Игорь Шевелев
Письма навозной жукини
Двадцать пятая большая глава «Года одиночества»
I.
«Поверьте, я пишу Вам с жутким трепетом. Долго не решалась и сейчас не уверена, что поступаю правильно. Если это так, то обещайте, что сразу порвете и забудете мое письмо, и я о нем тоже забуду. Я – безобразна. Кроме души и странных мыслей, у меня нет ничего. Я – курьез, который с кучей рекламных бумажек принесла Вам почта. Просмотрели, посмеялись и забыли. Всё. Ответа не жду.
Утверждают, что мы, навозники, не умеем любить, не можем чувствовать. Так же думали о крестьянках, пока не пришел Карамзин. Но он разбудил зверя, началась революция, НКВД, и получилось, что он неправ, другого опыта не будет. Я, кажется, противоречу себе. Я много противоречу себе и поэтому со мной очень трудно разговаривать. Я бы написала, что мне кажется, что и Вы такой, но это было бы с моей стороны совершенной наглостью. До усиков и рожек меня пронизывает диалектика самости. Я леплю совершенный, как у элеатов, навозный шар и при этом чувствую, что все напрасно.
Помните, как Лев Николаевич описывал чувства женщин, складывающих стог сена. Горячку труда, ветерок, овевающий обнаженные голени и вспотевшую промежность. К чему я это... Пожалуй, ни к чему. Чтобы Вы не рассердились на меня, апеллирую к классике. А- а- а, вот что. Некоторые из нас пользуются мыслями как другим видом экскрементов, чтобы создать свой совершенный труд из переработанного человеком материала. Почему- то к ним отношение хуже, чем к обычным. Но я люблю обхватить Льва Николаевича задними лапками, особенно третьей их парой, самой длинной, которая, простите и поймите меня правильно, тянется сейчас и к вам в любви и желании наращивать, наращивать слоями этот законченный космос. Ты себе и сфера, и циркуль, и купол, и мастер- масон, чей символический молоток заменен лишь парой ловких ножек. Сказала «циркуль» и тут же задумалась, а не решите ли Вы, что у меня кривые ноги? Нет, ноги вполне прямые и, как многие уверяют, очень даже женственные.
Люблю одиночество, люблю читать, люблю стихи, люблю страшные мистические истории в духе Майринка, которые воспринимаешь с дрожью всего организма. Я выкапываю себе подземные дворцы и целые города, полные библиотек, где хранятся созданные мною собрания сочинений лучших мыслителей и целых животных видов. Там залы собраний, где когда-нибудь, надеюсь, и мы с Вами встретимся. Выкапываю лабиринты полные тупиков и ловушек, в которые обязательно попадет злоумышленник. Вы знаете, как горазд наш пол на всякие обманки, лучше не проверять, себе дороже. Пришедший без приглашения будет думать, что приближается ко мне, читает мои мысли, слышит, как я дышу, а на самом деле уходит все дальше, чтобы вдруг сгинуть в пространстве, из которого нет даже теоретического выхода. Вы знаете, я сочиняю исповеди этих несчастных, чтобы о них хоть кто- то узнал.
Признаюсь, что часто жизнь кажется мне скучной и унизительной. Похожа на Раскольникова с виду, как скрипку, я несу свою обиду. Хорошо, правда? автор тоже из наших. Маленькой я мечтала улететь на ракете в космос, чтобы обладать оттуда как бы всем миром, никого больше при этом не видя. С тех пор я стала смотреть на вещи более реально, но что- то во мне по- прежнему рвется в последнее и окончательное путешествие. Не думайте, я живу весело и со вкусом, хотя и готова ко всему.
