийности, имея в виду экологическое равновесие природы и общества, редакция журнала «Человек и природа» сочла возможным предложить читателю новый раздел альтернативной почты.

 

В редакцию ежемесячника

«С возмущением наблюдаю за эволюцией некогда любимого издания. Называется оно «Человек и природа», но в последнее время все больше внимания уделяет «человеку», и все меньше – природе. Страницы ЧиП охотно предоставляются «откровениям» всяких художников, философов, евреев, попов, белогвардейцев и эмигрантов, и все меньше чувствуется на них боли за родную землю. Но разве «человеку» приходится сейчас так тяжко на Земле. Разве не он подмял под себя, раздавил нечуткими пальцами все живое вокруг. Распространил свою чудовищную власть за пределы всякой компетенции, углубился туда, куда углубляться не след. За что сам же первый и понесет наказание, но уже, к сожалению, после того как уничтожит все живое.

Именно человек – первый и главный паразит Вселенной, что особенно стало видно в последнее время, когда из всех щелей полезли существа, клевещущие на наш строй, на нашу историю, на пройденный славный путь. Воспользовавшись либеральничаньем, они ломают устои, растаскивают страну, наживаются, пользуясь моментом, готовят пути побега, поддакивают зарубежному «дяде». Наша история последних лет покрыта какой-то страшной тайной, за ширмой стоят злокозненные силы. Но у клеветы короткие ноги.

Возьму только экологический аспект пройденного исторического пути. Если посмотреть объективно, то и революция, и коллективизация, и война были вершинами не только нашего духа, но и предельным развитием социалистического живого вещества. Именно в эти годы человек явственно чувствовал себя не пустышкой субъективности прежнего времени, но частью живого, непрерывно движущегося, копошащегося Космоса. Именно в это время из химерического «венца природы» он стал частью общего архитектурного строя реконструируемой Вселенной, стал материалом и средством единой субстанции, охватывающей нас всех.

Сегодня в нас вбивают мысль о якобы каких-то культурных утратах. Но если подходить строго научно и объективно, станет ясно, что даже количественно живое вещество увеличилось в объеме (по моим подсчетам – в несколько раз). В чисто духовном плане была впервые осознана внутренняя связь всего живого вещества. Утратив квазиглавенствующую роль на планете (или хотя бы на одной шестой – передовой ее части), субъект ощутил свою неразрывную связь со всем космосом. Что, кстати, нам и помогло потом выйти в него первыми в мире. Да, да, космос, балет, производство стали – это достижения, которыми мы обязаны правильности нашей идеологии.

Сейчас стало модно критиковать известный план преобразования природы. Однако полный его анализ почему-то не производится. Понятно, почему. Мало того, что страна сохранила благодаря ему демографическое равновесие, что в преддверии ХХI века превращает нашу страну в подлинный заповедник (не надо наивно воспринимать восторг империалистов перед нашей перестройкой), но и, грубо говоря, дала пожить всему живому. Чуть тронули «венец природы», а сколько сразу визга и шума… Поверьте мне, как свидетелю и участнику тех героических лет, - ни о какой кооператорской космофобиии наших дней тогда и речи не могло бы пойти, - раз и на пинцет!

Политиканы и молодчики, играющие на руку нашим врагам, не гнушаются клеветой и на великий народный подвиг в Великой Отечественной войне. В связи с экологией коснусь только одного момента, связанного непосредственно с моими профессиональными интересами тех лет.

Напомню, что именно в те тяжелейшие годы были проведены блестящие исследования, показавшие, что если воспитывать платяную вошь при более низкой температуре, чем обычно, то через несколько поколений ее потомство приобретало все признаки головной вши. И наоборот.

Достигалось это путем пересаживания головной вши на тело человека под повязку или же платяной – на голову. Кроме того, при скрещивании эти формы дают плодовитое потомство, что имеет уже народнохозяйственное значение.

Мы знаем о тяжелейших условиях тех лет, догадываемся, что значат исследования «при более низких температурах». Учтем и общефилософские выводы о благоприобретенных признаках. Ведь в данном случае мы можем говорить о двух разных видах. Мы привыкли охаивать о научное наше прошлое. Я имею в виду все, связанное с именем Тимофея Лысенко. Но думаю, что все «черные пятна» будут в конце концов очищены судом истории.

Или взять так называемые «Годы застоя». Да, педикулез широко распространился в то время, как в среде военнослужащих, так и в головных предприятиях детского воспитания. Как и среди нашей замечательной молодежи и студентов. Говорят, что из-за отсутствия хороших импортных препаратов. Но, если вдуматься, то именно благодаря этой субъективной дискомфортности, наш советский человек и получал первое приобщение к единству со всем живым на планете. Он ощущал, почесывая в башке, свою неотъединимость от природы, познавал на собственной шкуре свое неотъемлемое место в иерархии существ, осознавал себя звеном планетарного коллективизма и коммунизма. Не говоря уже о воспитании на преодолении конкретных трудностей. Из таких людей, смею уверить, не вырастали дельцы теневой экономики и сепаратизма, нагнетающие душную атмосферу демагогии и либерального митинга.

Я уверен, что не буду услышан редакцией, вступившей на скользкий путь критиканства и очернительства. Уверен, что и письмо мое напечатано не будет. Но не могу молчать, как сказал классик! Стреляйте, давите меня из-за угла. Сегодня ваша власть. Но нас, как правильно заметил другой классик, «и тьмы, и тьмы, и тьмы!»

Подписываюсь полным именем, хоть и на латыни.

Doctor honoois causa Pediculus humanus capitis

(человечья вошь головная)

 

Комментарий специалиста

- Перед нами не лучший образчик подражания человеческому мышлению. Но это беда, а не вина уважаемого реципиента, целиком зависящего от доброкачественности среды, в которой питается. Почему обсудим лишь принципиальные моменты.

Первое. Влияние человека на менталитет окружающих его организмов не подлежит сомнению. Человек перестраивает окружающую среду. Организмы, чтобы выжить, должны соображать, какую еще гнусность он предпримет. Ибо в последствиях своих действий он слаб. То есть речь должны идти об апперцепции, - о предвосхищении будущей ситуации в стране. Что и демонстрирует автор письма.

Во-вторых, мы ясно видим существенное различие между человеческим и нечеловеческим восприятием мира. Еще Бергсон замечал, что из потенциального всеведения мы берем лишь элементы, пригодные для выживания. Таким образом, нет ничего удивительного в использовании всеведения во вшивых целях.

Подчеркну. Именно нечеловеческая логика нечеловеческой картины мира является основной проблемой будущего науки. Новым – после Коперника и Эйнштейна – ее переворотом. Переходом, как говорил Томас Кун, к новой парадигме.

«История живой природы, - замечал еврей Бергсон, - сводится к созданию в недрах космоса все более совершенных глаз». А развитие гласности, добавляем мы, влечет за собой и перестройку ума. Так называемый «дебилдинг» мышления.

В прежние времена границей субъективности человека выступал Бог, как нечто иное по отношению к человеческой культуре. Ныне роль «иного» взял на себя животный мир, - этот фундамент миллионолетней эволюции жизни.

К открывающейся перед ним картиной человек отчасти подготовлен как современной живописью, поэзией и философией, так и всей социальной жизнью ХХ века. Каток проехал по человеку, но человек встал, отряхнулся и, как ни в чем не бывало, пошел себе дальше. И вот вопрос: а человек ли он?..

Автор письма акцентировал геобиохимическое единство живого вещества, в духе идей В. Вернадского. Действительно, хотя понятие космоса предполагает плюрализм реальностей и сознаний, но количественный подсчет вещества не выдаст особенной разницы между человеком и пасущимся на нем стадом.

Уединение человека от сомыслящего ему брата Вши в индивидуальных нормах гражданского права и санитарии – это уединение идеалистическое, не прошедшее ни критерия марксистской практики, ни норм философии всеединства. Вывезет ли наша вошь по кривой феномена человека? Есть ли она на астральном теле своего кормильца – вот вопрос шекспировского масштаба.

С одной стороны, чем больше люди тщатся превзойти мир своим господством, тем они все более сливаются с этим миром в животной страсти. Это говорит нам и этика жизни Николая Рериха, и прозрения мыслителей от Тейара до Шардена и от Жюля Верна до Верна-Адского. Эпоха гнуусферы уже на дворе, милые мои.

Но, с другой стороны, проблема паразитов – это вопрос правильного взаимного питания. Если человек будет питаться той дрянью, что сейчас, то никто ни за что не отвечает. Дилемма, поставленная на заре советской власти, в 1919 году: «Или вши победят социализм, или социализм победит вшей», - будет наконец-то решена, но уже вне рамок социализма. Победителей не будет. Так утверждает новое мышление. Каждый умирает в одиночку. Мясо отдельно, философы отдельно. Наш запрос в комитет по экологии уже расчесывается в компетентных органах.

