Игорь Шевелев

 

Эрекция креста

Двести пятьдесят девятая большая глава «Года одиночества»

 

I.

Называется эрекция креста. Жажда пострадать за творимое кругом безобразие. Вдруг замереть посреди всего. То ли наполовину умерев, то ли совершенно воскреснув. Главное, перестав быть. Видишь мальчика на одной ноге, с ловкостью управляющегося костылем, а другой рукой держащего маленького брата, который, в свою очередь держит за руку мать - нормальная семья. И, главное, лицо мальчика - радостно-безмятежное, детское, счастливое, что вот, идут все вместе. Кем он был - калекой, матерью, Богом, добрее которого быть неприлично? Это в молодости думаешь, что главное - умереть. Потом просто тошнит. Какое-то время сидишь в глубине, никого не видя. Зная, что больше не выйдешь на поверхность. Там внутри много места, и если с кем и борешься, так с Ним, потому что жизнь неотличима от смерти, нечто серое, и это, оказывается, и есть вечность. А в один прекрасный день выходишь наружу. Надо успеть всех обмануть. С утра обзваниваешь людей по списку. Приглашаешь на встречу. Почему бы нет, думают те. Старинный особняк в центре, еды и питья на халяву, красивые женщины, известные люди. Слух о его застольях прошел широко. По телевидению в новостях культуры показывают. Почему бы и нет? Идеи его кажутся иной раз сумасшедшими, но ведь там и другие знаменитости, а они слушают. Значит, что-то в этом есть. Он знает, что эти люди уже подгребли под себя все, что могли, выкопали окопчик, траншею, инженерно грамотно подготовив пути отступления. Но еще более грамотно он их оттуда извлекает. Со сноровкой зоолога. С каждым говорит не просто по душам, но задает такие вопросы, такие затрагивает струны, которые достают собеседника безошибочно. Оно и понятно, разговор увеличивает досье на клиента. Каждого можно разбудить, нарушить его автоматизм. Звонок это только первый приступ. Дальше наступает время писем. Получить от него письмо любому приятно и почетно. В день отправляется до сотни факсов. От нескольких строк четкой информации до интимнейшей исповеди, вызывающей человека на признание. Жизнь - странный жанр письма, освоенный им в совершенстве. О его странностях пошли слухи. Для чего он вынуждает известных людей к философическим откровенностям? На компромат вроде не тянет. Более того, организует "утечку" своих странных на слух обывателя признательных сочинений. Их печатают газеты, давая к ним наглые комментарии. На него показывали бы пальцем, если бы встретили. Но он избегает людей, кроме званых и избранных. И та надувная кукла, которую он выставляет для публики, переливается все более манящими, ядовитыми красками. Знаете, когда вдруг начинают спрашивать: "А что за человек? Откуда взялся? Только что о нем слышно не было, а теперь все его повторяют! " Он раскладывал пасьянсы своих глобальных проектов, но люди были больно мелковаты, хотя и теплые душевно. Очень хорошо помогали ему умершие. Развороты стиля были у них всегда неожиданны, остроумны до чертиков. Недаром он заметил где-то, что если большинству живых к лицу меланхолия, то замечательные покойники все как один сангвиники и охочи до женщин.

 

259.1. Перед солнцестоянием меняются лица. Весной и осенью. Тень ангела проскальзывает от лба к губам, пока человек не видит себя. Кожа двупола, реагирует на ласку, отшатывается, - иногда собственное лоно выталкивает женщину наружу, в одиночество, матка недоразвита, и вот ты бесхозна даже летом, готова отпасть с ветки, в боку ноет.

О чем говорили? Ни о чем. Пели прозой бессмысленный текст взаимного раздражения. Или так заматевируют в минуту гордости, что твой соловей в хрусталик долбит. Гибрид тела с настроением мнет суставы, электризует кровь, всаживает колом в среднерусский пейзаж. Только бы вырваться из этого города, чтобы потом вернуться туда же, как в новый.

Когда начали умирать знакомые, она решила не ждать конца, и заранее всех их бросила. Раз в месяц сходить на очередное гульбище, чтобы развеять тоску, а в остальное время рыть землю. Да вот хотя бы, - из Москвы в Петербург и обратно. Пройти всю дорогу по гостям: есть винегрет, водку пить, поспать немного, а там до следующего дома рукой подать, выслушивая везде истории, - такой художественный проект. Если надо что-то изменить в жизни, то оно и изменится. Где-то гуляешь на свадьбе, где-то на похоронах. Она просила, чтобы ее передавали из рук в руки в заданном направлении. Иной раз пользовалась компьютером, если личные связи выдыхались.

Слово «поребрик» вместо «бордюра» на тротуаре она держала в уме на случай, если доберется до Питера. Город руин, перспектив, классицизма, сквозняков и дворовых колодцев стучал в ее сердце. Она хотела услышать отзвуки других языков, - немецкого, французского, арабского. Казалось, что родственники за границей могут спасти этих людей, выведя их отсюда в нужном направлении. Впустить в себя ветер, улетучившийся дух предков, выпустить на свободу мертвых улиток, согреть на солнце кувшин, не замечая столбняка обреченных.

Остается лишь тот, кто исчезает, - страшная истина открылась ей на этом пути. Так скрипят и бьются друг о друга баржи, причаленные к берегу. Стекла вечности смерзлись, не пропуская света. По сугробам пуха трудно идти на лыжах, особенно втыкать лыжные палки. Почему-то никто, как во сне, не догадается бросить в них горящую спичку. Иероглиф родства завязан в узел, видела она, глядя боком и искоса, там в глазу колбочки, позволяющие видеть то, что не открывается впрямую. Значит, ей пришло время любить только незнакомых. Форель пятнит лед, если смотреть сверху под воду. Корни под слоем земли пьют соленую, словно кровь, воду. Надо читать быстро, не разобрав заданной связи слов, тогда только и поймешь, что скрывали.

Деву отшелушило замужество, смыло, как перхоть, шампунем. Муж барабанит в скелет, выбивая блеск из сетчатки. Детям поставлен предел угоревшим безумием школы. Вот и соседей позвали к столу регистрами эха. Плач телевизора с кухни доносится истины речитативом. Арии спеты, обуглились страсти, съели закуски, там отбивные куриные с кухни несут на подносе. Голой спины изгиб подают вместе с пяткой босою. Листьев арабская вязь закрывает окна хрущобы. Ящерки скользкую плоть он вставляет нечаянной гостье. Ту заносит бархан. Раскопают, но позже.

 

259.2. Ползти вместе со временем еле-еле, ни о чем не спрашивая. Чужих слов зола медленно покрывает пространство. Она выговорила себе право на поиск клада, все остальное неважно. Ветер подобен настроению, к нему надо приспособиться. Она научилась различать людей по нюху. Ей не нравились агрессивные особи, сразу пытающиеся давить на тебя, - ухаживанием ли, злобой, без разницы. Чем дальше уходила она от Ленинградского шоссе, тем таких людей было меньше. Словно свободнее становилось дышать. Если ее начинали «доставать», она просила прощения и начинала перебирать свои записи, отсеивая ненужное. Не у всех, конечно, были отдельные комнаты и письменные столы. Тогда она обходилась и на коленках. «Главное, не сама жизнь, - говорила она им, - а отдельная от всех остальных жизнь». Кто-то из них даже ее понимал, соглашался, отвечал, что и сами хотели бы так же, да среда заела, дети, муж, родственники мужа.

Однообразие пейзажа, серенькие хомячки и крыски в типовых блочных домах, тихо шныряющие из магазина в магазин, из дома на службу, из школы во двор, чтобы отовариться, не привлекая внимания специально отобранных псов. И сама незаметно переходишь на крысиный язык, хомячковые сны, собачий вой. С утра клонит в сон, особенно, если для бодрости выпьешь пива с водкой. Небольшой туман в глазах облагораживает действительность. Для экзотики думаешь об умерших. Чудовища из могил влезают в забытые сны. Слабую психику недочеловека пучит верой в чудесное.

Середина сентября, лето только кончилось, но жару обещают еще вплоть до конца месяца. Странные господа с пестрой свитой зверей и уродов то и дело попадаются ей на пути в Петербург. Когда едешь в поезде, таких не увидать. Существа, манкирующие своим полом, выходцы из святых мест, круглые разумом андрогины, архетипические ангелы, - она развлекалась, придумывая им имена и пункты назначения на карте мира. И очень много стукачей и охранников, целая безликая армия несуществующего государства.

Чтобы по дороге не потеряться в безумии, она должна была сочинить священную историю, разделить видимое с небесным, поверить в пришельцев и в следящих за ней высших судей, - то есть пуститься во все тяжкие ума. Развлечение не сказать, чтобы слишком веселое. Потом она поняла, что ей не хватает и обычной истории, - всех стран и веков, что были, и еще столько же сверх того. Римляне и попы, стайка иудеохристиан, опричники с бурами... Она вспомнила, как скучно было путешествовать Чосеру и Эразму. Длинной дороге должны соответствовать долгие смыслы. Ну, хотя бы гермы стоять на перекрестках. Можно в виде супермаркетов.

Дураки и дороги – слишком опасное, хоть и общепринятое сближение. Все та же алхимия, что и сто лет назад, та же свита Воланда, которая ведет от застоя до застоя, омолаживающее переливание крови, музицирование под оранжевым абажуром. Ага, в семье, где она ужинала, познакомившись в ЖЖ, дочь была помешана на ролевых играх и организовала ей группу поддержки в виде трех римских легионеров, которые должны были сдать ее с рук на руки каким-то толкьенистам. Весело. Не говори, что идешь по дороге Москва – Петербург, это она проходит мимо тебя. Как говорят древние греки, дорога обладает не только целью, формой, пейзажем, но и энтелехией.

 

259.3. Было солнечно. Прогуливаться, разговаривая, одно удовольствие. Конечно, вспомнили академика Лихачева, предложившего пешие прогулки между двумя столицами. Всего-то шестьсот пятьдесят километров, а можно уложиться в целую жизнь, а то и не одну. Настоящий университет вкупе с энциклопедией русской жизни. Ее спутница когда-то окончила филфак, а теперь жила на даче, воспитывая внуков. Дочь вышла замуж за богатого, все время где-то ездят, живут то в Испании, то в Англии, а они с мужем здесь. Когда муж умрет, а внуки подрастут и уедут в частную английскую школу, она пойдет в монастырь, уже решила, у нее там матушкой сокурсница по романо-германскому отделению.

Спросила, а чего же она мужа заранее хоронит? – Да он ни на что не годен. Сидит целыми днями, куксится, весь запал вышел, сдулся, только придирается и настроение портит, совсем его деменция разъела. Сама понимает, что нехорошо так говорить, да уж больно зла на дурака, - сама с ним деградировала до безобразия. – А в ответ спросила, не скучно ли вот так идти неизвестно куда, ведь тоска зеленая с осенним багрянцем, нет, разве?

- Приходится самой себя веселить, - неопределенно ответила она, пора было прощаться. Какое-то время она шла без остановок. Идешь, если знаешь, чем себя занять. А иначе растешь на обочине, - бродячее деревце ничейной породы. Где-то под землей бежит глубинная психология, пробиваясь кое-где на поверхность, питая ноги и корни. Тогда вздыхаешь и живешь дальше. Она удивлялась бабушке, бывшей филологине и будущей монахине, что та не знает ничего о тоске, на которой стоит любая дорога и всякий дом на дороге.

Еще у нее был дневник наблюдений за природой и за своими слезами на этой природе. Карта дороги была подробная, как глянешь в интернете, а жизнь безлюдная и разреженная. Такое впечатление, что и не прижилась. Но вдруг найдешь в грязи маленьких рептильных человечков. В другой раз за ней гнались, чтобы откачать кровь для опытов по омоложению нуворишей. На всякий случай, она написала на последней странице: «Умерла сего дня». Уже относилась к себе как к прибору для кратковременного познания. Хоть ложечкой размешивай.

Думала от и до. Слышен скрип мозгов и песка. Сердцу тошно. Страх перед человечиной пронизывал окрестность. Люди платили тем же, стараясь быть незаметными, но отличиться померзостней. Чтобы занять себя, в ушах у нее наушники, - музыку и новости записала заранее. Большая девочка, сама может все придумать, себя повеселить. Столько людей, что на всех не хватит сумасбродств, да и люди какие-то дохлые. Тот рыцарь, этот денди, а дальше что. В городе похабно, в поселках и слободе еще тошнее, а по дороге или в лесу просто жуть. Всюду уже другой язык, рваный, затертый как бумага в сортире. К вечеру она устала, настроение испортилось, а деваться некуда.

Такая красота кругом, - небо, лес, поле, вдоль которого она идет, пока по дороге пылят автомобили, - раствориться бы поскорее, да тело не пускает. Надо пройти и это тоже. Все больше алкоголиков, пьяных. Много больниц, каких-то фабрик, развалин. Если не пить, то слишком от всего трезвеешь. Плоть хрустела, дух размокал от гноя. Главное, было вырваться отсюда, убив кого-нибудь, ограбив, что-либо украв.