Как и Вы, не люблю себе подобных. Вы, я знаю, не будете смеяться – иногда я представляю себя маленьким солнышком. Это, наверное, написано у меня в генотипе. Как и все остальное. Весело на этом свете, господа. Я лечу со сверхъестественной скоростью, оставаясь в то же время в абсолютном покое. Бедный Сизиф, бедные все. Я сижу сейчас в подземелье, кругом глухая ночь. Вы один меня слышите, и потому я могу говорить с вами бесконечно. Повторю, в моем доме обителей много. Я льщу себя надеждой, что когда-нибудь мы с Вами встретимся в одной из них. Не буду затруднять Вас ответом. Достаточно, что Вы прочли мое письмо».
25.1. «Вчера вы опять не спали. Мне даже не надо прислушиваться, я и так знаю. Вы вредите своему здоровью. Хотя я понимаю, что сон не зависит от человека, но есть все же какие-то средства: прогулки, холодный душ, валерьяна, правильный режим, отказ от спиртного и чрезмерных занятий. Вы так долго меня разглядываете в полной темноте, что иногда мне и самой кажется, что пора слезать со стены и признаваться вам в своих чувствах и опасении за ваше здоровье. И только тут я вспоминаю, что вы не можете меня увидеть. Это обоюдный обман зрения, как с моей, так и с вашей стороны, не надо мне морочить голову. Я говорю это почти со смехом, который вы тоже не услышите. Но все же надо иногда и спать, скажу я вам. Тогда я хотя бы могла вам увидеться во сне. А так вы меня, правда, смущаете своим разглядываньем. Так, что ни говори, можно дойти до полного морального истощения, а там и до сумасшедшего дома недалеко. Вы хоть на себя в зеркало посмотрите. Стыдно, бороденка торчит, глаза красные и навыкате, рубашка застегнута не на ту пуговицу. Если вы будете продолжать так себя вести, то я вас разлюблю, так и знайте. Возьмите себя в руки, вы же мужчина. Нам еще с вами предстоят чудесные открытия. А нынешняя черная полоса пройдет, не берите себе в голову.
Прекрасно понимаю ваше желание, чтобы я наконец предъявила свою личность. Как говорится, habeas corpus ad subiciendum. Рискну предположить, что вы заранее вчинили мне принадлежность к семейству глюковых. Реальность несколько сложнее и неуловимей. У меня был приятель – больбоцер. Ну, из тех, искателей трюфелей. Он все грозил свести меня с Петром Андреевичем Вяземским, дабы тот внес меня в свою старую записную книжку на предмет назидания потомкам. Ибо, говорил больбоцер, никогда больше не встречал такую затейливую госпожу столь неопределенной природы. Это, как вы сами знаете, больше всего и привлекает мужчин к противоположному полу. Тут есть некий запах, раздражающий подсознание. Ecce virgo in utero habebit, et pariet filium – эта дева во чреве приимет и родит сына, как сказано у латинского Матфея, - да только непонятно какой природы будет этот сын, потому что и дева не обычная.
Хорошо с вами вот так болтать. И мне утеха, и вам, знаю, не в тягость: ночь быстрее проходит, а под утро вы, как это принято у людей, ненадолго-таки забудетесь в полусне. В конце концов, можете принимать меня за теневой рефлекс вашего зрительного нерва. Пускай и странно начитанный и чересчур разговорчивый рефлекс. Все-таки завтра вечером перед сном я выведу вас на прогулку. Поскрипим снежком под ногами, помолчим, подышим».
25.2. «Мне очень хочется быть строгой и умной. Не получается. Эмоции захлестывают. Вы мне простите?
Тот, кто умеет говорить, уже умер. Тем более – писать слова. Я-то, животная, знаю это точно. Всякие слова – оттуда. Поэтому и прорастают в нас то зерном, то сорняком. Только мозгом навыворот, внутрь.
Вот и я хочу быть мозгом внутрь. Как вы. А на самом деле – вертихвостка и вертишейка, как обзывает учебник зоологии.
Вот и хорошо. Хоть слова свои беру из воздуха, как и впрямь существо неземное, зато вам не надоем, потому что они ничего не весят.