В заключение, от себя лично прошу о печатании впредь всех книг и журналов исключительно на газетной бумаге номер два. Это ускоряет процесс усвоения прочитанного, в чем можно убедиться, в том числе, и из моего комментария.

С подлинным верно:

книжная вошь Liposcelis divinatorius

«Человек и природа», 1990 год №9

 

YI.

Типа, ведро на голову и сильно ударить. И время пошло. Сотворение мира. Народу в магазине, как в первый день творения. Хорошо, что взяла тележку, - пачки сока, сахарного песка, гречки, риса, макарон, маринованных огурчиков, майонеза, зеленого горошка, - всего под завязку. Очередь в кассы несусветная, но двигалась быстро. Шутка ли, новый год. Часа через три все схлынет, а пока шампанское и мандарины разбирали как перед концом света.

Пришла, свекровь опять недовольна, - купила, мол, ерунду, а то, что она просила, - салфеток, видите ли, нет в доме, - купить не догадалась. Дети тоже суетились и нервничали. Непрерывно звонили друзьям, договариваясь. Свекровь ворчала про воспитание. Главное, не отвечать ей. Раньше она волновалась, что может лопнуть, если будет загонять дурные мысли вглубь. Теперь они стекали в какую-то внутреннюю канализацию. На улице она не поднимает глаз, не всматривается в лица. Разве что посмотрит вдаль и довольно. Пусть все делают, что хотят. Подарки, поздравления, впереди еще старый новый год, с нее хватит. Она попросила не звать ее к телефону. Только если позвонит муж, застрявший по каким-то делам то ли в Нигерии, то ли в Лионе, она путает, не вникает.

Когда-то она любила Булгакова и Набокова за то, что те придумали ее жизнь бабочки и псины. Потом муж сочинил ей сценарий капли воды в пустыне, предсмертного стиха в японском духе, матрешки в базарный день в скучном провинциальном городе на берегу небольшой речки. Теперь она обустроила свои дни погодой, - как старой мебелью с помойки. То снег, то гололед, как будто это имеет какое-то значение.

Если дать выговориться человеческому словарю, может, выйдет наружу скрытая за ним тайна творения, те страхи, что скрыты за разговорами? От бабочки никто не ждет мыслей, поэтому ей так и легко порхать. Это - ее монологи. Жизнь прекрасна, потому что одинока. Рабочий идеал одиночества – семья, закрывающая тебя от всех остальных.

Она резала салаты, жарила рыбу, крутила котлеты, варила рис, картошку и яйца. Русская кухня не знает изысков, зато оберегает от зимы, и телевизор на холодильнике никогда не выключается, гарантируя включенность в общее безумие. От лука, который резала на дощечке, лили слезы из глаз. Холодная вода не помогла. Пришлось смотреть в окно, где на шоссе почти не осталось машин. Сейчас она все приготовит, а потом никто ничего не станет есть. Старуха все понюхает и отставит в сторону: «это не ее пища». Все разговоры унизительны по сравнению с теми, что происходят внутри нас. Поэтому она не может ни в театр ходить, ни в кино. «Так не бывает, - думает она там. – Мы не настолько идиоты».

Настолько. Именно, что настолько. Она моет посуду. Горы посуды. Есть горячая вода, есть средство от жира, есть губки, тряпочки, -  удовольствие все это делать. Потом снова готовит, - яичница, горячий шоколад, тосты с сыром. Почему никто ничего не ест, ответьте ей. Зимой варит компоты из мороженной клубники, вишни, черной смородины, выжимает в кастрюлю половину лимона. Нет, это выпивают за вечер. Она потом доедает столовой ложкой фрукты из кастрюли.

Многие книги тоже нельзя читать из-за безумных разговоров, что в них приводятся. Но книги можно быстро перелистывать. Книг так много, что это только в детстве боишься, что все их можно прочесть и ничего не останется, надо, мол, читать бережно, не торопясь. Нет, книг много. Есть еще потайные, она почти в этом уверена.

Старуха – это призрак. Дети – тоже призраки. Сама она бы умерла или сошла с ума, кабы не ночь, которая встряхивает, приводя утром в рассудок. Мысли это что-то вроде беговой дорожки вокруг стадиона, никуда не ведут. Надо записывать. Но и трактат, говорят, никуда не ведет. Все обрывается в степи.

Проходя мимо зеркала, она заметила, что лицо ее сползло вниз и набок. Она поправила его, но все равно получилось криво. Пришлось натянуть еще раз, гримасничая, двигая ртом, щеками, ставя на место. Как давно она никуда не выходила, не притворялась. Так и лицо за ненадобностью атрофируется.

Общаться надо с теми, кто тебя не различает, - тараканами, компьютерами, железнодорожными вагонами, и тому подобным сбродом. В них мир достиг совершенства. Зимой она задыхалась, и с трудом выходила на улицу. Пока дожила до весны, стала задыхаться на свежем воздухе как таковом. Процесс умирания ничем не уступает по интересу любому другому. Только в висках жмет, но и это поначалу можно разогнать мыслями. Потом в дело идет алкоголь.

Женщина-мать, потребляющая алкоголь в больших количествах, зовется леди Макбет. Она живет в Шотландии, там, где Дункан, но не та, что по мужу Есенина, а тот Дункан – мужчина. Поэтому, если живешь в России, то алкоголь нужен для других. Если он у тебя в руках, ты жрица. Ты собираешь травы, давая им латинские и древнерусские имена, ты осчастливливаешь людей, достигших руинированного состояния, ты общаешься с ангелами и милиционерами, поскольку поднята над землей. Ты – пряха нитей жизни. И потому умираешь безболезненно, во сне, волнуясь только о том, чтобы не обделаться. Вообще, чем меньше еды, тем меньше гнили. Черви ее простят. Это тоже кладка яиц.

Нелюбовь к себе и другим – тяжкая ноша. Но любовь к себе и другим – это абсолютная глухота к добру и полное отсутствие совести. Она не такая. При виде другого человека и размышлений о том, что он думает о тебе и о том, что ты о нем думаешь в тот момент, когда он думает о тебе, - у тебя начинается невыносимые спазмы головы. К тому же тебе стыдно за себя, кривляющуюся на чужих глазах.

Чрезмерный контроль за собой и вызывает выделение из тела и сознания первых и долгожданных насекомых, требуемых для правильных опытов построения новой вселенной, - новой земли и нового человека. Больше брать неоткуда, - только из себя. Говорят: допился до чертиков. А додумалась, - до синих тараканов, желтых пауков и черно-белых носорогов, поднимающих пыль, несясь вдаль и устраивая третье измерение. Как говорится, она у себя одна, - но с мириадами спутников, не говорящих по-русски.

Она в ящике творения.

Надо дожить до тридцати пяти лет, чтобы понять, - все ею придуманное не имеет отношения ни к чему, кроме того, что придумано. Смысл слов – в словах и ни в чем ином, что находится за окнами слов. Задернем занавески, будем читать.

Старухи плохо слышала, и, сидя у себя на кухне, включала телевизор на полную громкость. Очень обижалась, когда просили сделать тише. Как можно смотреть фильм, не понимая, что там говорят? Дети не могли делать уроки. А она не могла думать, из чего сделан человек, - как думала всегда, - потому что тогда стало бы ясно, и из чего сделаны все насекомые и существа, которые вылезают из человека. И из чего сделано время человека, если он живет в промежутках между вспышками сознания, а в остальном растерт как повидло по куску хлеба?

У нее была тетрадь, куда она записывала бы свои мысли, постепенно приводя те в систему, но тетрадь так и осталась чистой. Она смотрела на старый шкаф, который купила у знакомой за сто долларов, точнее, за сто долларов привезла в квартиру, которая после евроремонта стояла такая голая, что любимый муж, как муха бежал, невнятно жужжа о своем мужском, а она потом собрала все сама с помощью детей и старухи, улыбавшейся невнятно и с подтекстом, и все склеила, и теперь смотрела на этот шкаф, и он заменял ей мысли в чистой тетради. Шкаф это место, где можно жить в отсутствие храма. Это компенсация дефицита барочности в организме. Это библиотека лучших книг и тонкой фарфоровой посуды, и изящных вещичек, которые должны быть у каждой женщины.

Старый шкаф внутри нее, и пустой круглосуточно работающий магазин снаружи, вот две вещи, на которых держится остальное. И еще - сексуальная жизнь, отвлекающая от главного. Спецловушка создателя. Она постарается не повторить его хитрость, хотя все вокруг сделано из сплошных половых клеток, приводящих систему в движение. Но саму тягу можно уменьшить с помощью красного вина. Это так же верно, как и то, что мастурбация улучшает воображение. С развитием ее у женщин появилось много писательниц, это медицинский факт. Верный повод направить мысль в ненужное русло.