 

259.4. Люди жили по кругу, в своем распорядке, ходили на работу, в школу, в магазины или просто пообщаться и выпить. А она пересекала их орбиты, везде была не пришей кобыле хвост, и еще недовольна. Кто-то водил ее гулять на реку, показывал вольные просторы, красиво, да. Через одного ей предлагали жениться. Она не спрашивала, что имелось в виду, - уехать в Москву вдвоем или остаться здесь? В любом случае, она шла дальше, может, потом когда-нибудь, она, в принципе, не против. Нет, телефон свой она не даст, извините. Возможно, и не доберется до этого своего телефона, да?

По ходу движения число знакомых увеличивалось, ветвились адреса, куда она могла явиться, передаваемая из рук в руки, как эстафета, уже надо было выбирать, бояться упустить что-то, ошибиться. Боже, думала она, как приятен, тесен и родственен мир. В крайнем случае, можно остановиться в гостинице. Но это «бежать, бежать!» - преследовало ее и спасало. Надо было найти остроумный выверт побега, который на ходу сыскать сложнее, чем в уютной своей светелке. Зато, если найдешь, то на деле, а не в мечтах. Надо только смотреть не прямо, чуть вбок. Это как книги, которые поймешь, читая раза в три быстрее обычного. С виду – просто переворачиваешь страницы, но так улавливаешь главное.

Извинившись, она садится за свой компьютер. Чтобы включиться самой, просто настукивает разговор с хозяевами. Они удивляются, как она умеет не отвлекаться на шум, разговоры и чужую обстановку в доме. Отвечает, что у нее просто очень болит голова. И еще с детства придумывала собственные игры. С картинками, музыкой, историческим сюжетом, потом появилось видео. У нее низкое давление, астения, своих сил для жизни очень мало, вот и приходится взбадриваться. Она, как безногая, придумывает себе сразу восемь направлений ухода. Ей выделили угол дивана, отсюда и взлетать.

Поневоле ищешь неэвклидовских геометрий, чудес в решете. Мешает, что в тебе видят тебя? – меняй внешность. Кругом - то бездна, в которой хоть сто верст скачи, все без толку; то теплое и уютное нутро, где ты своя и все свои. А окружающая злоба и ненависть воздвигают вокруг нее стены, что, как сны, крепки страхами. Человек – затейливое животное, тут уж ничего не поделать. Умереть умрешь, но перед этим еще помучаешься в чью-то сласть.

В Новоселках ее так уделали грязью, что пришлось купить плащ и остановиться в гостинице, чтобы помыться, никого собой не нагружая. Были богатые, были нищие, но сближаться с ними значило выдавать себя за такую же, как они. Шла мимо серых гаражей, подъездов, серых людей, а сама была еще хуже, поскольку чужая, не отсюда. Пыталась представить Петербург, куда шла, и не могла, так он был прекрасен, - Набоков, Витте, Пиотровский... Небеса были настолько пусты, что только связи между хорошими людьми могли что-то изменить, думала она, тихо двигаясь на северо-запад родины.

Купила в магазине бутылку водки, чтобы кому-нибудь отдать. Сама не пила никогда. Ощущение, что в голове гуляет ветер. Только и можно закрыть затычку чем-то необычным, чтобы очухаться. В животе после пельменей в столовке бурлило. Она уже присматривалась, куда при случае присесть.

 

259.5. Лучше всего сочинять стихи на ходу. Стихи выводят из головы шлаки, прочищают дыхание, бодрят. К тому же ты идешь в плотном кольце поэтов, философов, умных своих друзей, один Лейбниц чего стоит, учивший ее исчислять движение предельно малых. Не спи на ходу, сойдешь с ума. Хотя думать еще хуже. Но так отступаешь на шаг назад, чтобы лучше видеть.

Самое непонятное – внешний вид путницы. Она видит, как ее изучают, а она расползается под взглядом: кто, мол, такая? Правда, ни расфуфыриться, ни опроститься. У путешествующей должна быть своя одежда, свой стиль, - записывает она в книжку. Засим надо обустроить саму дорогу. Оживляясь, она посматривает по сторонам, нащупав, кажется, смысл своей ходьбы в будущем благоустройстве. А там уж из Европы и прочих цивилизованных стран народ потянется на эту дикую тропу варварской гипербореи.

Люди уживались в своем углу, но от этого почему-то угол не становился краше. Она помнила какую-то шутку про Черную Грязь, но, пока доберешься до нее, сто раз себя проклянешь. Надо будет издать карту – целой книжицей: где чего расположено, налево пойдешь, направо пойдешь. Кругом русская сказка почище тибетских мудростей. Она знала, что хорошие люди прячутся в незаметности, робея от зла. Но заподозришь хорошего, он и явится. Надо бы только придумать, о чем говорить с ним, чтобы зря не пропадал. То ли самурай, то ли бабочка с парадным шитьем.

Или идешь, перебирая напамять все свои кости. Папа был военный, и она запомнила из какого-то глубокого детства, как он чистит солидолом свои погоны. Вот так же прочищаешь себе косточки умишком и выпрямляешься, и в животе меньше урчит. Девочка хочет мальчика. Блаженные прогуливают собачек. В доме, адрес которого ей дали, никто ей не открыл, наверное, ушли или не слышат. Она подождала и пошла дальше. В маленьком магазине спросила продавщицу, не знает ли, где можно снять комнату на одну ночь? Та присматривалась к ней: на вид интеллигентна, что подозрительно, сказала, что не знает.

Да, надо начать с сообщества в Живом журнале iz_Moskvy_v_Peterburg. Подключить миллионера из умных и не подлых. Он будет идти, а за ним три джипа с охраной. Кремень зашит в желваках. Неужели только перед смертью заинтересуется, из чего сделан. Наркологическая служба запретила людей, этих ходячих наркотиков. По дороге услышала, что кто-то зарезал узбекскую дыню. Самурай начинает свой путь со стрижки ногтей. Придется очистить родники, поставить колодцы с воротом. Ага, немного эзотерики, чтобы дурь пошла. Постепенно равнина тебя переварит, чтобы увидела все ее глазами. Мы идем внутри русского ангела, по бокам тепло. Где-то там академии стиха и лютневой музыки. Только без экстремизма, говорит он.

Для китайцев восстановим экзамен на получение чиновничьей должности, чтобы кормить путников и учить пейзажам и иероглифическому письму. Милиционеров не хватит, чтобы защититься от местного террора, как при установлении колхозов. Гадая по книге «И-Цзин», китайцы бежали в леса от погромов.

 

159.6. Вечерами идти было страшно и небезопасно. Проносились электрички, зачастую она шла вдоль железной дороги. Если не было адресов, выходила на пристанционную площадь и спрашивала, нельзя ли где-нибудь неподалеку остановиться. Когда называли адрес, сверялась с картой. Далеко идти не соглашалась. Люди казались не такими пугливыми, как в столице. К тому же успокаивало, что женщина. Богатые к себе не пускали, а у бедных и украсть было нечего. Выслушивала житейские истории, - муж спился, сын в тюрьму попал, сама живет с невесткой и внуком, перебиваются кое-как, раньше было то ли хуже, то ли лучше, теперь уже сами не поймут.

Еще бы научиться общаться. Ее стеснял страх, что ее бояться. А иной раз, чувствуя опасность, убегала сама, куда глаза на ночь глядели. Ночью – самое опасное время: расслабляешься, и может случиться, что угодно. А еще везде смотрели телевизор, делились новостями, кто кого зарезал, женился, отпедофилил и умер. Зато какой-нибудь сладкий апельсин, купленный на той же станции, запоминался надолго. Время, как она и мечтала, оказалось разбито на множество отдельных главок. Внутри каждой можно остаться, сколько хочешь, но ей было дальше.

Всадница вдета в тропу. Когда долго идешь в сентябрьском лесу, душа и впрямь становится космата. Шоссе еще можно провести, но дорога рвется на части. В провалах то ли партизаны, то ли нищие, и милиционеры собирают дань с народца на охрану от себя. Здесь впору самой принимать форму лабиринта, чтобы спрятаться. Но в голове у нее лампочка, которую нельзя выключать как можно дольше. Здесь вряд ли видели человека с лампочкой в голове, тем более, женщину. Бездомный вечер давит особенно сильно. На душе не кошки с собаками скребут, а твари посерьезней.

Если ее не пристукнут за мобильный телефон и КПК, это можно счесть за художественное преувеличение. Она не поймет, почему такие страшные лица, почему здесь ничего нельзя сделать, чтобы всем было нормально жить. На булавке висит Иисус Христос, вид со спутника, но можно и по карте: Ему больно невероятно. В Пешках устроим шахматный клуб, соображала она. А заодно – в игру го. Свихнуться можно. Перепись деревьев в придорожном лесу, всем оставаться на местах, листья до приказа не сбрасывать. Облака низко нависли, как чьи-то бицепсы, но дождя нет, и у нее с собой зонт, если что. Тут нужен симфонический оркестр, иначе совсем можно подохнуть. Ее астральное тело спрятано в рюкзачке рядом с ноутбуком. И немного горького хлеба изгнания. У нее уже не язык, а устрица, - что сверху, что снизу, как говаривал некий дружок. И что бы с тобой не происходило, изнутри кажется, что так и надо. Господи, если это не насмешка, то, что же еще для нее надо?

Кто поверит, что, переночевав в Клину, она назавтра дошла до Эммауса? Явления Христа ученикам по дороге, как в евангелии от Луки, не случилось, а вот место популярного рок-фестиваля нашлось, кто бы мог подумать. А тот Эммаус, словно римляне языком слизнули, так с тех пор и не нашли. Сняла себе номер в загородном клубе на два дня, сразу заплатив сразу за питание. Большие окна, вид непонятно на что, сразу залезла в постель, стуча зубами.

 

16 сентября. Понедельник.

Солнце в Деве. Восход 7.02. Заход 19.45. Долгота дня 12.43.

Управитель Луна.

Луна в Козероге, Водолее (22.55). II фаза. Заход 0.16. Восход 18.36.

Время подведения итогов и завершения дел. Один из лучших дней для молитвы, посещения храма. Выбор и построение новых планов. Хорошо смотреться в зеркало и надевать украшения. День омоложения.

Камень: золотой авантюрин, турмалин.

Одежда: любая, кроме черной.

Именины: Василиса, Домна, Ефим, Иван, Петр, Феоктист.

 

Странное ощущение, когда вся превращаешься в кулак. Причем, чем меньше у тебя сил, тем большая энергия сосредоточивается именно в том месте, которым должна ударить.

Хорошо, что когда-то, в предыдущих рождениях, Василиса была не только охотником, но и зверем. Она даже на работу старалась приехать не тогда, когда ждут, и не с той стороны. Если хорошенько прислушаться к себе, то сможешь вычислить, что тебя днем ждет. Поэтому, если была возможность, утром она никуда не спешила.

Накануне приснился сон. Она шла по улице мимо обычного телефона-автомата, и вдруг тот зазвонил. Кругом никого не было, она подошла и взяла трубку. «Это Василиса Андреевна Смирнова?» - «Да». – «С вами говорит Никита Сергеевич Хрущев». – «Здравствуйте, Никита Сергеевич». – «Вы знаете, откуда я говорю?» - «Да». – «Я хотел с вами посоветоваться насчет одного термина индийской философии». Вдруг там у него что-то происходит, потому что он говорит: «Я вам сейчас перезвоню, не уходите». Она вешает трубку и собирается ждать, но вдруг видит, что вокруг телефона собралась толпа народа, которому нужно звонить, они стучат ей, Василиса пытается объяснить им, что ей сейчас перезвонят, но они не слушают, приходится выйти, она стоит, ждет, чтобы эта очередь рассосалась, но люди все звонят и звонят. Она так и не дождалась. Неприятное чувство утраты.

Легко сказать: не спеши, - когда подхватывает любое движение, стоит тебе только выйти из дома, любой телефонный звонок, любая книга, которую раскрыла, и зачиталась, любой сон и привидение. Корректируешь все эти траектории, чтобы оказаться рядом с целью, но и это не всегда удается. Но только цель притягивает и дает перспективу, остальное - хана.

Какое-то время ей казалось, что за ней следят. Перебежала дорогу бандиту, а таких она видит за версту, и физически не может терпеть, особенно если они задевают ее. Кажется, что легче сдохнуть, но сказать подонку все, что о нем думаешь. Сказала. А потом, конечно, страшно. Вот и стала оглядываться по сторонам.

Тут охрану к себе не приставишь, тут надо в Бога верить. Тем более, ей это и по профессии полагалось. Ее бизнес связан с поиском кладов, и потому опасен. Клады где-нибудь на Тверской или в Царицыно это две разные вещи. Но есть еще сокровище, заложенное Богом, тут уж совсем круто. Тем более, что Он прячет в человека. Василиса ведь еще и консультировала. Тут важно, чтобы тебе поверили, - раз. И не приняли за сумасшедшую, - два. И, конечно, чтобы клад нашли, - три. Она работала с процента. Тут, главное, верить в себя и в того человека, как верил Бог, который закладывал это сокровище. А когда находишь клад, тут и начинается самая разборка. С «крышами» ей никак не везло. Если уж клады видишь, то подонков тем более.