Еще за что люблю вас, так за то, что вам безразлична причуда моей природы и внешнего вида. Я бы и вас самого почитала за это как эльфа, не будь вы столь прекрасно волосаты и членоподъемны. Но и для вас это как бы – другая природа.
Знаете, как я представляю себе вас, до того ни разу не видев? В американском альбоме старых фотографий я увидела красивую полуобнаженную мертвую девушку, лежащую на столе в морге, и красивого седого старика-патологоанатома, держащего в руке и рассматривающего ее сердце. Старик немного похож на физиолога Павлова и на психиатра Фрейда, слева на полке какие-то банки со спиртовыми растворами и формалином, неважно. Меня во всей этой красивой и жутковатой истории интересует старик, то есть вы. Рассматривающий сердце мертвой девушки. Ну, вы понимаете меня.
А давайте переписываться? Я ведь тоже нужна вам, как и вы мне. Знаете, я ведь еще и не родилась, вся в неразорванной чешуе, в пуху, коже: глаза, кишки, сердце – все внутри, еще не раздуманное. Может, именно такая вам и нужна.
Будем жить в лесу. Я ведь оттуда. Знаю, где грибы под снегом. Вас прокормлю. Будете мне стихи писать, хотя бы и чужие, если захотите. У нас никаких стихов нет. То есть один глаз на десять тысяч братьев делится, и у каждого своя академия. А если я вся – один желудок, вы меня любить будете? Ой, извините, что спросила, как навязываюсь. Желудок, он ведь тоже добрый человек, злые люди его опозорили, а сами пользуются. Мне дедушка-навоз говорил: нехорошо это. А он знает, он был членом гофкригсрата, пока не стал тем, кем стал. Вообще, чем плоха натура, - быстро расползается.
Будем пить вино. Я сверчков приведу. Если честно, я не уверена насчет постели. Но, правда, это же не главное?
Я знаю языки, ела. Мне, как Пастернаку, нравится арум, хоть люди его и считают вонючим. И пастернак нравится. А вам? Вы думаете, что я – наркоманка? Ну и что. Я притянута этой болотной силой. Знаете, какое счастье – быть? Давайте вместе быть».
25.3. «Поверь, я долго не хотела ехать, оставляя тебя одного. Ну что делать, если мне все интересно. Сыроватому тесту все кажется, что пропечется. Ты сам говорил. И потом я все равно еду в обратную сторону.
Ты забыл, что мне, как летучей мыши, все равно нужно отражаться от тебя, чтобы знать, где я нахожусь? Вот и собеседую. Молчи, молчи. Когда молчишь, растет то, чем ты не стал. У меня так, во всяком случае. Если бы ты знал, как плакал по мне Фабр, когда мы расставались.
У меня много времени, ехать далеко, впереди бесконечность юга, я думаю о тебе, прости мне. Чирикаю, как твой компьютер, когда он устает, помнишь, ты рассказывал мне об этом. Мне кажется, тебя тревожит, как и многих людей, твое несоответствие внешнему взгляду на тебя. Все эти жены, дети, любовницы, коллеги, прохожие – они как та муха, которая сегментами зрения видит в тебе сорок тысяч твоих братьев, и все они от другого отца.
Для защиты ты что-то даже нарисовал перед собой, какого-то солидного старика-натуралиста в сюртуке, любящего обследовать тщательно девушек и вести свой естествоиспытательский дневник. А с теми, говоришь ты, кому застит взор моя прежняя физиономия, придется, увы, расстаться. Мы нынче другие-с.