Точно так же и наука давно ничего не изучает, лакируя все - слоем слов, похожих на научные. Можно бы обойтись цифрами, но, к сожалению, и те конвенциональны, ничего, по сути, не обозначая. Окружить все приемлемыми словами и символами, - это и есть цивилизация. Упаковка. Это только в России не могут верить тому, что говорит начальство. Включая Бога. Потому что те, и на самом деле, не имеют совести, чтобы говорить правду, и не имеют накатанного ума, чтобы говорить похоже на правду.

Все дни она, обливаясь слезами, занималась разоблачением тотальной лжи творца. Вряд ли кто-то понимает, что это такое для беременной тараканихи, влюбленной в стихи Цветаевой и воображающей себя Маргаритой в поисках отсутствующего Мастера. Ночью ей казалось, что она умирает. Боль в сердце, кошмары, которые нечем остановить, потому что ум безмолвствует, кровь от него отлила, и можно только задыхаться в ужасе и смертной тоске.

Ей приснилось, что первое сентября, и надо идти в школу, а ей нечего надеть. Юбка, которую ей дали, велика ей. Колготки порваны на большом пальце правой ноги, но это ладно, в туфле не видно. Муж вечно копается, а время летит. Во сне она ни разу еще не пришла в школу вовремя, но сегодня все-таки первое сентября. Ладно, еще будет торжественная линейка, может, они не опоздают. Когда вышли из дома, она взглянула на часы, - без двадцати девять. Уже опаздывают на десять минут. Почему он всегда опаздывает? Разве бывают такие мужчины, чтобы всегда опаздывали?

С тех пор, что она училась в школе, вход сделали с другой стороны, но он повел ее в другую дверь, где раньше была подсобка. Там они сразу вышли в коридор у кабинета директора, но ей надо было посмотреть расписание, - тут она обнаружила, что у нее нет ни сумки, ни портфеля, вообще ни тетради, ни учебника. Но большие и румяные девочки у входа приветливо направили ее на нужный этаж. Он, посмотрев расписание на стене, сказал, что первый урок физика, а второй литература, и он еще разберется, почему они не пригласили Игоря Иртеньева, как он с ними заранее договорился. Она опять почувствовала себя с ним как за каменной стеной.

Ей показалось, что девочки у входа переглянулись, улыбаясь. Мол, какая она, на самом деле, маленькая, а когда-то казалась великаншей. Она и впрямь доставала им до плеча.

В кабинете физики было полутемно, человек пять сидели за опытными столами с какими-то проводами и электромашинами, остальные в дальнем углу. Она почти никого не узнавала. Учитель казался моложе их всех. Она боялась, что мужа выгонят, скажут, что ему нельзя, но тот чувствовал себя уверенно, и никто ничего не сказал. Ее окружили одноклассники, стали теребить, обращать на себя внимание. Было так приятно, так хорошо, что она еще долго не просыпалась, зачем?

Феромоны, связанные со спариванием, находятся у людей в поту, а у нас, мышей, в слезах. Люди не лыком шиты, они поменяли феромоны на цветное зрение. Живопись им важнее размножения, просто не все об этом догадываются. Человечество еще находится во сне. Что такое глубокий сон? Это когда разные участки мозга не связаны друг с другом. Надо установить между ними связь и, значит, проснуться.

Она постоянно моется, чтобы избавиться от феромонов, но, главное, никогда не плачет, чтобы ее не нашли по интимному запаху слез. Хотя, нет. Пахнут только плачущие самцы, а сердобольные мышки отыскивают их, утирая слезы. Все равно она не плачет. Она не мышь.

Когда она с детьми, она совсем другая. Веселая, хорошо готовит, все время рассказывает, никого не давит, никто ей ничего не должен. Когда с детьми, она не думает, она просто есть. Это хорошо и весело. Дети смешные и легкие. Она знает, что отпечатывается в них перед тем, как ее не станет. Но с ними ее, на самом деле, уже нет. Она только делает вид, что она есть. Человек, который не думает, не существует. Он не может доказать свое существование. Он и говорит – с чужих слов или по памяти.

Этот господин пришел к ней неожиданно. Что называется, без звонка. Просто позвонил снизу по домофону. Сказал, что к ней, попросил открыть дверь в подъезде. Она решила, что с почты. Может, принес журнал «Афиша» или еще что.

Он вошел, когда она открыла дверь, представился, но она тут же забыла имя, которое ничего ей не говорило. Дети высунулись из комнат и тут же снова спрятались, увидев, что это не их друзья. Старуха сидела, занятая, как обычно, своими мыслями. Можно было только позавидовать ее медитациям, если бы она сама отдавала в них себе отчет.

Человек был похож на японца. Возможно, он и был им. Она как раз перечитывала в туалете старый номер журнала «Иностранная литература» с романом Мисимы про то, как юноша сжег прекрасный древний храм. То, что ее мысли вызывают реальных людей, она давно знала.

Мужчина, который, впрочем, мог быть и ангелом, - естественно, что она не проверяла его достоинства, сказал, что им известно о ее недовольстве творцом, которое она всячески в себе культивирует и тем загоняет себя в угол, но она ошибается. Творец желает ей добра, и достаточно посмотреть вокруг, чтобы в этом убедиться. Словами тут особо много не скажешь, тем более что она в слова не верит. Но все же Он послал его в виде ангела, чтобы это ей сказать. Чтобы она знала. Ее слышат, ее знают, ее оберегают.

Он как-то трогательно развел руками. Мол, не знает, что еще тут можно сказать ей. Он знает, что ей не с кем говорить. По телевизору, в газетах одно вранье. Печать публичности слишком уродует людей. В приватной жизни ум заменяется смотрением телевизора. Все так. Но это еще не вся жизнь. И она доказывает это своим существованием. «Если вы есть, значит, человек может быть оправдан», - он так и сказал. Она едва на него не рассердилась, что он такое несет.

Когда-то она выдавливала из себя восхищение красотой этого мира, пока не поняла, что таким образом люди стимулируют перед собой и другими свое существование. «Проблема в том, что у вас не было достойного учителя, в котором вы нуждались в свои молодые годы, - продолжал бормотать гость. – Хороших людей, действительно, мало, и вам повезло их не встретить».

Он так и сказал, может, надеясь, что она оценит его парадокс, но она и ухом не повела. И пройти на кухню или в свою комнату не пригласила. И не только потому, что там не убрано. В конце концов, можно было руками грязь разгрести. Так и стояли в коридоре между полками книг, ворохами одежды, детскими санками, велосипедом, старушечьими валенками. Жизнь коротка, а сколько еще надо прочесть и продумать, поскольку от людей ждать все равно нечего. Разве что в минуты отдыха, да и то, держа ухо востро.

Что ему надо? Спасибо, она все поняла, учтет. Может, сфотографировать его, чтобы он рассеялся от вспышки, как бес от святого креста? Хорошо хоть, что он, читая ее мысли и чувствуя настроение, умолк посреди своих увещеваний.

Да, у нее не было учителей, но она сама непрерывным чтением, довела себя до требуемого наукой изнеможения. Она пошла посвящение. Да, она знает Господа, и именно потому судит Его по делам Его. Ей не везло на мудрых людей, но ей, как и всем людям, повезло на немудрого Бога, управляющего земной жизнью.

Японец хотел возразить, но она разошлась не на шутку. Да, можно свалить все на людей. Они придурки. История сущий кошмар. Но предавать людей, идя к Богу, это уже чересчур. Люди ей не нравятся, но и провокатор не по душе. Она отходит в сторону. Она знает еще нескольких человек, что составят ей компанию. Возможно, там есть и ангелы, она плохо разбирается в национальностях.

– Вы слишком эмоциональны, - покачал головой мужчина. – Как многие дамы. Линия ума забита линией сердца. Вы заранее оправданы Всевышним, но вам нелегко на вашем кровавом и ошибочном пути.

- Это мой путь кровавый? – воскликнула она в сердцах. – Если и так, то я проливаю свою кровь, а не чужую, как Он и сотворенные им мелкие гады. Оставьте меня. Мне тяжело разговаривать с людьми.

- Хорошо, - попятился он к двери. – Я приду разговаривать с вами, когда вы только захотите.

- Как вы сами захотите. Только учтите, что ваш хозяин ведет себя как образцовый провокатор, переводя справедливый гнев с себя на исполнителей в лице людей. Это еще и низко. Вполне в Его духе.

Сгорбившись, он пошел к двери. Лампочка еле светила в коридоре. Давно надо было купить сюда люстру, чтобы не так депрессивно выглядело.