Только профессия и спасала. Уйдешь с головой в разные бумаги, в описания, а там, если вчитаться, все на поверхности лежит, подходи и бери. Вот это и было счастьем, - понимать. Конечно, у нее была куча агентов, - так называемых ангелов, которые не просто отслеживали ситуацию, а владели ею, находясь в курсе вышних дел. Оттуда ей шла информация.

Она ездила по Москве, высматривая, где в нужных ей местах проводят ремонтные работы, чего-то там копают, давала деньги начальнику участка, и он, конечно же, разрешал ей быстро произвести свои изыскания. Никто никому не мешает. Но потом приходят бандиты. Они, впрочем, далеко и не уходили, стояли за углом, ждали.

Дело не в этом. Ты боишься очень сильно день-два. Ты пускаешь в себя этот страх, он прорастает в тебе, но ты его перебарываешь. Ты начинаешь жить с ним, и постепенно становишься сильнее, чем была. Может, ошиблась, что не сама договаривалась с МВД. То есть, все контролируя, стояла поодаль, в кабинеты не ходила. Двенадцатого июня на вручении госпремий в Кремле столкнулась на фуршете под шатрами на Ивановской площади с кем надо, они даже удивились, - такая бойкая, красивая, а сама не пришла. Ну, вот и познакомились, будем иметь друг друга в виду. Казалось, что зло можно резать кубами воздуха, может, потому, что было очень душно, и над Москвой нависала гроза.

И в иконах, - Господи, помилуй, - было что-то тяжкое, душное, мнимое. «Вы понимаете, что наши интересы не должны сталкиваться, вы можете работать только под нашим контролем и в наших интересах, согласны?» - «Конечно, еще бы». – «Ну, вот и хорошо. Энтузиасты нам нужны».

Сколько она уже видела таких, и все куда-то исчезают, растворяются, видно, потомство дают. А тут птички щебечут, пустой Кремль, часовой в арке прячется, облака и травы пахнут. И тишина, в которой только твои шаги и слышно. Кремль, главный пролежень России, тут она это поняла, - залили асфальтом, а он внутри гниет. Клады припрятаны, гной сочится, голова от неба кружится, как у безнадежно выздоравливающего. Длинные синие машины, привезшие еду для начальства, огораживали шатры с дальней стороны. Выход был через Спасские ворота, но часовые там документов уже не спрашивали, только кивнули на прощанье. На Ильинке можно было вздохнуть легче.

Раньше резали по дереву или какому-нибудь твердому материалу, а сейчас вырезают больше по словам, - пришло ей в голову не то, чтобы умное, а что в воздухе летало. Очень удобно теперь, - идешь мимо дома и смотришь на список его жильцов, с телефонами, паспортами, детьми, со всеми делами. Увидела знакомого, звонишь. Люди – генераторы света, которым жив город. Главное, расположить их в нужном порядке, чтобы запустить поток энергии. Как говорят китайцы, одно дело обнаружить свет, а другое - заставить его циркулировать в организме. Ну, станет она шелковой или нефритовой, как сейчас, - в этот невероятно теплый, прекрасный московский денек. А что дальше? Вечное возвращение, милый Фриц?

Позвонила приятелю, у которого неподалеку, на Маросейке, была мастерская, узнать, не появился ли у него сияющий свет, что она сейчас ему послала. Он ответил, что в Париже, где участвует в выставке российского соц-арта. О, Господи... Если гностиков не осталось, она будет рассчитывать на свои силы. Добралась ведь до Кремля, выпила немедленно, но мало. Надо добавить, сказал внутренний голос, с которым было весело, как чёрту втроем.

Другой ее приятель начинал как простой последователь Венички. Ездил к нему на Флотскую улицу, жена Галя сказала, что, скорее всего, он найдет великого писателя у ближайшего гастронома: высокий, в светлом плаще, с голубыми глазами, которые смотрят поверх всего. И впрямь, любой мог подойти и пообщаться на троих. И никакого ажиотажа, одни местные.

От писательского общения Веничка уклонился, пробормотав что-то нецензурное. От выпивки не отказался, но напрягся, вдруг журналист? Настроение у него было нетвердое. Общительный и остроумный с уличными алкашами, он замкнулся, пару раз сострил, но скоро ушел, как будто его преследовали. Такая вот случилась неловкая встреча с классиком.

А потом приятель перешел на лечение водкой. Никакой вам «слезы комсомолки», исключительно настойка травы донника – 100 грамм сухой травы белого донника на пол литру, - настаивать двадцать дней в темном месте и три раза в день на донышке рюмки перед едой – от бесплодия, эндометриоза и возрастных нарушений гормонального баланса. Казалось бы, чего там – на донышке. Но то же с листьями камнеломки, с сухими цветками картофеля, а еще лучше – с высушенными картофельными ростками – то ли от обезболивающего при радикулите, то ли от сухого лающего кашля и при ангине. С травой мелиссы – при вздутии живота от газов. С высушенным корневищем лекарственного одуванчика – от отека селезенки и болезни легких. Или желудевую: двести грамм спелых желудей без кожуры истолочь и залить литром водки, настоять в тепле две недели и 2-3 раза в день по рюмашке. Очень хорошо после воспаления легких и от болей в спине и суставах.

Поскольку рецепты насчитывались десятками, вся темная комната была уставлена водочными сосудами, главное, было не перепутать, когда что настоялось и готово к употреблению. Сделал там специальные полки, на которых в любой момент стояло не менее ста литров разных водок в разной степени готовности. И хозяйку приятель подбирал по способности во всем этом разобраться, не перепутать и в красивой сервировке подать к столу. А уж пил все подряд и от всех болезней сразу, поскольку ничем не болел в результате тотального излечения, справедливо считая, что водка все добавки и так переборет. А главное при питье, как он понял, полная осознанность своих действий и того, чего именно в данный момент выпиваешь. Ну, и кураж, соответственно.

Хозяйка вообще должна быть проверенной, поскольку в ходу были и опасные рецепты, - от хронического алкоголизма, например. Несколько штук лесных зеленых клопов с малинника, настоянных неделю в стакане водки. Дать такое выпить, - враз вылечиться от всякой водки. Это как выпить водки с 5% уксусом, которую вообще-то для повязки на горло во время ангины делают, но если смочить ею губку да дать на копье висящему на кресте Иисусу, то вполне можно и Бога угробить. Потом взглянуть окрест и сказать, скорбя: «Ну, кто меня догадал родиться в России с рогами и копытами?»

Между прочим, и терновый венец сгодится, если терн - с корешками, которые надо измельчить в размере 70 грамм на пол литра спирта и лечить им бронхиальную астму. Ох, а какую ратафию, сладкую пряную водку, у нас известную с XYIII века, - он делал, разливая в бутыли старинных форм, специально покупаемые у антикваров! Если ничего лучше не придумает, ей придется ехать к нему, - затеряться с порожней головой в городе, хуже, чем быть пьяной.

Сидя на высоком холме балкона дома, видишь небо и понимаешь людей. Шутка ли, с утра стараешься выткать из ниток-сутр что-то осмысленное, а каждый вечер во сне распускаешь пряжу, чтобы назавтра, если повезет, опять сначала. Косая щель цикад, бесплотный табурет и ноздри демона с таблеткой эфедрина. Живот тугой оглох, пупком глядит на свет, и малый космонавт к ней в брюхе приторочен. Чудесная пора, порожняя жена, как берегом реки идет, роняя капли. Яснея головой, дробит щадящий свет трамвайною дугой и каблучком на стыках. На остановках он выходит: щупом нос, усами шевелит и суффиксом приставлен. Его смесила кровь, метаморфоза длит, ему не жаль огня, великоставостая. Тут слово тянется, и тени чумоваты, осенни фонари, все близкие в земле, нам горизонта ключ держать как свод квадрата, где пенье пенится и свист несвежих крыл.

Напаутинила и довольна. Чтобы другие не нашли, скройся сначала от себя. Летят за днями дни, но каждый день прекрасен, когда общение с людьми сводишь к минимуму, заменяя его книгами и разговорами с собой. Василису всегда поражало, насколько жизнь шла в ее сторону, изобретя интернет, одиночество и пасмурную погоду, весьма щадяще сменяемую солнечной и теплой. Она даже пригласила к себе секретаря, чтобы доложил о своих последних идеях, начиная с золотой нити, связывающей нас через темечко с астралом, и до переговоров с местной администрацией по дороге М-10 Москва – Санкт-Петербург. Обычно они общались по электронной почте и ICQ, в крайнем случае, по скайпу. Поэтому пришлось вызвать девушку, убиравшуюся обычно в квартире, чтобы та приготовила кофе к его приходу.

Ей с детства нравился образ Арахны, девушки-паука. Сидишь себе, неторопливо вплетая все новые нити то ли в саму жизнь, то ли в отражение ее в некоем повествовании о ней. Девушка-паук, живущая в зеркалах. То одного человечка подключишь с его идеями, то другого. Сплетешь из них какой-нибудь узор. Как в спорте и в цирке, есть мысль высших достижений, когда балансируешь под куполом нитяной сети. А если это еще не шест для стриптизерши, а мировая ось, можно представить свой восторг. Все на живую нитку нанизано, как на Кришну.

Новый ковер, что она плела, – дорога из Москвы в Петербург и обратно. Одни только описания всех населенных пунктов по дороге чего стоят. А еще их история, разговоры с людьми, там живущими. Описания еды в столовых, кафе и забегаловках, ночевок в хибарах, гостиницах, частных домах, которые удалось снять. Страшновато даже представить, особенно с утра, а ближе к вечеру даже и ничего. Алкоголизм населения и воровство начальства стоят на пути нормальных этнографических описаний. Душу воротит, как родную.

У нее два выхода. Или пропускать рюмочку перед выходом в «поле», чтобы победить депрессию, или выдумать новый ракурс, узор, умственный орнамент, в который уложится ею увиденное. По дороге в Эммаус Тверской области и дальше – к Богу, куда же еще. Духовная практика алкоголизма на Руси – пиши, не хочу. Изображение пути из Москвы в Петербург в разных видах – пейзажа, натюрморта, портрета, жанровой и исторической живописи, акварели, дорожной графики и наброска.

Войти в контакт с местной администрацией можно только через Старую площадь, предложив им план развития региона. Как избежать местных бандитов, повязанных с властями и жирующих на вырождении населения, нищего, пьяного, бомжеватого? Ладно, пока обойдемся путеводителями, этнографическим журналом и книгами в жанре De profundis. Ритуальные гадания по земле, поиск священного пространства, символика храмов, изб, шатров и банек с хижинами и землянками.

Ее помощник, как было видно по его лицу, настроен был скептически. Он как раз был из Солнечногорска, знал, какая это дыра, а дальше в Тверь и Вышний Волочек это вообще XYII век, и знал, что за люди там живут, и что за власть. Но здоровый английский скептицизм ей только впору, лишь бы дело делал да помогал, а не палки в колеса ставил. Она так ему и сказала, подвигая на новые свершения.

- Да бросьте вы это дело, Василиса Васильевна, - твердил парень свое. Видно, тамошняя жизнь стояла ему уже поперек горла. – У вас букв не хватит, чтобы всю эту прорву закидать. Как мужики пожгли блоковскую библиотеку, так у нас той золой до сих пор сыты.

- Ничего, у твоей мамы остановимся. Она еще нам адреса даст по ходу пути. У тебя там наверняка и одноклассники ру найдутся. По кочкам, по кочкам через болото переберемся.

Да нет, она и сама понимала, насколько тамошняя жизнь не стыкуется ни в чем в ее жизни. Все эти развалины советского строя, давшие чудовищную криминально-алкоголическую поросль. Он прав, ненависть ко всему этому еще в горле, пепел у сердца, где найти отстраненность англичанина? Чем побороть этот искореженный железный скелет совка, постепенно уходящий в чухонские болота.

Тут звук зимы, там хрупкий воробей, песок насыпан, ржавое железо, пустырь, забвенье, пьяный ренегат устроил перед смертью конец света, не сам собой, а пулей в свой зенит, рыбак, упорно ждущий полыньи, сроднился с рыбой, чьи меха живые он принесет не медлящей жене, чья сковородка странно раскалилась. Всему найдется речь. Есть в воздухе изъян. Неяркий лампы свет давно не освещает. Ранимое тепло возникнет просто так. Обижен и убит, в земле он чистит зубы. Под боком у Москвы рвет поезд горизонт. Барак хранит цветы, занозы и шершней. Еще когда б не смерть, не ранние седины, была бы хороша улыбчивость жены.