Опять вспоминаю Фабра, хотя он, конечно, больше был похож на сморщенного китайца в шляпе, чем на того авантажного старца между Зигмундом Фрейдом и Иваном Павловым, которого имеете во внутреннем виду вы. Понятны мои мысли: первый поцелуй, проснувшаяся природа, романтические опыты и истории. Он уверял, что проведет меня по всем столь тревожащим меня интимным ощущениям, раскрыв их в полный цветок и удовлетворив любое недоумение. Короче, предлагал выписать мне заграничный паспорт и бежать с ним в Биарриц, где мы могли бы копать в песке лунки и наблюдать откладывание яиц.
Все хорошо. Он возбудил во мне интерес. Я прочитала все его книги, ища себя. Не нашла. Что несет меня теми кругами, которыми я двигаюсь сейчас на юг? Разве что желание говорить с тобой как с центром любого моего движения? То есть по мере изменения его траектории открывать в тебе все новые грани?
Иногда я думаю, а что было бы, отдайся я тогда Фабру и пройди с ним через все круги эволюции, хотя бы и одних его насекомых. Я тебе прежде, не говорила, но он буквально бредил моей женской интуицией и обонянием, говоря, что вместе с ним мне будут открыты все пути. Приглашал в ресторан у Никитских ворот, клялся, что я последняя его любовь. Я не могла его обидеть. Действительно, он талантливый человек. К чему я все это рассказываю? Извини».
25.4. «Помню, когда я была маленькая, меня, как и всех, наверное, в жизни, поразил всемирный закон сохранения матерей. До меня дошло, что у всех, оказывается, есть мама. Тогда почему же так тоскливо и тошно жить?
Сегодня дует ветер и идет сильный дождь, у которого болит мой живот. Я в этой комбинации занимаю, как и во всех других, свое место. Кто бы только объяснил мне, зачем.
Ну да, на внешний вид я состою из одной кишки и мозгового утолщения. Который день даю себе слово, что буду есть лишь овсяную кашу быстрого приготовления из пакетика и запивать чаем, чтобы похудеть и поумнеть. Все время держу перед собой список книг, который вы мне дали.
Вместо этого бегу, как обычно, в супермаркет «Копейка», где все якобы по оптовым ценам, и накупаю разных сладостей, колбас, сыров, ветчин и разносолов. Моя кишка уже ни в какие двери не лезет.
С утра еду на работу и ношусь по коридорам в страшной деятельности и суете, а на самом деле со страхом, что придется возвращаться домой и с великой радостью, что я чем-то занята. В середине дня иду со всеми обедать, утром после прихода пью кофе, через два-три часа после обеда – еще раз, и все это, между прочим, с печеньем или булочками. У меня там есть кавалер, который еще и пончики приносит время от времени.
Я чувствую как надуваюсь в шарик, а мне, как вы понимаете, яйца откладывать не предстоит.
Сейчас я как раз вернулась из магазина. На улице темно, холодно и чудесно. Я словно ошарашена свежим воздухом. В такие минуты мне всегда кажется, что я что-то в жизни упустила. Потом вспоминаю, что я всего лишь мельчайшая частица живой каши, которую кто-то разлил на землю. Сейчас шла, собралась толпа, одного юношу сбила иномарка и укатила в ночь. Приехала «скорая», милиция, юношу погрузили на носилки, но он, кажется, уже не дышал. По телевизору показывали стрельбу и террор где-то совсем рядом, выпустили очень много кишок, подобных моей, и разбили сотни мозговых утолщений. Видимо, солнечные пятна, потому что я сама вся на нервах, пишу, а у самой зубы скрипят как от голода, так кого-нибудь, кажется, и загрызла бы, счастье, что не замужем. Слышала, что, искусство – канализация страстей. Так сейчас вроде бы и искусств нет. Вы не знаете? Я к тому, что не хочу быть соплей биосферы, а что делать, ума не приложу, тем более что и прикладывать нечего. Завтра с утра опять поеду на работу, и наверняка в метро кого-то загрызу. Хорошо, что вы далеко. Просто у меня нервная система уже вся снаружи. Говорят, эволюция».