- Позвольте лишь вам сказать, что все может кончиться катастрофой. Каждый из нас должен удержать прорыв фронта на том месте, где находится. История, хочу вам напомнить, в которую мы все попали, это не время для панических настроений. – Он надел шляпу, которую, войдя, держал в руке. – Вы сами должны стать оплотом прекрасной божественности. Хотя бы и в ситуации всеобщего погрома, несущего вам гибель.

Она рукой показала, чтобы он побыстрее закрыл за собой дверь. Это все, видите ли, слова, которыми она вдоволь наелась. Слова ни о чем. Пропаганда стадного восторга. Или ненависти друг к другу, как у нее сейчас. Ловушка, о которой она и говорит.

Ночью ей казалось, что хозяин пытается стимулировать ее мозг книгами. Неважно, что он ест на завтрак. Важно, что она – будущий труп, и он хочет использовать по полной программе переваренные ею мысли. Ему нужны большие объемы, иначе, зачем она.

Она пережила и эту ночь. Нужно зацепиться за мысль. Она не поехала в больницу, где в онкологии лежала ее подруга. Она не поехала на кладбище к папе, где не была уже год.

Все-таки в первые дни после Рождества кризис прошел. Так ей хотелось думать. Она взяла на себя терпеливое послушание – быть. После удара астероида об Землю динозавры вымерли, и млекопитающие распоясались. Потом кислорода в атмосфере стало больше, и они подросли, превратившись из любимых ею мышей в тигров. Кому как нравится. Ей нравилось сидеть святым монашком в болоте и хвалить его куликом, беря замеры воздуха снаружи и внутренней секреции изнутри. Десяток-другой миллионов лет в вечности роли не играют. А ум кажется вечностью. Изнутри. А то, что снаружи тебя оттаскивают в мусорный контейнер, не принимай во внимание.

Оказывается, кроме ходьбы и бега, в человека заложен маятниковый бег. Для затвора и послушания самый оптимальный. Это способ бега столетнего старика и танцующей в дискобаре девушки. Если привыкнуть, то это бег молитвы, танец Андрея Белого, квантово-волновое единство.

Если осмелиться отдать себе отчет, то никакого болота нет, она – жучок непонятного рода-племени, и, когда заходится сердечная мышка, чует свой близкий конец. А так может воображать людей, времена, народы, вычитывая из книг и, время от времени, испытывая глубокую тоску и безысходность. На день мыслей не хватает. Молитвы унизительны, хотя, если попали в золотое сечение времени, то исцеляют.

Из-за астенической конституции вынуждена умствовать. Иначе в мозг не поступает достаточно крови. Одно из двух: либо зевай, либо философствуй.

Думать о несчастной судьбе людей, которые о том не подозревают, - скука смертная. 250 миллионов лет назад сибирские вулканы уничтожили все живое. Смешно после этого пенять на сибирский ГУЛАГ. Лучше подумать о благе нерождения. Нежелание жить творит в этой жизни чудеса. Оно придает времени пористость, ставит его на паузу – не хуже мысли и чтения.

Она купила в «Копейке» большую банку вишневого компота, но дети сам компот выпили, а вишни оставили, - а их там было больше половины полуторалитровой посудины. Пришлось делать слоеные трубочки с ягодами. Причем, она предупредила детей, что вишня с косточками, ешьте осторожно. Так нет, один чуть зуб не сломал, другая косточку проглотила. Сделала плов с мясом и морковью. Но у большой сковородки нет крышки, и ей показалось, что вкус не совсем тот, плов получился сухим. Хотя дети уплели за милую душу, и даже старуха, ничего не сказав, взяла себе столовую ложку добавки.

Она воображает себя стоящей на молитве на кочке в болоте, - кругом Бог и кровососущие комары. Комары сосут снаружи, а Бог – изнутри. Поэтому молитва, обращенная к Нему, действует, а к комарам - нет. Иной мир, каков он? Такой же, как этот, только четче. Или, наоборот, более размыт.

Вечером выходит в магазины. На улице, где темно, скользко и свежо, ей нравится. Иногда мимо проходят люди, на которых она не смотрит, потому что думает, что они такие же, как обычно. Но даже то, как ты не смотришь на них, тебя освежает.

В магазине ей в первые минуты тоже нравится. У нее есть деньги, чтобы купить то, что ей надо. Овощи, старухе бутылку белого вина, детям крем-сыр и шоколадные пудинги, себе французский сыр с изысканной плесенью, как написано на обертке. Но потом ей вдруг становится душно, начинается сердцебиение. Яркий свет и служащие в желто-голубой униформе ее не увлекают. В висках и затылке стучит кровяное давление.

Надо бы, как обычно, пересчитать свои ноги, чтобы остановиться, оглянуться, но нет терпения. Пока не умерла, - жива, и, значит, кажется, что так будет всегда. Уборщица трет пол, - время не к закрытию, магазин открыт круглые сутки, - а к ночной смене. Можно оглянуться и посмотреть на пол, сколько там отпечатков. Но туфли чистые, следов не остается. Наверное, они все думают, что она приехала на «Мерседесе».

Не успела она прийти домой, как старуха устроила ей скандал. Она лишь просила ее поставить в свой шкаф стопку тарелок из кухни, на место которых она купила три кастрюли-скороварки из магазина «Эльдорадо» с 20%-ной скидкой. Старуха подняла такой вой, что она тут же взяла свое предложение назад. Сказала, что обойдется так, отвезет Полине на дачу, пусть успокоится. Но старуха повторяла одно и то же, как это только она умеет. Дети забились в свою комнату и тихо рыдали. Все-таки это их бабушка. Но раз в месяц у той бывает припадок, повод к которому предугадать невозможно.

Иногда кажется, что ты лежишь в картонной коробке и переваливаешься от одного края к другому. Выйти из коробки нельзя. Стучишь как высохший овощ. Один край коробки – время, когда ты родилась. Другой край коробки – время, когда ты умрешь.

Как всегда, когда он нужен, его не найдешь. Она бегает по кухне, ищет в углах, в холодильник заглядывает, встает на табуретку, чтобы постучать по вентиляционной трубе. Там пыльно. Она берет пылесос, ищет насадку, потом протирает все мокрой тряпкой. Короче, забывает о том, что искала. Только вечером, когда на диване берет в руки роман «Коллекционная вещь» Тибора Фишера, опять вспоминает о нем. Спрашивается, где все мужчины или хотя бы то, что их заменяет в этой едва живой природе? Откуда эта всемирная депрессия?

 

YII

Человек и его паразиты.

Кстати, о вампирах…

Беседа с Валентином Провоторовым

 

- Чудеса гласности, - в журнале о природе в разделе о человеческих паразитах припомнить вампиров?

- Я поначалу сам удивился, когда вы позвонили по телефону, предложив эту беседу. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что проблема эта действительно актуальна и взаимосвязана с направлением ежемесячника. И это первая мысль, которую я хотел бы подчеркнуть. Но для того, чтобы ее раскрыть, нам предстоит пройти некоторых путь.

Прежде всего следующее. Проблема вампиров (вампиризм, как таковой, мы сейчас не берем) может рассматриваться двояким образом: как проблема естественнонаучная и как культурологическая…

- Если я правильно понял, имеется в виду простой вопрос: есть вампиры на самом деле или нет?

- Да. И в этом аспекте я должен сразу сказать, проблема вампира – это проблема чисто культурологическая. Вампир в классическом виде, как его изображает предание и литература, - это мифологема, миф. Причем я берусь утверждать это более уверенно, чем кто-либо другой. Лет десять назад я предпринял подобного рода исследования. Поводом для них послужил известный тезис тех, кого я считаю обскурантами от науки, что все странные, уникальные явления, которые происходят, - это некая проекция на сегодняшний день мифов, сказок, легенд, преданий и тому подобного.

В связи с этим было просмотрено большое количество литературы, была даже сделана какая-то рукопись. Выяснилось, что действительно есть ряд таких легенд и преданий, которые вдруг выплывают на свет в сегодняшней прессе, полицейской хронике, судебных очерках в качестве реально происходящих уникальных явлений. Но среди подобных легенд и преданий, становящихся реальностью, вампира нет. Как нет и некоторых других явлений. То есть тут как бы избирательный подход. Есть нечто такое, что обнаруживается в действительности (скажем, привидения, телекинез, призраки, полтергейст…), и есть то, что остается в области преданий, литературы, фильмов ужасов, но на самом деле никак не реализуется и не осуществляется…

- Полтергейст – это когда шум в доме, по комнате предметы летают и сама собой бьется посуда?

- Да, так вот, все эти явления как-то документированы, отмечаются. А вампиры – нет.