Тут странная судьба иметь своих детей, сойтись вдвоем, любить, хоть кратко, да сердито. Усталые, во тьме идут путем земли. Изнанка трех дорог. Ум тяжелее сна. Тонуть, плевать, кричать, бояться невпопад, воспоминаньем стать и расструиться в бозе, чтоб мятый строй любви, не узнанный вначале, стал астмой ремесла, напевом окарины. Все прячется в размер, вдох-выдох - это счастье причастным быть судьбе, случиться на билет в свободный пьяный рай, где ты на каталог расписан мелких мест и заклеймен подковой, бежать, хромая, вдоль оставленных берез. Тут сорок сороков и пятьдесят десятых кислейших яблок вслюнь, шершавого ферштейн, и выправкой пилы, прямой и бесноватой, что даром корни рвет и тянется в прибой.

Только бесноватая перебьет бред яви.

Она не была дурой, то есть не менялась в зависимости от обстоятельств. Деньги, связи, дачи, бизнес, это наживка для недоростков. Быть собой можно только в своем болоте. Город Химки поймешь, лишь вернувшись с полпути из Тверской области. Тянет в сон, глаза закрываются, помирать рано. Выпей чайник заварки, сядь тихо, не напрягая глаз, не всматриваясь, как в степном выцветшем небе тонут одна за другой подлодки. Вот уже и время пошло сквозь нее. Она колышки на пути вбивает, а они погружаются в сон, и опять ничего на земле нет. Все слова выговорила и лишь тогда вышла к людям, да?

Василиса все-таки ненормальная, - ненормальность людей воспринимала как свою собственную и тут же заболевала. На всякий случай, держала себя в среднем роде: неизвестно, на кого натолкнешься, идентифицировав себя с ним. В солнечную погоду в незнакомом месте трава, деревья, дорога и ферма с гаражами выталкивают тебя наружу, в пустоту. На автобусной станции, у киосков и в магазинах, где толпы разнообразного люда, все, что можешь, это перечислять увиденное для каких-то безумных реестров. Бывают минуты затишья, дождика, запаха прибитой у старых домов пыли, осторожной кошки, бредущей через дорогу. Злоба сухого дня смягчалась, становилась задумчивей.

Разговоры кругом тоже сухие, бессмысленные. Все время пытаешься куда-то вырваться, и на это все время и уходит. Переписчики тоже нужны, думает Василиса. Они вроде зеркала, в которое можно посмотреть и, не узнав себя, додумать все чуть иначе. Столько людей заботится о еде, думала она, гуляя по Клину, что надо бы самой перестать это делать. Пускай одни живут, а другие за ними записывают. Новые крепостные, что сами выбрали службу у Бога.

Живя в старом деревянном доме у хозяйки, она иногда выслушивала ее монологи, но могла в любой момент встать и уйти. Всякий сюжет надуман. Свет вспыхивает, - немного слов, спичка догорает. В темноте доходишь до следующего включения. Хозяйка ухаживала за престарелой матерью своего мужа, который давно спился и умер. Старуха сломала весной шейку бедра, но не умерла, как все думали, а опять научилась тихонько ковылять, держась за стены, стулья, шкафы. Обычно она сидела на своей кровати за занавеской. Там у нее был высокий горшок, иконка. Глухая, она что-то бормотала свое. В первый день хозяйка объяснила причина запаха и больше не возвращалась к этому.

На улицах много мелких неопрятных подробностей, - деревьев, холмов, закусочных, луж, оград, киосков, бомжей, машин, рекламных щитов, ухабов и ям. Как тут жить людям, во все это всматриваясь? Чего они ждут? Иногда поднимался попутный ветер, но и он никуда не вел. Надо было ехать дальше. Она предупредила хозяйку, что может уйти и вернуться в любой момент. Та равнодушно кивнула. Василиса чувствовала, как затылком размазывается по стенам. Оставалось молиться, но и Бог не латает здешние прорехи. В пустоту врывалась погода и сожаления, когда осознаешь их, чтобы остаться одной.

Про кладбища она старалась не думать. Кладбища остаются на потом. Хотя ведь и оттуда может пойти новая жизнь, не надо ничем пренебрегать. Замена реальной жизни ее ожиданием – не самое худшее, что есть в мире. Вспомнила своего дядю, называвшего себя «дедушкой, переходящим в бабушку». Все мы куда-то переходим. Оскар Уайльд был уверен, что перед воротами рая его встретит апостол Петр, потрясая пачкой его ненаписанных произведений: «И шо, Ося, будем делать?!»

Всякий человек живет в коконе и только так выживает. А она пляшет бабочкой наружу, и плачет, когда ее сносит вбок. Без помощников ей было не обойтись. От них просила одно: найти нужных людей и связать их с ней. Однако пока что ни с кем не встречалась. Ей надо заполнить окружающее чем-то красивым, сознательным, достойным описания. И тут вдруг – облом, и даже себя, пушинку, не можешь удержать умом. Ляжешь спать, но и назавтра - то же бессилие. Да, она уже прочитала эту книгу, где написано, как нам передернули все карты. Она начнет снова. По правильным картам. Все будет иначе. Нет ни ее, ни души, а есть только то, что есть.

Она переехала в гостиницу. Ходила со словарем, чтобы говорить только на чужом языке. Когда хотела есть, пила чай. Кормила мозг витаминами. Такая теплая осень столь же не мотивирована, как и ее беспокойство. Дождь висит, но не чмокает. В провинции все по-особенному. Люди смотрят в лицо, и оно круглится в ответ. Если перестала себя чувствовать, не надо никуда бежать, оставайся на тех местах, где была до этого, потом разберется. Чем нас меньше, тем всем лучше. Слово само сворачивается в ракушку, и, если поднести его к уху, кажется, что шумит кровь. Она всегда думала, что начнет отмирать с сердца, а оказалось – с ног. Очень приятное ощущение бессилия. И кажется, что взлетишь верхней половиной.

Она приезжает с инспекцией, это неизбежно, - чтобы продолжать жизнь, надо кого-то удавить, сожрать, с кем-то пообщаться, так уж вредно устроена. По запаху выбирает того, кто поинтеллигентнее, это взбадривает. Многие разучились говорить, предварительно не выпив, ссылаются на неожиданно плохое настроение, депрессию. Не каждый умеет выделять мыслью этиловый спирт, расширяя сосуды до нормы. День продержаться - большая проблема. Зато потом всегда легче, главное, не сорваться, а то новую резьбу не купишь.

Развести сад, открыть кафе, оторваться от бандитов, как будто не здесь живет. Моя твоя не понимайт, онли со словарьем. Функциональное отребье – вот ты кто. Она так и сказала ему, что, влюбившись, распадется на атомы Демокрита, что опасно, поскольку даже он так смеялся, что сошел с ума. У всякой женщины есть секреты, как сдержать фигуру, не расползтись. Заранее просит ее простить. А что запах изо рта, кособокая и телохранители – это уже частности. А пытки там или строительство детского сада, - другое дело. Надо держаться. Чем-то себя занимать. Куда-то ехать, встречаться, бизнес-план. Есть, на всякий случай, вазелин? При этом учтите, миссионерской позе она предпочитает трансперсональную. Ничто сверхчеловеческое ей не чуждо.

Какое, однако, счастье смерть: ты как бы есть, но ты никого не видишь, и тебя никто не видит. Василиса, как зверь, ищет место, где могла бы застыть в неподвижности, прислушиваясь. Осенняя дымка чуть просвечена солнцем. С балкона гостиницы, где она сидит, раскрыв книгу, видны дальние холмы, неподалеку мужчины разговаривают, время от времени доливая в стаканы водки пенящееся пиво и закусывая соленой рыбой. Их смех не раздражает ее. Она читает о рождении Запада. На какую сторону неба она сейчас смотрит, непонятно, солнце едва просвечивает откуда-то сверху. Накануне она была на приеме у здешнего начальника. Приятная секретарша, солнечный кабинет, все было подготовлено звонками из Москвы. Тем гуще было недоумение, чего, собственно, явилась, с какой целью, в чем фишка или подстава. Не то, чтобы он смотрел ей в руки, но это и так понятно, - ради чего двигаться, как не для получения бонусов. Зато она на него посмотрела, и ей хватит надолго.

Так весь день и просидела на балконе, читая и разгадывая дымчатую природу света. Мужчины, поматерившись, разошлись, оставив после себя тишину и газету с одноразовыми тарелками и пустыми бутылками. Какая-то пустая книжка швейцарской славистки с предисловием Андрея Битова. Видно, жил в Швейцарии и надо было отписаться чем-то столь же изящным и ни о чем. Василиса и сама вспоминала, как сквозь сон, особняк посольства, в котором, вроде, была на презентации книги с последующим угощением. Почему-то и это показалось ей тоскливым. Она разбирала книги в своей библиотеке, выбрасывая, лишь прочитав перед тем. Или, пролистав, как эту.

Больница, смерть. Ей всегда казалось, - чем лечить людей, лучше успеть сделать какую-нибудь вещь. Чтобы осталась после тебя. Счастье уже есть. Например, что все сочиняемые слова всегда разные. Как снежинки, среди которых ни одной одинаковой. Так и мозг, насвистывая мелодии, ни разу не повторяется. Вечером уже ощущается прохлада. Откуда-то пахнет духами и картофельным пюре. Она следит за летящей над ней птицей. Упившись своей кровью, даже меандр лопнет. Надо было сказать начальнику, что у него пафос вождя краснокожих. Впрочем, так оно и есть, неважно.

Василина хотела бы здесь построить каждому большой многокомнатный дом, в котором жилось бы привольно, поскольку это проветриваемое по всем санитарным нормам индивидуальное сознание, связанное автобанами, тропами, переулками и дворами с другими сознаниями. А потом буддист расскажет, что это иллюзия, и откроется еще что-то. Она была уверена, что начальник наверняка заподозрил нехорошее и велел следить за ней, а, может, и прихлопнуть при случае, так что надо напрячь помощников, чтобы увести их в сторону.

Ну да, бодрствовать по запутанным законам сна и вдруг открыть глаза, лежащие отдельно на чьей-то тарелке. В гостиничной комнате она не сидела, - пыль, тараканы под матрасом, черная липкая дыра для слива в душе. Здесь жили молдавские гастарбайтеры, строившие какой-то объект «Газпрома» в здешней «русской Швейцарии». Насладится абсурдом и временно исчезнет из собственного сознания. Вспомнила, как дедушка ее отмечал последний свой день рождения. Сел с утра на любимый диван у окна. С правой стороны поставил ящик с бутылками водки, нарезанным хлебом в пакетах, банками соленых огурцов и рыбных консервов. На всякий случай, чтобы ни от кого не зависеть, как он говорил, хотя бабушка варила, жарила и парила деликатесы на целый полк, как обычно. Взял купленный внуками КПК, и в ожидании поздравлений читал романы, чтобы не терять время. Дышал меленько, чтобы не тревожить протертые эмфиземой легкие. Бабушка обзванивала друзей, чтобы те пришли повидаться в последний раз. Ему неохота было препираться с ней. Он вывел на принтер большими буквами, что был бы рад попрощаться со всеми, будь они вечные, а он один шлемазл. Но поскольку они тоже помрут, то доверять им такое важное впечатление от своей личности он не станет, а просто приглашает выпить с ним, как обычно, и закусить. Ну, и извинить за достаточно долгую дорогу.

 

II.

Requiescat in pace

Самым популярным СМИ сегодня была бы газета некрологов

Давно недоумеваю, почему в однообразной россыпи газетно-журнальных изданий, бессмысленно клонирующих друг друга, отсутствует газета некрологов. Мало того, что ниша не занята. Так еще – весьма прибыльная ниша. Между прочим, суворинское «Новое время», - самое популярное дореволюционное издание, - печатало некрологи на первой полосе, что приносило ежедневный доход в сто рублей, сумма по тем временам огромная.

Ну, правда, что еще привлекает такое внимание публики? Я сам помню старую «Вечернюю Москву», которая едва ли единственная в СССР печатала некрологи. Так с них начиналось чтение газеты и, зачастую, заканчивалось. Такое издание обгонит по популярности газеты телепрограмм. И сразу скажу, ернический тон тут неуместен. Ввиду особой темы, как сказал классик, не допущу много смеха и шуток, чтобы не обидеть оставшихся в живых.

Такая перспективность газеты некрологов, думаю, не только в умеренной некрофилии, присущей, согласно психоанализу, всем нормальным людям. Сама структура новостей такова, что сообщение о чьей-то смерти оказывается их высшей точкой, подобной разряду информационного электричества. Муж бежит на кухню: «Бачинский погиб!». Жена вскрикивает перед телевизором: «Абдулов умер!».