25.5. «Я ехала в метро, я думала о вас. Мы не живем, мы летаем меж людьми, склеивая их страстью, припудривая безразличием. Мы – то, что романтики называют мерцающими гениталиями. Мы – минималистки, мидинетки, миниатюристки. Даже увидев нас и поняв, что не пригрезились, нормальный мужчина в нас не врубится, не использует. Если угодно, мы - путти женского рода и соответствующего вида. С волосиками. Заинтриговала вас, признайтесь? Тем более что нас нет, я - нынешняя мгновенная часть вас самого. Это вы едете в метро, вы думаете о вас. Я – дамская часть меньше микроба. Дуновение. Вы совершенно правы, что занимаетесь умом и прочим чтением книжек. Жаль только, неприкормленные эмоции тянут в депрессию. Но пройдет и это. Я отмажу вас от опасностей рака. Пока что вы в безопасности, работайте, пишите эту книгу. Она ведь не про меня, - про вас. За что я ее и люблю. Я даже устрою вам приработок. Не далее как завтра утром вам позвонит ваша знакомая из одного из журналов и предложит писать им то, что после вашей смерти войдет в одно из ответвлений всего, что вы насочиняли. Краткие биографии тех, кто вам интересен: шахматные фигурки разыгрываемой вами партии. Вы будете ставить их на доску, снимать с нее. Толпа героев будет шириться. На том свете вам будет не так скучно с ними, чем со здешними персонажами, любимыми и дорогими, но чьих лиц вам не разобрать.
Вы хотите жить один и в вечности, - вы там будете жить, я обещаю. Помните девочку, которую вы однажды посадили себе на плечи, и она описалась от любви к вам, а вы сделали вид, что ничего не заметили, хоть свитер у вас был весь мокрый? А помните другую девочку, которой рассказывали про Будду? А третью, которую щупали и давали щупать себя? Когда я вырасту большая, у меня, кроме вас, будет еще три мужа-любовника, и все вы будете дружить между собой и любить меня одновременно, пока я еще не умерла, как Анна Каренина. Нельзя ведь, право же, быть то жеманницей, то жужелицей. Зорю бьют, из рук моих ветхий Данте выпадает. На итальянском, между прочим, не у Пронькиных. Кто-то разогревает на улице мотор, а у меня весь угол комнаты в выхлопном дыму, дышать невозможно, а этот подлец всякий раз так делает: выведет машину из ракушки, мотор не заглушит, всякими делами своими займется или вовсе залезет внутрь и курит, а выхлоп наружу выходит, в морозном воздухе не рассасывается. А еще рано, часов семь, половина дома спит еще, а он, видно, делает, как ему когда-то по инструкции посоветовали. Забить бы тебе в выхлопную трубу картошину, посидел бы тогда, голубчик, покурил до голубизны лица, мечтаю я, лежа в постели, вашими мыслями. Самой стыдно».
25.6. «Надо спать, баиньки надо. Потому что только когда спишь, в мире не происходит ничего плохого. Папаша с мамашей пришли с работы опять бешеные. Тут же с порога начали орать, что тапочек нет, что газета «Советский спорт» лежит не на месте, что я по телефону говорю слишком долго и не тем голосом, который им нравится. Непонятно, куда бежать из этого сумасшедшего дома. Дяденька мудрец, возьми меня отсюда, я бы у тебя интерьером работала, голой целый день ходила, хорошую ауру создавала, это и все говорят, что от меня аура хорошая. Родители презирают меня, и от этого у меня уверенность в себе и хорошая аура. Я привлекаю людей. Я буду у вас работать цветком или гирляндой. Или просто озонировать воздух. Если у вас что-нибудь заболит, я положу на это руку, и оно у вас пройдет. Только, пожалуйста, не думайте плохое слово, ладно?