- Нет?

- Нет. Для меня это было интересно в том плане, что, с моей точки зрения, само выплывание уникальных явлений связано с началом нового этапа в науке. Я представляю дело так, что наука начиналась с некоего накопления фактов, когда главную роль играла память. Следующий этап науки – экспериментальный. Научным признается только такой факт, который мог быть повторен лабораторно, который мог быть наблюдаем многократно. А явление уникальное, то, что оставалось недоступным научному наблюдению, объявлялось в духе крыловской басни «Лиса и виноград» несуществующим.

И наконец, на современном уровне единой системы планетарной информации, когда факт, происходящий где-то в отдаленной деревне, поселке, местности, моментально вовлекается в эту общую систему информации, уникальные факты могут укладываться в ряд и возникать в качестве проблемы для исследования. Такое вот сопутствующее соображение, которое и подвело меня к тому, что вампир не существует. В классическом виде.

- Что значит «вампир в классическом виде»?

- Это мертвец, который встает по ночам, разрывает могилу, но, поскольку в литературе вампир чаще всего представитель древнего знатного рода, то он, наверное, все-таки не разрывает могилу, а встает из склепа, странствует в темноте, набрасывается на людей, прокалывает их особым острым зубом, который у него есть во рту, пьет из них кровь, а потом возвращается обратно в гроб. И так повторяется бесконечно. В английском варианте это «живой мертвый», то есть некое невменяемое существо, которое действует автоматически, хотя и испытывает, очевидно, какие-то переживания, страдания, удовольствия. Отличается, как многие невменяемые люди, необычайной хитростью, ловкостью, которая ему приписывается, как и многое другое. Характерная черта образа вампира та, что, поразив один раз свою жертву, он превращает ее тоже в вампира после немедленной или через некоторое время наступающей смерти. Так вот, в таком виде вампиры не существуют.

- Все же, если их нет, откуда они взялись?

- Вот тут можно указать на целый ряд явлений, которые показывают, откуда происходят эти представления. Во-первых, если мы посмотрим на карту Европы, то увидим, что вампиры и вампиризм представляют ряд чисто локальных преданий. Они относятся к определенным географическим регионам. Это Балканы, Карпаты, какие-то предгорья Альп (Бавария, венгерская и румынская Трансильвания, Югославия с ее современными территориями) – вот здесь.

Особенность этих территорий в том, что кладбища здесь обычно находятся в каменистой местности. Те документированные случаи, когда хоронится живой человек, находящийся в состоянии каталепсии, приводят к тому, что, во-первых, он дольше мучается, потому что земля рыхлая, он не сразу задыхается, агония происходит дольше; во-вторых, слышны стоны, могила разрывается, и там обнаруживается человек с покусанными губами, то есть с кровью на губах, полуживой, и обычно он становился жертвой суеверного преступления, когда его тут же добивали как вампира. Такая вот локальная история.

Есть еще одна сторона. Мы знаем, что средние века были богаты всевозможными суевериями. Известно, что церковь занималась их активным преследованием. Зафиксированы многие судебные процессы: то петухи яйца снесли, то ведьмы, колдуны, оборотни…

Специально готовясь к нашему разговору, я просмотрел, чтобы проверить не ошибаюсь ли, антологию известного поэта Юлиана Тувима о польском средневековье и чернокнижье. Действительно, нигде в средние века проблема вампиров не выплывает. Хотя в преданиях, легендах и сказках тех регионов, о которых я говорил, они, возможно, и существовали в это время.

- Почему же они появились, чтобы так пугать нас сегодня с экранов?

- Вот это, с моей точки зрения, и актуально выяснить. Но сначала о том, когда впервые вампиры появляются в литературе.

Середина XYIII века. На Балканах, в Карпатах возникают массовые эпидемии психоза, связанного как раз с «открытием» вампиров, убийствами, преследованием каких-то людей. В 1749 году на французском языке печатается диссертация Августина Антонио Калметта «О появлении духов и вампиров», где он как раз и рассказывает об этих эпидемиях массового психоза. Причем в духе церкви, которая вампиров не признавала, он объясняет это суеверием, темнотой масс и тому подобными факторами. То есть вот момент актуализации этой проблемы. И опять тишина.

Возможно, что в древней Греции представления об эмпусах, ламии и были связаны с этим, но так или иначе впервые в 1797 году у Гете появляется баллада «Коринфская невеста», где фигурирует девушка-вампир. Это конец XYIII века, когда в литературе вдруг актуализируется эта мифологема – образ вампира. И опять сошлюсь на интересную польскую книжку. Написал ее Марек Видмух, называется она «Игра со страхом», История литературы ужасов. По его мнению (а он достаточно эрудированный человек), «Коринфская невеста» была первым произведением такого рода. Но опять это как будто случайное обращение к некоему народному источнику.

И вот в 1816 году в окрестностях Женевского озера на вилле Диодатти встречается целый ряд очень интересных талантливых людей. Это Байрон, Шелли, врач Байрона Полидори, жена Шелли – известная Мари Шелли. Здесь, в Женеве, они читают немецкие романтические произведения, и у них возникает идея устроить литературный конкурс. Каждый должен написать соответствующее литературное произведение. То, что написали Байрон и Шелли, в истории практически не осталось. То, что написала Мари  Шелли, известный «Франкенштейн», вошло в литературную историю (но это особая статья). И врач Байрона Полидори написал рассказ – о вампире. Этот рассказ был случайно в 1819 году опубликован под именем Байрона и получил необычайную популярность. Он был известен в России и в целом ряде других стран, переведен на многие языки. И вот, собственно, с этого рассказа и начинается литературная слава образа вампира.

Он попадает в довольно распространенную в тот период лубочную литературу. Вот одно из таких лубочных произведений о вампирах 1847 года: «Вампир, или Праздник крови». Такой народный роман. Подобных произведений было издано очень много. Появляются они и на русском языке. Образ вампира фигурирует у Тургенева в «Видениях» в несколько своеобразном виде. Известен «Упырь» Алексея Константиновича Толстого. У Теофила Готье во Франции…

Одно из самых блестящих, увлекательно написанных произведений – это повесть «Кармила» своеобразного и оригинального человека Шеридана Лефаню. Эта повесть появилась в сборнике в начале 1870-х годов, и все те классические черты вампира, которые я описал, с большим знанием фольклора и в блестящей форме нашли в этой повести свое выражение. Можно сказать, что это шедевр и вершина эксплуатации образа вампира в литературе.

- Итак, литературная вершина образа вампира достигнута уже более века назад. Что дальше?

- Дальше конец века. Странный человек Брем Стокер. Время Конан Дойля, Бернарда Шоу. Где-то, запершись в гостинице, чтобы никто не подглядел, что он пишет, Стокер создает своего «Дракулу». Ровно через сто лет после «Коринфской невесты» Гете – в 1897 году – появляется «Дракула» - роман Брема Стокера.

- Классика киновампиризма?

- Да. Сначала, однако, он не получил никакого признания, подобной литературы было крайне много. Стокер умер в неизвестности, продолжая писать рассказы о своем Дракуле, вышло несколько сборников. «Дракула» - это уже на грани собственно литературы и чисто лубочного массового произведения. Но это и плод тщательного изучения Стокером всей литературы о вампирах. Все, что где-то и когда-то о них писалось, нашло в романе свое отражение.

После первой мировой войны слава Стокера вдруг становится необычайной, и особую роль в этом сыграло кино. Более 60 раз еще до 70-х годов Дракула в том или ином виде появляется на экранах разных стран в различных кинофильмах.

- То есть это мифологема нашего времени?

- Причем добавлю, что если до ХХ века мифологема литературная, то сегодня – мифологема, распространяемая кино и телевидением. Но прежде чем закончить литературную историю, я хочу показать вам еще несколько изданий. Вот чешская антология «Империя вампиров». Или вот еще известнейший, как «Дракула» Стокера, крайне популярный в Европе 20-х годов роман Ханса Хайнца Эверса «Вампир», где этот образ связывается со знаками зодиака. Или еще типичный продукт этого жанра – «Ночь упыря». С одной стороны, массовая литература, с другой – изощренный продукт романтических представлений, здесь и эротика, и садизм, и все, что хотите. А вот народное, массовое издание – три романа ужасов под одной обложкой с кадром из кинофильма со всеми характерными признаками вампира: тут и кровь на губах, и открытые глаза, и теплые живые щеки, и гроб – все перед вами.

- В чем же причина столь широкого распространения образа вампира?