Пока я вынашивал эту идею, смерть и вовсе вышла из берегов. Високосный год тому ли причиной. Эпоха ли заканчивается. На земле ли не мир и в человецех не благоволение, - но как прорвало. Как бы ни поправлять эту статью, а к ее выходу список пополнится невероятно. Балерина Наталья Бессмертнова и создатель космического скафандра Гай Северин, артисты Александр Абдулов и Борис Хмельницкий, создатель танка Николай Попов и поэт Станислав Золотцев, чемпионка мира по боксу Елена Сабитова и легенда программирования Кен Хендерсон, Беназир Бхутто и Сухарто, мать Сильвио Берлускони и дочь Андрея Мальгина, актер Хит Леджер и гуру Махариши Махеш Йоги, художники Никита Гашунин и Юрий Бурджелян, искусствовед Вадим Полевой и рок-певец Егор Летов, кубинский барабанщик Тата Гуинес и надежда мировой нанофизики Вадим Шпитальник, кардиолог Валерий Шумаков и скульптор Зоя Масленникова, шахматист Роберт Фишер и член политбюро Михаил Соломенцев, поэт Лазарь Шерешевский и глава мормонов Гордон Хинкли, режиссер Борис Голубовский и философ Карл Кантор, олигарх Бадри Патаркацишвили и адмирал Георгий Егоров...

Кроме слова «жуть», других не находишь. Так настигает ощущение глобального сдвига, конца эпохи – через уход людей, эту эпоху составлявших. Не об этом ли стоит размышлять в предчувствуемой газете некрологов, после утоления информационного голода рассказа об ушедших?

Одной из предвозвестниц конца коммунистической мертвечины стала газета «Советский цирк», в которой рассказывалось о свободе, культуре, политике. Так может летаргический сон нынешних российских СМИ прервет газета поминания?

Умер американский сенатор Том Лантос. Из ЖЖ nevzlin я узнал тогда, что он был венгерским евреем. В 16 лет участвовал в сопротивлении, попал в концлагерь, спасся, благодаря Раулю Валленбергу, 27 лет был конгрессменом, избираясь туда 13 раз, дружил с Ходорковским, знал на себе, что такое тоталитаризм, и, отмечая летом 2003 года в Будапеште день рождения, настоятельно предлагал Ходорковскому не возвращаться в Россию. «Миша не соглашался, говорил, что лучше знает Россию. Том ответил ему: «Возможно, ты лучше знаешь Россию, но я дольше живу. Путины везде и всегда одинаковы».

На самом деле некрологи играют важную культурную роль сохранения памяти о людях, об их деяниях, о вкладе в цивилизацию. Память – то, на чем держится сама культура. Почти все, кто нас учит в ней, - умерли. Надо только оживить ее от беспамятства на краткий миг нашего в ней пребывания, опамятоваться.

Кажется, масоны обращали специальное внимание на написание некрологов в качестве общекультурного вклада. Не будем про масонов, которых сегодня готовят там же, где и все остальное. А вот идея былых братьев вполне здравая и вряд ли кем-то оспариваемая.

Соединение трудов и дней личности, воспоминание об умерших (и родившихся) чем не высокая просветительская роль того же издания - «R. I. P. – requiescat in pace – Да упокоится в мире».

Кстати, только что выяснили, что гений Возрождения Пико делла Мирандола (1463-1494) был умерщвлен в возрасте 31 года. Ученые эксгумировали его останки и определили в них чрезмерное содержание мышьяка и ртути. Подозрения об отравлении были и сразу после кончины радикального мыслителя XY века. Заодно сообщили, что он был высок для своего времени – около 180 сантиметров, крепок, с большой головой. А его друг и возможный любовник, поэт Анджело Полициано, умерший от сифилиса незадолго перед кончиной Пико делла Мирандолы, был ростом 150 сантиметров.

Или Наполеон, что, оказывается, умер не от мышьяка, как говорили. У него и в молодости мышьяка в волосах было не меньше, чем перед смертью. Вообще, как выяснилось, люди двести лет назад были пропитаны мышьяком. Загадка, но другая.

Это к слову о том, что подобная газета была бы любопытна и в культурно-просветительском качестве. Встряска чужой смерти – еще и позыв к познанию. Помню, как в 15 лет начал читать Илью Эренбурга на следующий день после его смерти. Слышал о скандале, связанном с его книгой «Люди. Годы. Жизнь». Трехтомник был на полке, но руки дошли, только когда автор умер. 1967 год. Это чтение переменило всю жизнь. Недоучка советской школы, я вдруг узнал россыпь имен серебряного века, утаенных гениев культуры. Да еще в той интонации, которую до сих пор слышу. Нет, все мы не умрем...

Мемуарная часть, воспоминания об ушедших, рассказы и интервью – еще одна сторона предполагаемого издания. Сам ее стиль может задавать модуль уважительного отношения к усопшим, ныне почти отсутствующее. Изменить варварское отношение к человеку, - что живому, что нет.

Газета некрологов, в которой смерть - информационный повод, несет и важную социальную роль. Ныне смерть зачастую - слепая строка в новостях: того застрелили, этих зарезали, те взорвались, ту нашли мертвой. Но каждый имеет биографию, друзей, близких. Ушедший без потомства прерывает цепь, шедшую с сотворения мира.

У мертвого есть лицо. Знание о нем дает личное ощущение утраты. Возвращает ценность личности. Об умершем мы читаем едва ли не с большим интересом, чем о живом. Может, и впрямь, «они любить умеют только мертвых», как писал Пушкин? Но лучше так, чем никак. Тенью выявляется свет. Вглядевшись в мертвое лицо, может, больше оценим его живым? Вал смертей, захлестнувший нас ныне, - может, это знак, что само информационное поле вокруг нас расширилось необычайно. Сегодня мы знаем, слышали, видим намного больше людей, чем когда-либо. Но не намного ли меньше, чем нужно для душевной полноты?

Жизнь меняется на глазах. Вглядимся в нее пристально и до конца.

 

Следящие за следящими

ЖЖ как лучшее средство против охранки и моли

Геометрический рост блогов в Живом журнале некоторыми воспринимается с удивлением и даже опаской. Мол, зачем это они сами о себе рассказывают? Жить надоело? Их же «контора» читает, на заметку берет, в досье складывает. Сами на себя и на других доносят. Не понимают, что ли, где живут?

Меж тем, стремление человека к самоанализу, жажда описания кипучей жизни, дающей нечаянные бельведеры – не менее естественны, чем ощущения параноика, живущего во вражеском окружении, которое, того и гляди, что-то у тебя подглядят.

Распространению блогов способствует и массовая грамотность, достигнутая в ходе культурной революции. Потом ее подкрепила застойная тяга к искреннему самовыражению, когда в ресторан ЦДЛ еще не пускают, но рукописи уже не горят. Плюс горбачевская открытость к новым перспективам. Так что нынешний застой был обречен на взрыв опытов соединения слов посредством интернета. Личные дневники в ЖЖ оказались резервом свободы и институтом гражданского общества. Заодно и участковому, который вскоре позвонит в дверь по поводу возврата уголовной статьи о тунеядстве, можно представиться писателем собственного сайта.

Нынче ЖЖ свидетельствует о времени и о себе. Не случайно, прошедший год отмечен массовым призывом в ЖЖ профессиональных писателей. Чтобы долго не перечислять, отмечу Нину Горланову (gorlanova), которая не только выкладывает сюда рассказы и повести, но ведет учет новым дням и делам, включая уголовное, затеянное против нее местным прокурором и соседом-алкоголиком. Отмечу Евгения Гришковца (e_grishkovets), рассказывающего о жизни, концертах, книгах. Изо дня в день наслаждаюсь «новыми денискиными рассказами» Д. Драгунского (clear-text), краткими, остроумными, на вдохе, как дзенские коаны, и хлопаю им в восторге одной ладонью.

Вот они: Александр Архангельский (arkhangelsky) и Татьяна Щербина (shcherbina), Алексей Слаповский (slapovsky) и Линор Горалик (snorapp), Евгений Лесин (elesin) и Всеволод Емелин (emelind), Олег Шишкин (oleg_shishkin), Василина Орлова (vasssilina), Дмитрий Бавильский (paslen), Дмитрий Стахов (stakhov)... Иные, как поэт Вера Полозкова (vero4ka) и получили первую известность и любовь читателей из ЖЖ, где «нетленка» рождается на глазах, on-line. Тут самые интимные переживания автора воспринимаются как родные, - парадокс письменной речи. Да что 21-летняя Вера Полозкова, когда 193-летний Тарас Григорьевич Шевченко пишет в ЖЖ (со 150-летним сдвигом) свой дневник, и более тысячи френдов изо дня в день читают необязательные заметки о том, как классик проводит дни, не ведая, какие тучи скоро над ним сгустятся.

Скоро подключатся Лев Николаевич и Антон Павлович со своими ироническими замечаниями, где, кого и как «унасекомил», и Александр Блок, и Иван Бунин... А вспомнить Федора Федоровича Фидлера, который тридцать лет из дня в день записывал между 1888 и 1917 годами, с какими литераторами встречался, о чем говорили, что пили, с кем спали, какие гонорары получали.

В давние времена был анекдот про мальчика, читавшего самиздат, и для которого мама на машинке перепечатала «Войну и мир». Скоро первое знакомство с классиками пойдет исключительно через ЖЖ. Список велик: Байрон, Наполеон, Сенека, Кафка, Платон. Все мы – наши современники.

К писателям подключаются политики, бизнесмены, светские персонажи. Поденные заметки и размышления беглого олигарха Леонида Невзлина (nevzlin), соседствуют с таковыми же беспокойного олигарха Александра Лебедева (alex-lebedev), и пока еще благополучного Михаила Прохорова (md_prokhorov). Очень живенько.

В общем, достаточно примеров тотальной информации об окружающем, обрушивающейся на нас. И не надо никаких досье, картотек, прослушек и тайно вскрытых писем, о коих напоминал граф Бенкендорф: «Перлюстрация есть одно из главнейших средств к открытию истины: представляя способ к пресечению зла в самом его начале, она служит также указателем мнений и образа мыслей публики о современных происшествиях и разных правительственных мерах и распоряжениях».

Не надо тайных движений, господа охранители. Набрал фамилию в Google, и вот тебе информация – с фотографиями, письмами, заметками о вечном и на каждый день. Даже на неуловимого Джо – 50 тысяч ссылок. Как говорил Декарт: Google ergo sum.

Мир поддается такому подробному и интимному описанию, что еще немного и сбудется мечта русского философа Николая Федорова о всеобщем воскрешении. По слову их и о них – воскресите их. Стоит ли бояться земных кураторов, стоя перед небесным? Обсуждения в ЖЖ, реакция на несправедливость (случай с Алексаняном) – интернет стал резервом гражданского общества в отсутствие такового.

Казалось бы, говорящие в ЖЖ подставляются под пытливое око специальных людей. Но учтем тотальность информации. Нет людей ниоткуда, не имеющих семей, связей, знакомств, судящих со стороны как преподобный Симеон Столпник. Соглядатайствующий сам находится под взглядом тех, кто рядом. Новый резерв описаний: наблюдение за наблюдающими. Даже люди стратегического назначения не могут окружить себя сплошь слепоглухонемыми и, к тому же, неграмотными.

Да, за многими накопилось столько темных пятен в биографии, что сам Николай Федоров, воскресив их, тут же опять закопал бы в дальнем углу дачи в Серебряном бору. Но понятие информации не имеет черных дыр. Все ходим под цифровой фотографией. Кругом свидетели. Вот уж и упорным трудом нажитая рухлядь свидетельствует за хозяина. А шофер. А рота телохранителей.

Парадокс: именно полнота информации, которую выставляют в дверь СМИ, а она влетает в окно ноутбука, становится залогом от внешней слежки «органов». Как ни стой на страже «информационной безопасности государства», а вот оно, твое личико, - говорит само за себя. Паранойя секретности, запрета на мысль - сгущаются перед рассветом. Лучшее из зрелищ - видеть и слышать тех, кто вещает о сокрытости. Если скрывает, значит, есть что.

В информационной системе нет привилегированных позиций наблюдающего за другими, то ли тайного пакостника, то ли нового атланта, держащего вертикали власти. Все мы люди среди людей. И что казалось ужасом, оказалось спасением.

Тот, кто привык сидеть в тени, обречен оказаться на свету. Идеал вкусного и здорового питания моли - хорошо закрытый шкаф. А на свету прихлопнуть ее труда не составит. Тем более, что заелась, оставляет следы, утратила навык прятаться по стеночкам.

 

Опыт наблюдения за писателями

Один немец очень любил русскую литературу

Федор Сологуб, будущий автор «Мелкого беса», выпив, рассказывал автору «о своей исключительно эстетической любви к мальчикам от тринадцати до шестнадцати лет... Затем стал проповедовать бесполый садизм». У Горького под ногтями было идеально чисто, а у Леонида Андреева была видна грязь. Разговаривая, Горький постоянно делает носом резкое «тнх». Или вот: «Вчера – первый вечер петербургского литературного общества в новом ресторане на Фонтанке рядом с печально известным рестораном Марцинкевича над номерами для проституток. Большое недовольство вызвала огромная антилиберальная картина в зале: евреи пьют кровь христианской девочки» (запись от 4 октября 1908 года). И еще: «Один внешний вид Куприна выдавал в нем горького пьяницу: низкий лоб, бычья шея, опухшее лицо, короткие ноги, пропитый голос» (во время поездки в Куоккалу накануне 1911 года).