Здесь перед нашим домом стоит площадь. На ней какие-то каменные столбы. Под снегом это похоже на кладбище или какие-то великаны стоят. Иногда мне приходят в голову такие дурацкие мысли. От снега все очень тихо и как будто человечней. Это я высунулась в окно, чтобы заболеть, а воздух такой чистый, что я только здоровее буду, я знаю, мне не везет. Меня любят только, когда я болею, а я здоровей олимпийской чемпионки.
Если честно, очень надоело вставать каждое утро не когда хочешь, а когда кому-то надо. Я все думаю: кому? Вставать, готовить детям завтрак, отправлять их в школу, а у сына такая нежная и нервная система, что у него каждое утро насморк, и он подолгу просиживает в туалете из-за спазм в желудке. Мне его так жалко, что я иногда представляю вас – им. Когда они не идут в школу, это счастье, но недозволенное, от которого сжимается сердце. А еще, говорят, есть армия, тюрьма и смерть. Скорей бы он и вы женились на той, кто вас защитит, но, наверное, это она и есть. Довольно странная жизнь, вы не находите?
В последнее время я довольно сильно замоталась. Току мало, а приходится все время куда-то бежать, кому-то звонить, я постоянно всюду опаздываю, и все на меня обижаются. Я живу с постоянным чувством вины, которое скоро сваляется в какой-нибудь хвостик или лишнюю пару грудей. Всякие утолщения я и так уже нахожу на себе каждое Божие утро. Мне жалко сына, который звонит через день, что я плохая бабка, так как последний раз видела внука две недели назад и то мельком, пробегая по своим делам, а им надо, чтобы я посидела с ним хотя бы полдня, отпустив их договариваться со спонсорами. То есть я им еще и жить не даю, не говоря о том, что лишняя двухкомнатная квартира у метро «Беговая» им ничуть бы не помешала. Они хотят там сделать себе мастерскую. И так далее».
25 января. Пятница.
Солнце в Водолее. Восход 8.36. Заход 16.48. Долгота дня 8.12.
Управитель Венера.
Луна в Близнецах. П фаза. Заход 5.24. Восход 12.55.
Радуйтесь жизни, любите мир и людей, верьте и познавайте. Сейте вокруг радость, счастье, легкость и веру в чудо. Тогда будет способность открытий и прояснения сложного.
Камень: авантюрин.
Одежда: яркие цвета.
Именины: Петр, Савва, Татьяна.
Юпитер меняет попятное движение на прямое, - надо общаться, устраивать семейный очаг, подниматься по социальной лестнице, выбирать сферу деятельности.
Она включает радио, чтобы смыть голоса спорящих за стеной родителей. Лучше этот чужой эфирный разлив, чем с рождения знакомые тембры. Вот уж точно – до боли знакомые. Боль эта от одиночества и неприкаянности не проходит у нее никогда. Разве что во сне. Зато потом и просыпаться в сто раз тяжелей.
Она занималась спортом, чтобы отвлечься. Когда бежишь кругами по стадиону, то боль не исчезает, но приобретает сложный, концентрический вид. И ты занята другим, что тоже важно. Если у человека болит, например, зуб, то ему надо отвлечься, побыть на людях и станет гораздо легче, чем когда он один.
Когда тренер говорил, что надо делать, это было хорошо. Когда он начал приставать, она потерпела немного, потом сказала, что если он не перестанет, она уйдет из секции, а потом ушла, потому что он не только не перестал, а еще стал ее всячески третировать и натравливать на нее других девчонок. Стало совсем противно. Она не понимала, ему ведь нужны для отчета ее хорошие результаты. Выходило, что не нужны. Или, что он решил ими пожертвовать, лишь бы больше ее не видеть.
Конечно, ему было приятней работать с теми, кто его любил. Так во всем. Она не любила тех, с кем была. Не то чтобы они были редкими уродами, наоборот. Они были как все, и вот это было ужасно. Она общалась с ними, улыбалась их шуткам, что-то поддакивала. При этом чувствовала, что одиночество ее растет как опухоль.