- Естественный вопрос. Ведь как будто никаких предпосылок. Если говорят о летающих тарелках, то это как-то связано с проявлением этого феномена. Но о вампирах никто пока не заявляет, что они уже ходят. Правда, есть экстрасенсы, которые говорят о неких снайперах, поглощающих энергию, силы человека – но это другое. Распространяется образ вампира…

С моей точки зрения, вампир – это некий проявленный современной эпохой древний архетип. Он действительно древний, потому что был и в античности, и в Библии мы наблюдаем какие-то следы этой легенды, но актуализировавшийся, оживший именно сегодня.

- Архетип?

- Да, некий образ, в котором сознание человечества, какой-нибудь нации, общества воплощает свое предощущение чего-то, ощущение тревоги, некое очень сложное, не ложащееся в систему представление, которое не может быть проявлено логически.

Мне кажется, что вампир и робот – это именно две стороны одного и того же архетипа, в котором откладывается тревожное восприятие человеческой цивилизации вообще. Это как бы два лица, две мифологемы, в которых воплощается образ цивилизации.

Может, это смелое утверждение, но я попытаюсь его аргументировать. Одна из важнейших экологических проблем заключается в том, что человек, находящийся с древних времен в гармонии с природой и отдававший ей примерно столько же, сколько у нее брал, получает в связи с развитием «второй природы» - цивилизации, - возможность брать у природы, как фантастический вампир, необычайно много, практически почти ничего не отдавая взамен. Характерное явление. И момент нарушения этой гармонии действительно связан с промышленной революцией, связан с новым временем.

- Когда и выплывает мифологема вампира?

- Вот именно. Это некое ощущение чего-то, ощущение бессознательное, ищущее себе форму и находящее ее. С одной стороны, это голем, Франкенштейн, робот – механический слуга человека, вышедший из-под его контроля. С другой стороны, это вампир, питающийся кровью, то есть самым «готовым» продуктом, не требующим никакой иной обработки, скрывающийся во тьме и проявляющий оттуда свое пугающее лицо.

Но на рубеже того времени, когда возникает мифологема вампира, возникает и совершенно новое представление о цивилизации. До этого цивилизация никак не выделялась из человеческого бытия,  она не была чем-то самостоятельным. Существовали человек и природа. Их взаимоотношения, взаимоотношения между людьми строились внутри цивилизации. И вдруг возникает момент, когда цивилизация становится некой самостоятельной силой. Люди начинают ей служить, потому что они не только должны произвести плуг, топор и прочее, но они должны произвести некие сложные машины, которые произведут другие машины, а эти машины уже будут их питать, производить то, что им нужно. И вот внутри этой системы цивилизация становится самостоятельным феноменом, который управляется не по желанию человека, а по тем законам, которые свойственны ей самой и отражают ее собственные характеристики, ее собственную природу.

Заметим, что появление мифологемы вампира идет подспудно в виду какой-то лубочной литературы, и вдруг – вспышка. Сегодняшние видеофильмы ужасов без них практически не обходятся.

Мне кажется, что в этом особого рода паразитизме, который представляет собой вампир, напрасно было бы искать отражение страха перед уничтожением природы или что-нибудь подобное. Речь здесь о другом. Цивилизация, выделившись в самостоятельную силу, начинает угрожать не только природе, но и самому человеку. Она становится чем-то подобным паразиту. Причем мы очень часто и много говорим сегодня о том, чем она угрожает физическому телу человека: ядовитые газы и вещества, радиация и тому подобное. Но ведь есть и другая сторона. Цивилизация угрожает человеку духовно. Она поражает человека, порождает особый тип человека, который сам по себе становится в какой-то степени духовным вампиром.

- Крайне интересно…

- Понимаете, любой природный объект: дерево, цветок, животное… он несет в себе массу возможных значений, которые человек познает через поиск, через активное осознание смысла тех или иных явлений, предметов, феноменов.

А вот предметы, созданные цивилизацией, в таком активном осознании не нуждаются. Смысл их ясен при их создании. Вот магнитофон, на который мы записываем нашу беседу. Мы не задумываемся над его смыслом – нам ясно, для чего он. Автомобиль - смысла тоже нет. Вот кнопочка – мы знаем, что она для того, чтобы зажечь свет. То есть мы попадаем в мир, где осмысливание становится чем-то излишним. Чем в более цивилизованном мире мы живем, чем более мы в него прячемся, тем менее осмысливания требуется. В этом отношении мы, как вампиры, пользующиеся чем-то духовно готовым. И подобно тому, как у паразитов несколько иная структура организма, где все – это огромный кишечник, который всасывает элементы крови, так и здесь происходит духовное перерождение человека.

- Например?

- Это особенно наблюдается на детях. Атрофии подлежит не столько даже мышление, сколько воображение человека. Как педагог, я могу продемонстрировать это на нескольких примерах. Интересный факт. Еще в XIX веке Ушинский говорил о случаях болезненного переразвития воображения ребенка. Сегодня мы никогда об этом не слышим.

Другой факт. Еще лет двадцать – тридцать назад никто не говорил о том, что дети в России в шестом, седьмом, восьмом классе не умеют читать. Сегодня мы об этом говорим. Потому что информация идет в основном не словесная, а наглядная. Книга развивала творческое воображение ребенка: он читал слово, а видел образ. Цивилизация поражает воображение, оно уже не существует. У ребенка да и у взрослого между явлением и соответствующей реакцией на него уже нет ни работы воображения, ни работы мышления. Есть явление и реакция на него.

Мы наблюдаем сегодня парадоксальные случаи. Дети становятся не просто более жестокими. Они совершают непонятные, необдуманные поступки. Например, ребенок прыгает с четвертого этажа школы на спор. Понятно, что он разобьется, но, чтобы осознать, что ты разобьешься, надо еще заранее пережить боль, а воображение ребенка – поражено. Ребенок видит на дороге пьяного, он берет булыжник и начинает разбивать ему голову. Он не жесток, но у ребенка, у которого поражено воображение, отсутствует сочувствие, потому что без воображения сочувствие невозможно. Понимаете?

То есть мы наблюдаем целый ряд таких явлений, которые связаны с тем, что благодаря цивилизации человек сам преображается в некое странное в духовном смысле существо, обладающее всеми признаками вампиризма. Информационного вампиризма, я бы сказал. Он потребляет информацию в готовом виде, без осмысливания. Это ведет к атрофии мышления, воображения…

- Вампиризм, в вашем изображении, это экологическое явление?

- Мне представляется, что в популярности, причем вспышке популярности образа вампира, мы можем наблюдать лик цивилизации. А, с другой стороны, ощущение той угрозы, которую цивилизация несет самой человечности, самому существованию человека. Не только как физического существа, но как индивидуума, личности. Страх и ужас перед вампиром, они где-то связаны с этим своеобразным проявлением расчеловечивания в самом теле цивилизации.

И поэтому мне кажется, - и теперь мы приходим снова к тому, с чего начали, - что действительно явление паразитирования, - это не только интересная, но и крайне актуальная экологическая проблема. В том, что мы наблюдаем в природе паразитирования, мы видим некий аналог сегодняшнего существования человека в треугольнике: человек – природа – цивилизация.

Человек и природа, 1990 год, №9

 

YIII

Вот и хорошо. Литература самоуничтожается перепроизводством. Согласитесь, что невозможно читать весь этот бред в миллионах переплетах и мегабайтах. Тьмы и тьмы странных персонажей с именами, до которых нам нет дела. Он давно уже не подходит и близко к печатной продукции. Достаточно той, что ему сами авторы и издатели приносят на рецензию. Но вчера шел из больницы, где жена лежала на сохранение, и по дороге к входу в метро «Улица 1905 года» остановился у киоска, где любая книга стоила 45 рублей. Новенькие издания с жизнеописаниями Хайдеггера, Лу Андреас-Саломе, Иисуса Христа, Кьеркегора, вся «Азбука-классика» в мягких переплетах. И кто-то еще жалуется, что книги дороги. Да все сбрасывается за бесценок. Берите, читайте. Желательно, в дороге, и на конечной положить прочитанное в мусор, потому что дома давно уже нет места для книг. Вообще это - спецоперация по забиванию мозгов мусором, не иначе.

Он живет в длинной кишке текущего времени, пронизанной словами. Чужими и собственными, которые действуют на него как наркотик, усиливая кровообращение в мозге. Как астеник, он нуждается в этом лекарстве. Книги везде – в туалете, на кухне, в кабинете, на балконе, на веранде, на даче, во всех карманах верхней одежды, в пижаме, в сумках, на подоконнике, в компьютере, на диване. Чужие книги нужны ему не только для рецензий, за которые он получает деньги на умеренное прожитие, но и для размышлений о своей будущей сверх-книге. Он уверен, что напишет ее до того времени, как рассыплется в сухой прах его разбухшая, а затем и лопнувшая биомасса. Эта мысль заставляет пульсировать мозг, а с ним и весь организм. Иначе он ляжет и умрет.