Все же не зря, - как пишут в учебнике истории древнего мира, - человека создало собирательство. Говорите, только влюбленный достоин звания человека? Нет, отвечу, только коллекционер достоин звания человека. Тем более, что человек умрет, а коллекция останется.

Даже, как в случае Ф. Ф. Фидлера (1859-1917), когда казалось, что все им сделанное кануло в Лету, растворилось в архивах, забыто и мхом поросло, - нет, иногда даже дневники не горят. Тогда собирателя извлекают из пыли и праха, являют публике, и публику охватывает понятный восторг.

Петербургский немец, влюбленный в русскую литературу, представил, по сути, этнографический труд о быте литературного Петербурга 1880-1910-х годов. Писатели были предметом его восхищения. Он ходил на все литературные собрания, ужины и банкеты. Сначала в качестве повода предъявлял свои переводы на немецкий язык. Потом к нему привыкли, он уже сам учредил «фидлеровские обеды» в 1900-е годы, ставшие знаменитыми. Активно собирал писательские автографы. Альбомы автографов делились по темам: «В дороге», «В ресторане», «На поминках», «Товарищеские обеды», «У меня», «День рождения», - в последнем случае набегало до полутораста гостей, уже непонятно, кто там был кто. Чуковский, восхищенный Фидлером, завел «Чукоккалу», как слабое подражание.

Фидлера считали маньяком автографов. Многие пытались убежать, но, пойманные, сникали и писали в альбомы, что просил. Только Лев Толстой смог избежать личной с ним встречи. Но Фидлер и тут собрал огромную «толстовскую коллекцию» - писем, портретов, автографов.

Вообще же он превратил свою четырехкомнатную квартиру на Николаевской улице в сплошной музей. Говорили, что он собирает окурки, выкуренные теми или иными писателями. Десятки тысяч уникальных «единиц хранения». Фотографии висели по всем стенам и лежали в альбомах: критик Михайловский в черкеске, Зинаида Гиппиус «в 18-ти декадентских костюмах и позах», «группа беллетристов в виде хора тирольцев». 14000 писем. Автограф Гейне, который был для Фидлера кумиром. Рукопись второго тома «Мертвых душ» с правкой Гоголя. Письмо Рылеева, написанное за 20 минут до казни. Несколько тысяч книг с авторскими автографами. Чехов его назвал «неугасимой лампадой перед иконой русской литературы». Куприн - «сосиской с крыльями бабочки».

Очень боялся пожара, что можно понять, но случилось страшнее: революция. Причем, через несколько дней после его смерти 24 февраля 1917 года: монархическую эпоху и самого Фидлера хоронили в один день. А перед тем была война, погромы немцев в Петрограде, пущенный слух, что, оказывается, все это время Фидлер был немецким шпионом и не Федор он, а Фриц. Фидлер умер, морально убитый. Сгинула и его коллекция: частью разошедшаяся по архивам и частным собраниям, частью пропавшая незнамо куда.

Но остался дневник Фидлера, который тот педантично вел на немецком языке все годы. Только о литературе. Кто, что, где сказал, сколько до того выпив. Какие гонорары получает. В какой квартире живет, за каким письменным столом творит. Во сколько встает, какими тайными и явными пороками обладает. Кто чей любовник. И так далее.

Константин Азадовский перевел, составил, прокомментировал примерно половину необъятного фидлеровского дневника, выбрав самое важное. Вот первая же запись: встреча с неким Сергеем Александровичем Бердяевым, который пишет стихи по-русски, в немецких журналах публикует переводы русских поэтов. Поношенный костюм, брюки наполовину расстегнуты, жалуется, что его преследует и вредит на каждом шагу Плещеев. Между прочим, это старший брат философа, оказавший на того немалое влияние. А я понятия о нем не имел. Следующие восемьсот страниц убористого текста проглатываешь, не отрываясь.

Вот наугад. Фидлер мертвых не целует, но два исключения: Гаршин и Достоевский. Мечтой Аполлона Григорьева было допиться до третьей стадии белой горячки – адской девы, что приходит после чертиков и зеленого змия. Обычно помирают от инсульта после змия. Вот и Аполлон Григорьев умер, адской девы не увидав. А Чехов пил умеренно: красное вино с сельтерской, уверяя, что никогда не напивался и похмелья не испытывал. О нем с конца 1894 года ходили слухи, что жить из-за прогрессирующей чахотки осталось ему не больше года. Вместо «ничуть» Чехов говорил «ни хера». Имел дело только с замужними, «то есть приличными» женщинами (после постановки «Иванова» их было 92 – до весны 1895), в 1893 году говорил Фидлеру, что «никогда еще не лишил невинности ни одну девушку».

«Сегодня на Невском мы встретили Зинаиду Николаевну Мережковскую. Издалека и вблизи выглядит как десятирублевая женщина... Моя жена уверяет, что она красится» (7.9.1896). «Позавчера – именины Михайловского. Сущий хаос, в котором ничего не разберешь. Уже к половине первого дня на столах и подоконнике стояло пятьдесят бутылок (включая водку, ликеры и пиво); к половине шестого все они были «кончены», и появилась новая батарея из тридцати четырех бутылок, да и те пустели буквально на глазах, когда в восемь вечера я покидал этот даровой ресторан. Сколько бутылок осушили после моего ухода (гости сидели, как я узнал, до четырех утра) – кто сочтет?» (8.12.1896). Через пару лет, отмечает Фидлер, на тех же именинах, но дома, было человек 60, скучно, разве что на двери клозета появился крючок. В конце 1898 года у Случевского впервые увидел декадента Валерия Брюсова, который принес сборник стихов и сидел безмолвно, с видом помешанного. Владимир Соловьев перед и после ужина перекрестился, «чего ни разу не делал в моем присутствии ни один русский писатель», - отмечает Фидлер в январе 1899 года. Когда Джером Джером, которого тогда постоянно переводили, приехал в Петербург, писатели вовсе не обратили на него внимания, - побыл пару дней и уехал (1899). О смехе Владимира Соловьева: «он смеялся, широко открывая рот, и слышалось ха-ха-ха-ха-ха, подобное совиному плачу».

«...Анна Ахматова (весьма пикантная супруга Гумилева, который сейчас в Африке... он принадлежал к числу самых неприятных и самых неразвитых моих учеников)» - о первом ее появлении на «башне» Вяч. Иванова (15.3.1911). «Вчера на кладбище Новодевичьего монастыря состоялись похороны поэта Фофанова. Волосы на голове и борода у него коротко острижены, потому что в них завелись насекомые» (21 мая 1911). Жизнь писателей при самом пристальном наблюдении производит сильное впечатление. Думаю, что и нынешние им бы не уступили. Но, где взять другого Фидлера?

 

6666666666

Арабески, или Чтение новостей как знаков будущего

Есть странные сближения. Нынешняя буря в стакане черемухового мая, - восшествие президента, дуумвират с премьер-министром, военный парад на День Победы, включая предварительные проезды ракет и танков по улицам Москвы, салют и пьянка, - все это закончилось рождением на свет 10 мая 2008 года в 3 часа 34 минуты по Гринвичу (7.34 по московскому времени) - 6 666 666 666 жителя земли.

Новость для первой газетной полосы. Смысл ее неясен, но нагляден. Факт, бьющий в глаза. Ведь новости - что-то вроде арабесок. Мы вглядываемся в их ритмичный орнамент, чтобы увидеть узор будущего, которое нас ждет.

Каким будет человеческое существо под номером 6666666666, расскажут астрологи, - время рождения и расположение звезд известны, хотя о месте рождения можно гадать. Настаивать на том, что это имеет какое-то особое отношение к судьбам мира, его творцу, всеобщей погибели и вечной жизни, не будем.

О рождении 6 666 666 666 человека я узнал на сайте, рассчитывающем численность населения земли в режиме реального времени: http://www.census.gov/ipc/www/popclockworld.html Специально поставил будильник, чтобы встать к нужному времени и увидеть момент свершения. Движение цифр online к искомому числу доставляло волнение сродни финальному матчу.

В сети есть и счетчик населения России: http://demoscope.ru/weekly/app/popclock/popclock.php Он тоже заставляет напрячься, но по другому поводу. Как бы мы лично ни наращивали население своей страны, оно убывает и убывает. Это счетчик вырождения. Каждую минуту количество родившихся в России уступает количеству умерших. Под общей суммой и под предварительными итогами текущего дня есть две строки. Первая сообщает, что каждые 20 секунд рождается 1 человек. Вторая, что каждые 15 секунд умирает 1 человек. В итоге, если не ошибаюсь, каждый день Россия вымирает на 4 тысячи. Недавно разменяли 142 миллиона, перейдя к 141 миллиону «с копейками». В этом году дойдем до 140 миллионов - с лишним.

На первомайские праздники мои дети поехали по приокским городам и весям: Муром, Касимов, Егорьевск, Коломна. Много интересного, красивого, поучительного. Чудесная природа. Начало мая в России прекрасно. Видишь, как солидные господа, посетив утреннюю службу в церкви, прогуливаются со своими супругами и нарядно одетыми детьми по центральным площадям и улицам города. Впрочем, нет, это из другой книжки. Нетрезвый дяденька в трениках, стоя рядом с женщиной с ребенком, вдруг хватает ее за голову и с чувством начинает долбить о бетонную стену. Видать, за дело, не просто так.

После Москвы, которая стягивает все деньги, особенно видна нищета провинциальной жизни. На днях сообщили, что нынешний бюджет Москвы сравнялся с прошлогодним нью-йоркским, превысив триллион рублей или 50 миллиардов долларов. Складывается он, в основном, из налогов на сверхкорпорации и на богатых людей из списка Форбса, прописанных в столице.

Дети остановились в Касимове в частной, кажется, единственной в городе гостинице - за 500 рублей в сутки на человека. Там три этажа, перестроенных из обычного небольшого дома. Первые этажи сдаются под офисы, магазины, салоны. Под крышей - номера с окнами в небо. В них сделан евроремонт, стоит телевизор с DVD, душ с гидромассажем, современные кровати. Гостиница на центральной улице, которую сплошь составляют особняки конца XIX – начала ХХ века. По словам мамы хозяина гостиницы, все их сейчас скупают китайцы.

Если это и вправду так, а не только «мальчики китайские в глазах» женщины, то китайцев, выросших в «срединной империи», понять можно. Касимов – центр России, отсюда торговцам удобно ехать в любом направлении. Да и место символическое, «теневая Москва». Касимов основан Юрием Долгоруким через пять лет после белокаменной. Был столицей касимовского татарского ханства, последнего ханства на Руси. И в 1575 году Иван Грозный объявил местного царька Симеона Бекбулатовича «великим князем всея Руси». Что он имел в виду? Наше будущее? Мы всматриваемся в узор происходящего. Китайцы скупают дома в Касимове, русские – в Лондоне. Будущее приходит исподволь, и что такое культура, как не гадание о нем? Но древние гадали по внутренностям птиц и уродливых животных, а мы по новостям, которые нам впаривают, и по странной картине мира, что из них складывается.

Психология вымирающего и уверенно идущего к новым успехам народа полна невротических парадоксов. Нищета вокруг Москвы может вдруг дать силы, нужные для выживания. А блеск уворованного благополучия в столицах привести к преждевременной смерти самих нуворишей, а того пуще, - их детей. Бывший нищий, упившись и обожравшись, помрет быстрее, чем от нищеты. Неестественный взлет по социальной лестнице приводит к кессонной болезни, вырубающей последние мозги.

Ярким символом начала мая стал военный парад с показными репетициями. На устрашение он и был рассчитан. Те, кто «с нами», сплотятся вокруг руководства партии, чтобы давить те, кто «против нас».

Так смертельно больной перед агонией счастлив своим окончательным выздоровлением. Психология его парадоксальна, - то ли он полумертв, то ли «живее всех живых». В моменты рецессии маниакально грозит всем на свете. Из чувства неполноценности возит по собственному городу фаллические символы туда-сюда: «уж я вас «Тополем» всюду достану!». На уличных билбордах демонстрирует наращенные мускулы на безволосой верховной мужской груди. Замкнут на агрессивно-неадекватном воображении, для которого реальность неважна.

Поразило всенародное одобрение военного парада на Красной площади. В ЖЖ писали, что давно мечтали видеть такую родину, сильную, мощную, с «прекрасно показавшим себя в боевых действиях» новым вооружением. И всем вам (список прилагается) еще покажем. По опросу, заранее проведенному ВЦИОМ, 70% населения радовались показу военной мощи России на параде 9 мая, и только 10% были против. Компенсационный коллективный невроз. Не только внутренние, но и внешние отщепенцы, вырвавшиеся из-под руки «большого брата», трепещут. И их достанут?