Значит, она урод. Теперь надо довести мысль до конца. Она не как все. Люди ей не нравятся. В принципе. Все, что связано с людьми, - все эти собачки, цветочки, чайнички, - тоже. Значит, идти надо дальше, туда, где людей нет вовсе. При этом она человек.
Тут мысль стопорилась, но она только усиливала темп через не могу, зная, что должно появиться второе дыхание. Оно появлялось. В человеке есть выход из человека, то, что называется – иным.
Как назло, в этот момент всегда надо идти завтракать, или тебя отвлекает телефонный звонок, или живот болит. Но ты возвращаешься, а дверца в иное уже открыта. Там даже виднеется какой-то свет. Чья-то настольная лампа? Не видно.
Как-то она разговорилась в случайных гостях с одним человеком, и вдруг зашел разговор об этом самом. Он кивнул, что сейчас многие бегут из людей. Повальная эмиграция, сказал он, как прежде из «совка».
Она задумалась. Ну, наверное, она не одна такая - не как все. Да хоть бы и толпа таких же. В «ином» – все разные. В сумасшедшем доме Отца Моего обителей много, обещал Христос. Она по себе ощущала, что только возможность этого «иного» и позволяет ей продолжать здесь жить.
Мозги заходили друг за друга. Вместо того, чтобы не мешать ей думать, родители отыгрывались на ней за свои неурядицы. Она должна была уйти от них, но не представляла, как это сделать. Как она будет одна жить, и, главное, где? Снимать квартиру? Она не перенесет чужих запахов жилья. Когда становилось невыносимо, раздавались телефонные звонки. Подруга полчаса будет молоть ерунду, а потом вдруг предложит ей какую-нибудь работу, которая хоть как-то решит дело. Вдруг позвонит незнакомец, ссылаясь на другого незнакомца, который знает кого-то, кто знает и рекомендовал ее, чтобы она пришла в воскресенье на некое собрание, посвященное презентации книги о холокосте и юбилею освобождения Освенцима советскими войсками. Рехнуться можно, но выглядит как ее собственное освобождение. И так всегда. Ангел, что ли, не забывал о ней, вмешиваясь в последний момент? Или какой-то чертяка отвлекает ее от движения мысли за положенный ей предел?
Хорошо, остановимся на том, что есть. Она не будет ни с кем смешиваться, хотя бы ей из-за этого пришлось сдохнуть. Физически не может. Весь день дурью маешься, думаешь, когда бы подохнуть, а вечером тебя зовут в клуб «Тропикана», в галерею над большим игорным залом, где в этот вечер выставка и куча знаменитых людей. От Вадима Жука и Игоря Иртеньева, которые были так рядом, что она как будто нечаянно коснулась их рукой, в конце концов, сегодня и ее праздник. И до Бориса Мессерера и человека в бежевом костюме, которого она точно где-то видела по телевизору, но никак не могла вспомнить где. Она ходила с бокалом красного вина и всех видела. Она съела кусочек вареного языка и тартинку с икрой. Она посидела на кресле, глядя вниз на вращающийся барабан с шариком, - красное или черное? Она посмотрела картины, ей очень нравилось, что галерею можно обойти кругом, что она и сделала три раза. Молодой человек, пригласивший ее, куда-то исчез, а она и рада.