Некоторые считают, что книга должна содержать полезные сведения. Так и есть. Полезные сведения для особого рода организмов, питающихся внешним миром в уже переработанном словами виде. У них есть и свой Творец, сказавший, что «в начале было Слово». Иной раз они и в экспедицию могут отправиться на улицу, в метро, на работу, в магазин, на презентацию или в Тибет, с аппетитом поглядывая на аборигенов, которых потом опишут в путевых заметках и дневниках. В первую половину жизни они много пишут о любви, во вторую – о смерти. И то, и другое особенно полезно для их организмов. В принципе, он настолько не отличается от них всех, что даже странно.

У него есть свое правительство. Там, на верхней полке, поближе к идеям Платона – сам Платон, Мандельштам, дзенские коаны, Библия, Монтень, Флоренский, Лев Толстой, Пастернак, Пушкин с комментариями, Набоков, Данте и прочая хренотень, полный состав которой каждый может составить сам. Главное, как сказал один из этих небожителей, что они структурируют мышление, когда ты пребывает в бездействии, под паром.

Лучше бы он самого себя разложил на части, прочистил, продул от пыли и употребил для верхних и нижних полок. А вместо потолка и пола - решил проблемы будущей смерти и былого несуществования. А то набивает чучела былых лет коллекциями фактов, констелляциями людей, всяким узорочьем. Навострился по мысли узнавать время и даже место на карте, где она могла быть подумана.

Книга не интересная? Быстро долистываешь до конца и принимаешься за следующую, - огромный массив их давит, заставляя все более разгоняться в чтении. Этого не было в советское время, не было до Гуттенберга, не было до открытия России навстречу миру, - каждую книгу надо было додумывать, муссировать, созерцать, вживаться в нее. Это было совершенно иной процесс чтения. Гигантский объем чтения диктует его ускорение. Ходишь в туалет чаще, чем ешь, - именно за этим, за новыми ходами сознания.

Потом она звонит из больницы, а он сдуру берет телефон. Оказывается, она думала, что он должен был ехать на работу, и поэтому так рано ушел от нее. Она ничего не понимает. Она говорит, что у нее в голове все смешалось. Не поймет, почему он ушел, когда она так в нем нуждается. Она уже почти договорилась с заведующей отделением, что он сможет быть с ней столько, сколько они захотят. Если он принесет с собой раскладушку или матрас, то сможет спать рядом с ней. Нет, никому он не помешает. Такие случаи были, когда муж спал рядом с женой. Он бы мог даже и на кровати рядом с ней поместиться.

Он чувствует, что сейчас упадет в обморок. Или его вырвет только что съеденным йогуртом. Опять начинает болеть сердце. Жизнь это токсикоз в сложной форме. Но очень хитрый, - осложнения всегда неожиданны, когда ты любим и расслаблен, когда вы открыты друг навстречу другу. Это кто-то повадился заходить изнутри к нему в компьютер, двигать его курсором, открывать программные папки, шуровать там, переворачивать фотографии, закрывать открытые им окна. Он пытается понять, что это за существо, - юзер, превратившийся в вирус, в назойливое, как ночной комар, насекомое, читатель чужих писем, ничтожество с компенсацией властителя мира, точнее, тухлого своего мирка. Эти похабные недоноски, хихикающие из-за углу, решили, что ныне их час, поскольку над Россией восстал один из них. А это всего лишь урок остальным, чтобы, кто может, еще очнулся.

Он знает свой дефект, - сращенное с мозгом и с кожей сердце. В юности вообще не мог жить, сейчас нарастил небольшой слой жира, так что, сдохнув, будет вонять. Воняет и при жизни, - совестью, что не сдох сразу.

В результате, он с большим трудом может разговаривать с людьми. Так, гроссмейстеру невозможно было бы играть с начинающим шахматистом с целью диалога, а не уничтожения: он видит бесконечно больше собеседника. Как можно объяснить тому, кто не понимает, - вот первый философский вопрос, его потрясший.

Когда его знакомят с кем-нибудь, он сразу предупреждает, что совсем не запоминает имена, тем более, с первого раза. Поэтому он предлагает время от времени снова называть себя, и сам этому следует. Заодно объясняя, что собственное имя ему до сих пор кажется чужеватым. Видимо, на ту глубину, где он сидит и себя чувствует, доходит искаженным рефлексией. Из-за этого, наверное, и все остальные слова представляются ему слегка обшарпанными. К тому же человек, у которого сердце в пятках, в коже и во всем прочем, не доверяет органам чувств, - он слишком занят собой, а не ими.

Так завязывается беседа. Он показывает себя нетривиальным человеком. Особенно дамам нравится. А затем вдруг и бесследно исчезает, оказываясь еще более нетривиальным, чем можно было подумать.

Когда она позвонила почти в слезах, желая добра ему, объясняясь в любви, он не выдержал и наговорил в конце разговора то, о чем должен был молчать. Положив трубку, она наверняка уже заплакала. Не в ее положении надо нервничать. Да, он спешил к книгам, спешил уйти отсюда. И не надо разговоров о Боге в виде тайного громоотвода в вечность. «Исповедь» Августина написана, небо все в тучах. Что есть, то и есть. Довольно вас двоих – без соглядатая.

Его опять вырвало. Пришлось лечь и приходить в себя. Потом заснул, не выключив света. Просыпается оттого, что ему хочется колбасы. Подходит к шкафу, достает с нижней полки начатую бутылку коньяка и рюмку, идет на кухню. Там почему-то съедает кусочек сыра. И только потом отпивает глоток коньяка прямо из горла, отрезает кусочек колбасы с черным хлебом, съедает и прислушивается, как коньяк, опускается, обжигая, вниз по желудку, потом возвращается волной, ударяя в переносицу, снова вниз. Съедает еще кусочек колбасы. Прислушивается к правому боку.

Если бы хотел себя пожалеть, то успел бы дойти до унитаза и вывернуть все наружу. А так только вдохнул поглубже, что-то там делая с диафрагмой, как советовала в детстве мама.

В родовой матрешке каждого человека таится маленький книжник, умирающий от одного неласкового слова. Он прячется за горными пиками книг, купается в горных озерах интимных откровений, восходит на плато философских мыслей, становится собой, то есть – особым.

Теперь ему и впрямь можно умирать, поскольку он уже родился. Но он хочет жить, читать все новые книжки, думать все новые мысли, воображать, наслаждаться. Но потом ему надо ехать на работу. Он всю ночь не спит, переживает. Встает рано утром, корчится, принимает душ. На полусогнутых ногах идет в метро, поскальзывается, чуть не падает, от встряски приходит в сознание, едет в переполненном вагоне, тоскуя и расширенными глазами глядя на все эти лица вокруг, а потом, наконец-то, умирает на переходе на кольцевую линию. Прямо в толпе, среди людей, которые, в ужасе отшатнувшись, бегут дальше, потому что на работу опаздывают, а он хлопается затылком о каменный пол и лежит, отдыхает. Домашних только жаль. Если бы и впрямь жил один, намного легче было бы.

Но всякий раз перед падением его подхватывало какое-то женское существо, которому казалось, что своим словесным поносом он точно переиначил ее биографию. Вот и сейчас она звонит из роддома, чтобы сказать, что очень меня любит и ждет нашей встречи. Она бы и сейчас прямо вышла в халате из двери, взяла машину и приехала ко мне, но не уверена, что это не повредит маленькому.

Разговаривая, он смотрит на ее фотографию под стеклом письменного стола, на которой вместо ее правого глаза отражение настольной лампы. Она опять его родила. Какое-то время он будет жив. Это тайна, которую сразу не расскажешь будущему ребенку.

Не родиться это ведь гораздо большая патология, чем умереть. Ты накапливаешь черточки лиц и событий, чтобы ориентироваться в мире. Обустраиваешься в словесных досье, спуская зрение и даже нюх, которым всегда гордился, - на тормозах. Он любил на ощупь, а в метро старался читать, чтобы чем-то занять взгляд, который в ином случае блуждал, тоскуя. Поэтому и сердце болело, как у всякого маньяка в быту. Ищешь, кого бы унасекомить в словесном оргазме.

За время, что она в роддоме, он должен пройти весь курс превращения. Здесь некуда уходить, кроме как в продолжение ума, которое несведущие называют безумием, а он – превращением. Иди в одну сторону, и у тебя все получится. Ты открыт в поиске самого себя. Ты еще не знаешь, к какому виду насекомых или прочих существ склонен. Иди вперед, читай, пробуй, и у тебя отрастут перепонки между пальцами, помогающие в бреющем полете, и стрекозиные крылышки. Лишь сон возвращает домой, поэтому старайся его избегать. Сон, как милиционер на станции, куда пришла телеграмма о твоем побеге из дома. «Ваши документики, гражданин», - он берет под козырек. И вот начинается этот поиск нужной двери, перескакивание с одного сайта на другой, полное забвение утром, чего тебе там снилось, и лишь жуткий страх, что ты опять здесь, - утро, темно, надо вставать и куда-то идти. Тебе сейчас скажут, куда именно.