Девятого мая, как обычно, мы приехали с детьми и внуками поздравлять бабушку, воевавшую на фронте. Когда сидели за праздничным столом, перед окнами грохотала военная техника, проходившая с Ходынки. Вдруг - сильнейший взрыв. Словно один из танков стрельнул в дома. Бросились на балкон. На улице Куусинена прямо перед домом горела БМД-4. Для людей не воевавших - танк. В моторном отсеке взорвался топливный бак, открытое пламя взметнулось метра на три. Тут же все перекрыло ГАИ. Из других машин бросились с огнетушителями. БМД-4 отволокли в сторону. Колонна двинулась дальше. Поливочные машины несколько раз промыли асфальт от ядовитого топлива.

Вернулись за стол в задумчивости. Дети предложили тост за то, чтобы и впрямь не было войны. В былые годы таких тостов было много, а нынче вот во всем мутном потоке впервые услышал.

Агрессивный коллективный невроз агрессии это симптом. Чем ближе кирдык, тем сильнее кураж. Природа - ницшеанка, она падающего подтолкнет, колосса на нефтегазовых ногах соблазнит маленькой победоносной войной. И подхихикнет: мол, в прошлый раз перед волей тоже сова кричала, и самовар гудел бесперечь, и бензобаки у парадных расчетов, что ни попадя, взрывались.

 

На карачках в нефтекаменный век

Кто бы им сказал, что убивать нехорошо...

Друг детства, приехавший в начале 90-х из Канады после 15 лет эмиграции, был поражен видом москвичей в метро. «У нас в Канаде, - сказал парнишка с Тишинки, - тоже есть люди с такими лицами. Но их держат в тюрьме. А так, ну совсем другого вида люди...»

Его бы сейчас в метро, когда там скопились ветераны генофонда и бывших интеллигентных профессий. Вид благостный, хоть и тесно. Ну, а в 90-е, аккурат после его приезда, люди вдруг стали приветливее. Даже в магазинах и публичных местах. Светская жизнь появилась без страха нарваться на мордобой. Сделалось смягчение нравов и преференция в лицах.

Прошло это быстро. Нынче кругом картины оптимизма и злобы за родину. Грубость политического момента диктует ожесточение натуры. Решили, что не наше это все, наносное. И даже какое-то особое остервенение вернулось после паузы.

Вот тоже случай недавно был. Один писатель Б., встретив в кафе журналиста К., сидевшего с дамой в формате тет-а-тет, взял да и шваркнул тому по физиономии. Оказалось, затаил грубость за высказывания того в ЖЖ, где был назван чем-то вроде ходячей клавиатуры сексуальных излишеств. И, не дожидаясь, пока кто шельму пометит, сам ему прилюдно засветил в морду, продемонстрировав душевную ранимость. Притом что свою книгу, выпущенную одноименным издательством в качестве допродажного бестселлера, писатель Б. исполнил симфоническим матом. Да и в жизни так же выражается. И даже, говорят, телеведущую Тину К., позвавшую его на ток-шоу, заегозил словесными поношениями.

Сегодня такая брутальность как орден за услуги перед отечеством. Ныне не проклятые 90-е, когда Россия стояла на коленях перед экающими-бэкающими лузерами в очках и шляпах. Матерный писатель в своем праве. И неважно, как зовут писателя Б., потому что не зовут, а сам приходит. Как бонус года русского языка с прицепом.

Короче, тенденция. Нервы у людей разошлись, желток в печени кипит, - как хлеб дорожает, так зрелищ больше. Желательно, с уклоном. Народ крепкий пошел, сам под ножом бодрится. И тех, что с ножом очень уважает. Потому и мода пошла на тех, кто знаменит мочиловом. Если пришьешь кого, да с вывертом патриотическим, то народная слава обеспечена. Тут за тебя и суд присяжных, и в депутаты прямой путь, и в министры небольшого, но гордого федерального нароста. Тут главное – супостата правильно позиционировать. Типа, педофил. Или враг властей и народа. Или тайный агент некоренных национальностей. Народу, у которого в крови своя свежатинка бродит, это завсегда одобрительно. А особо, если шум на весь мир, если задет Лондон щепетильный и Дания-тюрьма, особый респект. Всем им флаг суверенной демократии на гроб и салют комендантского взвода.

Кто в курсе новостей, тот понимает, что все примеры взяты с условного потолка и враждебного воображения. Потому что иначе грозит судом и насильным выпадением из текущей жизни. Ибо, как являет опыт, самые обидчивые писатели – матерно-сатирические. А самая филейная честь с достоинством у людей, рассуждая в европейском размере, - уголовно наказуемых и чисто конкретных убийц.

Потому самой популярной передачей на телевидении предложил бы стать ток-шоу «Час рецидивиста». Заодно бы пригляделись к будущим министрам и властителям дум. Но, поскольку покупаем импортные лицензии, а там такого нет, то до собственной гордости не дотумкали. Что впереди. Будем еще сами лицензии умственные продавать. Шобы, падлы, учились. Хотите газ нюхать, так вот к нему закуска.

Некоторые, особо нервные граждане интересуются, куда, мол, смотрит начальство? Мол, поводы к сумасбродству забудутся, а способ околачивания груш усугубится общим повреждением. Мол, человек тварь впечатлительная, только о дурном помнит. А ныне уровень садизма почище, чем при коммунистических батюшках.

Разве не для смягчения сумеречных нравов начальство поставлено, спросит этакий скорбный душой наивец. Не для этого, отвечаем. Начальство поставлено на предмет краткого курса изведения вредных начальству видов. Гимназиев не заканчивало. А там, чего заканчивало, тому и учат. Падших – в сортирах мочить. Тех, кто милость к падшим, - в СИЗО. Кто не с нами, тот знамо где. Давить, так до упора. Тут как раз в интернет-сайтах много чего показывают про суровые нравы воспитания в местах лишения. Европейским судам таскать, не перетаскать. Так лучше сайты задавить.

В общем, у начальства за свои деньги свое реалити-шоу. То шпионы по углам ползают. То слишком гордых полно. То слизистых надо одарить. Скучно на вершинах, где одни орлы двуглавые летают с избранными режиссерами. Начальство тоже бедно устроено, на такие деньги не рассчитано. Тут полная генеалогия у него боком выходит.

Это раньше шваль интеллигентская трындела, что рыба с головы гниет. Ныне не дикое время отставшей от текущего момента философии системы Маркс-Энгельс. Ныне гнилая голова вертикаль себе отстраила. Если нос зажать и сознание выключить, то ничего. Впечатляет.

Даже привыкнув к альтернативному уму и повадкам власти, все-таки не удержался, полез в ученую книгу про человеческую деструктивность. Оказывается, «губительная энергия агрессивного инстинкта досталась нам по наследству. Агрессивность была обусловлена процессом внутривидового отбора, который длился многие тысячелетия, прошел через каменный век, оказал серьезное влияние на наших предков, а сегодня пронизывает человека до мозга костей».

Хоть пишет специалист по животным видам, а и про человека не ошибается. Хотя и добавляет, что у животных инстинкт и сохранение вида, а у людей – гротеск и насмешка над смыслом. Потому что люди принимают грозные позы не для устрашения, как бедные звери, а для приободрения себе подобных, чтобы вместе на кого-нибудь броситься и сожрать. Итог - данный вид ставится под угрозу и исчезает.

Инстинкт небытия - вот национальное достояние. Чай, не сосуны млекопитающие, а серьезные люди на нефти и газе. Кто к нам с чем пойдет, тот от нашего инстинкта вместе с нами медным тазом накроется. И вся округа о том уже знает.

А что о журналисте К., схлопотавшем втык за эволюцию нравов, то он ничего даже поживает. Встряхнулся, начал новую жизнь, учится удержанию в себе словарного запаса. Все-таки не писатель Б., что скоро будет национальным героем года русского языка с прибором.

 

III.

Со спутника видно Дао, вьющееся между лесов и полей, гигантское распятие, полумесяц с шестиконечной звездой, Будда в ступе, еще что-то. Она поняла, что все живут в разном масштабе, поэтому так трудно сойтись, совпасть. Трогала снаружи, где тело, а мыслями лезла в душевную пыль. Ты в нейропсихике человека, а он глаза залил и ножищами затаптывает, огонь, как Татьяна Толстая, в круговой защите от всех. Психиатрическое сырье, - может, так?

Хозяйка ее с утра места себе не находила. Срывала нервы на старухе. Почему та зарядку руками не делает? Не понимает, что в движении жизнь? Нет, ни разу не делала! Она бы увидела. А в попе у себя, зачем ковыряет? Потом жалуется, что кровь идет. Не сходила в горшок – плохо. Сходила – тоже плохо. Лишь бы жаловаться. Старушка, сидя на кровати и закрыв лицо руками, тихо плакала. – «Мама, зачем вы целый день спите? Поэтому и сил у вас нет. Откуда им взяться. Делайте что-то. Дыхательные упражнения. Ноги поднимайте». Она добрая тетка, об этом можно не говорить. Она называет свекровь мамой. Они вдвоем на свете, ребенок то ли на пятидневке, то ли в интернате. Когда она входит в ее закуток и видит, что старуха спит, она будит ее и начинает что-то выговаривать.

Чем плоше и безнадежнее жизнь, тем разнообразнее должны быть способы ее описания. А у Василисы как раз иссякли всякие силы. Была непривычная для этого времени жара. Потом небо нахмурилось, ветер стал все сносить. Подхватил пустые пакеты, газеты, разорил мусорные баки, гнул деревья, срывал головы прохожим. Она открывает одну книгу и там читает о проблеме Вечного Жида у писателя Андрея Соболя, который покончил с собой в 1926 году, сидя на скамейке на Тверском бульваре. Открывает КПК и читает там у Сергея Курехина, который обследовал движение Вечного Жида в истории, пока не определил, что это он, Курехин, и есть. Она ощущает свое сердце с той стороны желудка, у спины. Знаки окружают ее, надо просто на них реагировать.

По случаю выходного дня здесь в провинции люди делятся на выпивших и сильно выпивших. На скамеечке около дома культуры она вычитывает в книге, что в 1940 году Бела Балаш подал в советский комитет по делам искусств заявку на фильм о Вечном Жиде. Возможно, он не знал, что в этом же году был снят фильм под этим названием – в Лодзи, - по заказу Гитлера. Ага, вспоминает Василина, кажется, его только что официально запретили в России, почти через семьдесят лет, к чему бы это. Она не обращает внимания на людей вокруг. Но когда понимает, что пьяные люди матерятся в ее адрес, тихо исчезает, задернув шторки своей монады. Боковым зрением видела, как пьяноватый парень вырывался от молодой жены с ребеночком, не хотел вставать на цивилизованные рельсы. Ей, кричавшей на него изо всех сил, не позавидуешь, но, как в Гильгамеше, другого пути в цивилизацию, кроме жены, для таких нет. Хотя ребеночку передаст то же самое, что дали ему.

Из этого месива некто устроит очередное самогоноварение, сублимацию мировой революции. Все, что она может, это отслеживать заговорщиков и по одному убирать их, а как иначе? Она делает пометку в блокноте. Мастерская художника место трансцендентного парения. Не хватало еще разбираться в оттенках дерьма. Трансперсональные опыты, гнозис и актуальное искусство – все это по дороге из Москвы в Петербург. Посвящается А. Н. Радищеву. Если вы хотите оказаться в городе Петра, вы должны пройти посвящение, полный цикл перемены личности. Вот и цель. Василиса делает еще пометку в блокноте. А после этого и тайный план Санкт-Петербурга, возможно, станет ясен, - восхождения в райские сферы.

Василиса видела, как натужно идет жизнь. В будние дни детей прятали в школы, взрослых – на работы, чтобы те и другие не разнесли все вокруг. Милиция тоже придумывала себе формы заработка и развлечений, опасные для окружающих. Государство явно было не из этих степей и все думало «как бы их всех прокормить», а начальство откровенно воровало все, что было. Хотелось плакать, глядя на все это, особенно в первой половине дня и перед дождем.

Ей давно уже не казалось, что где-то есть люди, которые все знают, и ей только надо самой их придумать. Набегала волна сна, ночи, смывая все, что она сочинила. «Не спи, не спи, - говорила она себе днем, когда хотелось все бросить и забыться, сил ее не было жить из себя одной, а больше было не из чего, - не спи, замерзнешь». Она включалась в общение на автомате, и с облегчением выключалась. Может, какой-то внутренний дефект мешает ей идти вперед, рефлексивно отбрасывая все время в саму себя.

Тут же раздается звонок по мобильному телефону от подруги, которая рассказывает, в какой роскошной квартире была накануне на дне рождения у коллеги своего мужа по адвокатскому бизнесу. Новая квартира, новый стиль, - никакого минимализма, - сплошная дороговизна, эклектика, огромные залы, знаменитости в гостях, подготовка к переезду на новую дачу в Барвихе, старая на Рублевке уже никуда не годится, есть ниша у окна для небольшого камерного оркестра крепостных, и там устроился специально приглашенный модный писатель, несколько алкоголического вида. И так минут тридцать, от которых у Василисы идет голова кругом.