часы еле тикают, гирька долбит по кумполу, задница крутит колесико, - так и не понял, зачем актер глухонемого кино бродит наощупь, зовет любовью зрак, помойка пуще притягивает перстом прятаться в коробке из-под бананов, если так заводится в душе кураж специально натренированной на ежедневность вошью, то кто вынимает затычку, чтобы двигался в такт, не тот ли, кого видишь с затылка и кто говорит, что пока не прочтешь всех книг на балконе, не умрешь - вот тебе вечный чтец, абзац, бздец, не ты ли пришел с огорода, с утра ковыряешь в себе, чтобы понять, что движет им, как работает эта лохань с коржиком во рту, почему не поет и не потеет жирная анатомия, не так ли голод гонит гонады гонгом, о, гонгора, нет, не ответ, два, и выйди из-за забрал, и если бразда пушиста, то и слова так и тлеют в золе диффузий, и зря озарила глаза иллюзия, словарь не полн, сдох как под зонтом нищий образ внизу, видимый с балкона, так и ты не противься симбиозу лоз, звенит зуммером афоризм, как если бы поразила зоология, но и в ней не разгадка, а зов: зачем не сдох, не ответ, но толк, и так и ползет
Без тараканов
25 января. Страшное подозрение получило полное подтверждение из достоверных источников. Знакомая, работающая в фирме по борьбе с тараканами, умерла с голоду: фирма разорилась, тараканы исчезли из Москвы в неизвестном направлении. Исход начался лет пять назад, и к концу прошлого года дошел до логического завершения: Москва оказалась городом свободным от тараканов. От какого такого грядущего бедствия они бежали, возникает резонный вопрос у желающего последовать за ними, крохотными разведчиками неясного будущего. Никто ведь не верил в действенность преследующих их химикалиев, и, в первую очередь, те, кто их применял: ясно, что они не желали гибели ни тараканам, ни, опосредованно, себе.
Можно выглянуть на улицу, а потом пойти по магазинам, - не спеша, как вкусно и не торопясь завтракая омлетом со свежим калачом, крепким кофе с яблочным пирогом, испеченным хозяйкой. Снег сделал перерыв, только выжидая удобного времени, чтобы ударить в лицо, в окно, вызывая на важные переговоры. Кто-то пришел с холода, закутанный в шубу, с ним вместе в прихожую ворвался с улицы холодный воздух, но это, наверное, ты дремлешь, между тобой и улицей проложено много этажей, откуда взяться холоду. И это не звук свистка поезда, а шум в канализационных трубах, стук ударных через стенку у соседей, сигнальный перепев антиугонных устройств во дворе.
Здоровье, как и болезнь, пугается сна. Ему хватает немногого, а потом надо вставать, менять неотвязные мысли на их исполнение. Если забылся под утро, то считай, что пора вставать. Потом выспишься, как-нибудь. Если нет дел, они сами выдумываются, выткавшись из предутренних мыслей о них. Это особая лихорадка занятости, охотничье предчувствие свежего снега, которое оросишь красненьким, уже и писал об этом, и говорил, но в день рождения Высоцкого, умершего едва ли не четверть века назад, можно и повторить. А по телевизору бегут изо дня в день, не кончаясь, биатлонисты, последняя мода нескольких лет, привлекающих к себе внимание борьбой.
Ей будет к лицу лиловое, подумал он неизвестно о ком, зачем и почему. Воскресный день это когда все дома, и в непрестанном движении из дома и домой. Жена пошла к парикмахеру и быстро вернулась с новой прической. Сын отправился на занятия с репетитором по математике, а оттуда собирался на обед к бабушке, куда должна была приехать его тетя, чтобы привезти маме, жившей отдельно, продукты. Сын купил еще батарейки для севшего у бабушки переносного телефона. Дочь пошла покупать подарок подружке на день рождения. Он, отослав в первой половине дня работу по электронной почте, пошел прогуляться, а заодно купить хлеб, яйца, зубную пасту, мыло, шампунь и прочую туалетную бумагу.
На улице оказалось не так холодно, как он думал. Показалось даже, что можно было идти без шапки. Нет, вряд ли, но ощущение было очень приятным, поскольку потеплело на несколько градусов. Хлеба в киосках не было. Когда он увидел цены в магазинах, понял, почему. Хлеб подорожал сразу на несколько рублей, и в киосках боялись, видно, что не раскупят.
Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Дневник похождений