У него есть время для побега. Сон – это ерунда. Если надо, то поспит немного, как Леонардо. Главное, успеть записать мелодии, как профессор музыки, принявший жену за шляпу, которую пытался надеть на голову, уходя от врача. Мелодии, под которые он ел, пил, принимал ванну, гулял и сочинял все новые и новые мелодии, охватывающие мир в симфоническое кольцо. Или написать рассказы, по которым будет двигаться как пригородная электричка по расписанию, как набожный иудей - по Талмуду в сторону Б-га, с «зелеными остановками» комментариев в ближайшем лесу человеческих взаимоотношений.

У него ослабленное чувство себя, честолюбивой агрессии, - он не любит ни свое тело, ни голос, ни глаз, все это видящих вокруг, ни рассудка, который должен ходить по чужой команде, как цирковая собачка. Вот и надо попробовать заменить себя на что-то другое. Где, кстати, эти ганглии, что это такое? Жаль, что он отнюдь не профессионал анатомии, не знает слабых мест ее, где нажать, чего отвернуть. Затих в себе, как в дупле, ковыряя книжные соображения.

Но птичка прозы мозг точит. Зимний день короток, не мешает сидящему в углу перед компьютером. Наоборот, еще веселее. Потом стемнело, тоже хорошо. Только надо перейти на английский язык, в Америке день в разгаре. Сильно за полночь уходим в сторону Японии. Веб-камера показывает, как светает над Фудзиямой, и в тебе, правда, что-то изменяется. Этому просто еще нет названия, но изменение происходит. И ты рад ему.

Времени не так много. Можно наощупь подстричь ножницами бороду и шевелюру, получаются такие лохмотья, это тоже красиво, но сейчас не до того. Можно бежать по ленте времени без еды, - на длительность и величину текста, - и щупать проступающий костяк, он как-то еще нарастает узлами и горбиками. Это ты изнутри проступаешь. Главное, чтобы люди не мешали, потому что нервы никуда, и ты вздрагиваешь от любого неожиданного шума. Раз в день можно овсяную кашу, которая заливается кипятком и готова, и красного чаю, - они не мешают бегу. Ты бежишь, потому что тебе ничего не жаль. Каждую минуту тебе надо додумывать целый мир, на это уходит тьма энергии. Лишившись сил, ты все же вытягиваешься на постели и засыпаешь, так и не узнав, сколько времени. Они думают, что захватили тебя врасплох, но они ошибаются. Ты легко вскочишь с постели в первый миг пробуждения. Чтобы бежать дальше. Самое страшное это общение с другими, потому что надо додумывать миры и за них, а ты все-таки не гроссмейстер, чтобы играть вслепую на многих досках сразу. Это еще впереди. Паучий мир властелина мира пахнет сухой пылью. Когда бежишь, нельзя бояться. Приз тебя ждет за поворотом, - ты вдруг обнаружишь, что летишь. Страх окончательно тебя оставляет, иначе смерть. Но, не боясь, ты уже не различаешь смерти, и она наступает. Наверное. Внешний наблюдатель исчез. Эволюция это гибель наблюдателя. Бояться некому и нечем. С тихим стрекотом ты разлетаешься в разные стороны осколочным снарядом всемирной сети. Ага, паюсная икра будущего.

Утром он просыпается. Бог, как известно, шутник. Не большого ума, но любит неожиданности. Все не так, как думал, а хорошо. Раскрыт изнутри, как цветок, полный маленьких отражающих зеркалец. По сути, это весь мир, - бесконечные отражения того, чего вроде бы и нет. Забавная штучка.

Потом она скажет, что звонила все утро, - на обходе доктор сказал, чтобы она уже готовилась. Там, побриться надо, собрать какие-то вещи, ну, и вообще хотела его услышать, а он не подходил, она уже волноваться начала. Посмотри, какое ясное, солнечное, морозное утро. Машины едут, а за ними целое облако выхлопных газов застыло серым букетом. И люди тоже идут в облачке собственного дыхания. Как в комиксах, только слов не разглядеть. Хорошо, правда?

Он как раз отключил телефон, пытаясь разобраться в выделении листьями деревьев ядовитого метана. Он давно уже предполагал, что кислородная подушка, за которую принимали лес, - это не совсем точное сравнение. Иначе с какого бы рожна он начинал там кое-где задыхаться. Если тропические леса будут выдыхать метан, людям скоро будет каюк. Тоже неплохо, но пока еще есть время подумать, надо воспользоваться минутой.

Дзен-буддисты распространяют «шутливую болезнь», Witzelsucht, при которой правящий людьми «смысл» подавлен – к радости и освобождению. Они направленно влияют на базальные отделы лобных долей, примыкающие к глазницам. Он разглядывал и само это зеркальце, и его многочисленные отражения в себе и в культуре. Его все устраивало. Мыслей слишком много, и чтобы одни из них не пожирали других, надо дать им свободу, приглядывая со стороны. Он потирал виски, стремясь к прояснению своих наитий. Видите, как все просто.

Он еще мог говорить по телефону, писать e-mail’ы, производить хорошее впечатление голосом, несмотря на помехи на линии и подслушивающие системы, но, на самом деле, его уже не было. Пустота, продуцирующая множество слов зеркальным отражением колокольчиков речи. Его идеал. Растворился, как сахар в чае, а чай слил в раковину.

 

20 тысяч никодимийских мучеников

10 января. Можно не глядеть в окно для подтверждения зимнего дня. Когда хорошо себя чувствуешь, то вполне можешь сам быть этим днем. Некоторая субботняя суета уже с утра. Все потихоньку встают, готовят завтрак, пьют кофе. Благословенная пора, когда все дома, и телевизор пищит в меру, обезлюдел и не мешает жить. По дворам ползают снегоуборочные машины. В этом году дворники совсем не посыпают дорожки песком, и соли, кажется, им тоже не выдали.

Святочная неделя вроде бы подразумевает разгул гостей, светских событий, но утомленные новогодними праздниками москвичи, напротив, придерживаются домашнего режима, с тоской думая о предстоящих рабочих днях. Надо бы, наконец, выйти и прогуляться по снежку. Говорят, там очень даже неплохо. Но все как-то сил нет. Право, мы ленивы и нелюбопытны даже касательно русской нашей зимы. В подмосковных парках, говорят, еще происходят дуэли. Зимой они особенно красочны.

Такое время, что и штатским людям приходит в голову окропить снег красненьким. Но для этого в животе надо иметь спокойствие и подтянутость. От них и руки с головой чувствуют силу.

Как, приложив пальцы к замерзшему стеклу, вдруг видишь улицу и людей, так круглый палец солнца вдруг выпростался сквозь мерзлые тучи и вышел из серого плавающего, словно в аквариуме, тумана. Мерзлый кругляк размером с двухкопеечную монету так и проплавал всю середину дня, пока не завалился за ближайший дом, откуда его вытащат во время генеральной уборки дома перед праздником, не раньше, когда уже будут считать, что потеряли навсегда.

Чем сложнее облачностью зимнее небо, тем спокойнее семейная жизнь, поворачивающаяся новыми своими краями. Дочка, сдав накануне экзамен в своей академии, собиралась ехать с друзьями на каток, а перед этим одела своего младшего брата, которому надо было ехать заниматься на подготовительных курсах, а он давно уже перестал слушаться родителей по части того, что ему надевать на улицу, из-за чего все зиму ходил в осенней куртке и кроссовках. Жена поехала с внучкой на детский спектакль, в котором бабу-Ягу играла их общая знакомая. Сам он терпеливо заполнял до конца страницу ежедневного дневника погоды.

Ближе к середине дня опять уже кажется, что есть некая общая картина мира или хотя бы собственного ее понимания, которому мешают люди, отрывающие тебя по пустякам, от которых, впрочем, зависит краткое твое благополучие в виде зарплаты и подтверждения реноме. Однако эти же пустяки, которые ты выполняешь, странным образом оборачиваются твоим поражением в более главном впечатлении, которое ты должен произвести на людей.

Тогда, значит, надо записывать каждые свои шаги отдельно, только в них и видя смысл, в котором можешь разобраться. Однако, сравниваясь и с общей картиной, которая особенно развита в России, где строгость власти не дает особого разнообразия частным усилиям что-то сделать, - прошлый век-с.

 

17 января 2006 года

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Дневник похождений