Прийдя в себя, она решает, что больше ни о ком никогда не будет плохо отзываться. Наложила на себя епитимью. Чем дальше, тем все больше нужно скреп, чтобы не развалиться. Словно вся система координат развалилась, все масштабы съехали с оси. Она придумывает их, а потом не может вспомнить. Но так было всегда. Она жила без масштабов, потому что не верила в те, что были вокруг. А быть масштабом самой себе – надо, но не удается, потому что все время сдувает ветром.

Вот и здесь, как везде: одни окопались и держат глухую оборону, имея в виду всех уничтожить, обобрать, заставить работать на себя. Пейзаж подыхал под этими мыслями. Других носил ветер. Сила тяготения была так мала, что им требовалась водка, чтобы размазаться по земле, не дав не быть. А она готова не быть.

Бесконечность волновала ее до безумия, не давала сосредоточиться, но приткнуться было некуда. Дорога размывалась под ногами. Может, в этом и есть ее волшебство. Главное, думает Василиса, не возненавидеть все это, став неуловимой мстительницей. Это легче всего, дело за исполнением приговора.

- Нет ли у вас здесь непьющего мастера? – спрашивала она всюду.

- Мастера какого? Чего мастера?

- Все равно, чего. Просто мастера?

Люди пожимали плечами. Она просила их не говорить сразу «нет», подумать. Она бы сидела рядом с ним, помогала ему, обрела крепость.

- Сейчас не такое время, - сказала женщина, покупавшая перед ней овощи с грузовика, - только успевай вертеться, на себя не оборачиваешься, не то что на других.

Они бы даже не разговаривали. Достаточно, что рядом сидят, и каждый занимается своим делом. Он делает деревянные колеса, которые не нужны людям и потому совершенны. Сидят в своей деревне Безбородово, три шины перед забором их дома лежат друг на дружке. Глаза сыты пейзажем, а сердце пусто. Одна улица на всех, поле с небом, да дорога проходит сбоку. Она уже не сможет общаться со своими богатыми приятелями, купившими квартиру на Большой Пироговской. И ей тошно с ними, и им с ней, наверное, тоже.

Мастер молчит как герой Платонова, или говорит неправильно и мудро. Но она знала, как катит селевым потоком молчание, и ты уже никогда из-под него не выберешься. А потом еще есть тело, что совсем грустно. Жизнь это грошовый повод отвлечься от тупика, в который залезла спрятаться от всех. Она и отвлекалась.

- Ты бы съездила куда, Вася, - говорил муж-мастер. – Сил нет смотреть, как изводишься. Я подумал, почему ты не болеешь. Ты своими страданьями любую хворь в себе сжигаешь.

- Я хочу себя так довести, чтобы взглянуть на все в первый и последний раз, понял? – сформулировала она ночью, но не разбудила его, а записала на бумажке.

Она и в детстве, словно видела и знала все заранее и с обидой, что все не совсем так, чуть передернуто, но звук фальшивит. Все, что она могла сделать для России, это изучать армян, чеченцев, татар, вьетнамцев, китайцев, что в больших количествах расположились на среднерусской равнине. А, может, нужен русский Талмуд, который самый причудливый бред окружающей жизни рассматривал бы с великим напряжением ума, изворотливостью и неожиданной диалектикой. Иначе и впрямь открывай кингстоны. Несмотря на жару, она закрывала наглухо окна, наслаждаясь тишиной, и открывала их только ночью, чтобы напрямую слышать звезды и небо.

Перебив текста теоремами, названиями населенных пунктов, закусками, авторами читаемых книг, мало ли чем. А то все погода и погода, это скучно. Затем она предложила своему помощнику придумать ей сложносочиненную семью, которая, как и дети, нужна нам для личностной защиты. Допустим, она выходит за него замуж, но таким образом, чтобы у него была своя жена и дети, а у нее еще муж, и еще, но тоже со своими семьями. Ей холодно и страшно, он понимает это? Да, понимает. Она хотела бы жить в центре дома, у которого было бы много уровней защиты. Может, он это сделать? Конечно, попробует, очень интересная идея. Спасибо. Тогда она, пожалуй, доживет до утра.

Если подумать, то должно быть не меньше пятидесяти комнат. И пара анфилад, чтобы от всех отделиться. Вспомнила, кстати, как Дж. Босуэлл зашел к Жан Жаку Руссо спросить, что он имел в виду, выступая против частной собственности, а тот ему честно: «Сэр, мне совершенно не нравится этот мир. Здесь я среди своих фантазий, и мне плевать на все остальное. Я терпеть не могу этот мир, и человечество у меня не вызывает ничего, кроме отвращения». Неизвестно, как Босуэлл, а Василиса сразу подумала: «Наш человек, надо перечитать и повнимательнее».

Нет, прятаться и отстреливаться, это не для нее. Закопаться и вылезти с другого края – лучше будет. На каждой станции главное это, конечно, привокзальная площадь. Там автобусы, таксисты, магазины, кафе, местные алкаши, милиция, - центр жизни, который невозможно охватить сознанием. Недавно построили новый колхозный рынок, по вечерам сверкает реклама, ветер гоняет мусорные пакеты, бумажки, пыль. Кто-то ведь здесь живет, какие-нибудь сторожа в магазинчике «Мясо России», на котором нарисован спартаковский ромб. Есть и бандиты, которые все контролируют, неподалеку их люди стоят. Ее мастеру было бы нелегко, как нелегко круто молчащему человеку при бандитских режимах. Опять волнения и неотвязная мысль, куда спрятаться. Пока она соберется с силами, пусть все останется по-старому.

Ей казалось, что она не понимает чего-то главного, потому что боится это понять. Что случилось с Евгением Онегиным после окончания романа? Правда, что он уехал воевать на Кавказ и там вдоволь напроказничал в войне с чеченцами, а потом принял мусульманство и бежал к османам? А ее друзья, чем они занялись в какой-то момент своей жизни? Те же молодые поэты, кто не спился, а уехал за границу или выпал из виду. Надо ли ей бояться встреч с бандитами, «заказавшими» ее по ходу ее путешествия, - сдуру, без причины, чтобы не высовывалась, просто кому-то спьяну не приглянулась. Или бежать от толпы, просящих ее, столичную штучку, о помощи в лекарствах, деньгах, в устройстве в институт, на работу, в ближайший город, в Москву, заграницу.

Если бы не секретарша-смерть, куда бы она делась. Эта длинноногая подружка в черных чулках в сеточку решает все ее проблемы, только скажи. Убивать себя, - не других, вот наш девиз. Жизнь такая большая, что обычно ограничиваются деньгами поблизости и несложным преступлением. Можно сомневаться, все ли варианты жульничества отработаны, но для этого надо знать хотя бы половину. А время тратить неохота. И сообщников нет. Люди, подобные ей, притягивают предателей. Можно не сомневаться. Она слишком много думает и не прямо видит, чтобы удерживать рядом с собой. От солнца, воздуха и пространства у нее болит голова.

Столько времени, сил и суеты требуется, чтобы снять на время пыльный сарая, закрыть дверь на защелку, преодолеть любопытство хозяйки, поменять зарядное устройство в ноутбуке и приняться за работу. Слова нужны не для сюжета, мой милый Фернандо Пессоа, мастер пятидесяти трех жизней, а для порядка в мыслях. Вот и весь секрет нашего тайного общества. И таблетку от аллергии, а то здесь жуткая пыль, повисшая в закатном луче солнца грязного окна. Бутылочка с водой у нее тоже всегда своя, купила на станции.

«Все жалуются на бессонницу, - пишет она, - такое впечатление, что никто не страдает от сонливости, от невозможности сосредоточиться, думать в полную силу. Сейчас это нужно, как никогда». Нет, выделяет следующую строку и уничтожает. Об этом нельзя говорить. Шутка ли, все эти книги на полках и их авторов, целые библиотеки сочинило одно существо и даже не человек. Задачка для филолога.

С трудом передвигала ноги. В дороге бывает такое. А тут еще в левом ухе завелся сверчок. Понятно, что это кто-то недобрым словом поминает. А с медицинской точки зрения? Инфаркт левого уха, тиннитус, не хотите ли? Нарушение кровообращения из-за перенапряга мышцы, держащей уши животных в стоячем положении. Оно и понятно, в пути все время настороже. Но вдвоем со сверчком веселее, к тому же он не настоящий, как она боялась. Главное, двигаться вперед, а силы придут постепенно.

Хозяйка, перед тем, как Василиса съехала от нее, вообще перестала кормить старуху. «А она и не помнит, кормила я ее или нет. Еще и спрашивает: «а за мной здесь собес ухаживает или кто?» С ней железное терпение нужно. Самой хоть в петлю лезь».

Василиса разговорилась с местной учительницей. Хотела узнать, можно ли выделять лучших, задавать перспективу, - стихи, живопись, музыка, писатели. Они выпили чаю у нее дома. Умненькая тетенька жаловалась, что ее саму текучка заедает. Если есть кто в классе поумнее, так его же надо вырвать из общего поля тяготения. «Так это и всем надо пробудиться, - говорила Василиса. – Надо чувствовать, какие стихи, какая музыка сегодня тебя потрясет. Может быть, и еще кто-то проснется рядом с тобой. Не надо бояться быть собой. Это потрясает больше всего.

На прощанье они расцеловались, она дала свой номер мобильного. Здесь похоже на пастораль. Другие люди, другой ритм, воздух. Сами эти дворы двухэтажных домов, палисадники, она сама так жила, отсюда некуда идти. Когда смотришь из окна на улицу, видишь, что жизнь тут заканчивается.

Она оживила дурдом записями реактивных состояний. В доме культуры устроила выставку актуального искусства. Привезла на автобусе толпу московских журналистов. Спонсоры выставили угощение, но пили, в основном, свои. Местные стояли на улице, курили и разговаривали. Счастье, что никто не напился, что не кончилось дракой и поножовщиной.

Никакого туризма, костра, палаток, клуба самодеятельной песни. Мысль требует уюта и удобств. В огромной вселенной узенькая полоска, где человек может быть. Надо нести с собой более высокий уровень комфорта. Иначе не имеет смысла вторгаться в жизнь, которая со стороны кажется идиотической, а с ее приходом станет просто ненормальной. Она твердила об остранении мыслью, искусством, сумасшествием. Качество изображения диктует дорогая техника. Заглохшая деревенская природа и дикость актуальных красок, форм под лозунгом – «С этим надо что-то делать!» Тут еще заложен заряд агрессии и самоуничтожения, тротиловый эквивалент огромен, не поддается оценке. Мы можем лишь поставить зеркало. Этого мало? Дать цель в жизни, кроме кражи, насилия и водки? Но им надо самоутвердиться за чем-то счет, вогнав кого-то в смерть, в землю. Так их воспитали, устроили.

Кругом столько живописного мусора, что его надо лишь ярко раскрасить и вписать в ракурс композиции. Недаром заграницей телерепортаж из России узнаешь моментально, с первого взгляда. Этот дневник будет с картинками, - альбом. Попробуем изменить свою жизнь, - необязательно к лучшему, хотя бы просто так. Лучше думать чужими стихами, чем соседским матом.

- Вы уедете, а нам здесь оставаться, - сказала учительница. Сколько раз она уже это слышала. На сцене ДК поставили они трагедию. Античный хор произносил: «Вы уедете, а нам здесь оставаться». Вселенная лопнула, мир открылся насквозь, - наравне с Африкой, латинской Америкой, Индией есть еще и такое вот, по дороге из Москвы в Санкт-Петербург. Говорят, и небо тут особенное, среднерусское, не терпит ни китайцев, ни черных, ни евреев, правда, что ли?

Тут кругом лопух, который из нас растет. И, поскольку нет таджиков, прибирающих в городе, видно, сколько исходит от людей мусора. Плохо то, что она не высыпается. Сегодня всю ночь думала, как будет рассказывать школьникам о ране Андрея Болконского, которая кастрировала его, как хирург после операции поцеловал его в губы и как он умер после того, как осторожно намекнул Наташе Ростовой, что брак их из-за его ранения будет особенным, а она, не подумав, мгновенно закричала в ужасе: «Нет, нет, вы будете совершенно здоровым!..» Ну, он и умер, все поняв.

Никаких школьников не было, и она не учительница. Ночью это все неважно. А утром нет сил, и она должна ни на что не реагировать, чтобы просто двигаться. Если у нее будут помощники, живущие по этой дороге, первое, чему они должны научиться, это выживанию. Так спортсмен начинает тренировки с умения падать, ничего себе не сломав. Не надо ничего доказывать. Сливаешься с пейзажем. Мечтаешь лежать в траве, и чтобы муравьи шли через тебя, не замечая. Но это щекотно и неудобно, раздражает кожу. Закат на реке гораздо комфортнее. Стихи Афанасия Фета ползут через душу, приятно щекоча. Она давно приручила буквы, и кажется, что там, куда они уползают, можно жить.

Ее приглашают на пикник за город. Город такой небольшой, что это десять минут пешком. Прекрасный вид на реку, палатки туристов, местное начальство, шашлыки, много водки, желание произвести впечатление на столичную гостью. Она запомнила дорогу, чтобы при первой возможности уйти. У нее есть номер мобильного телефона, по которому она позвонит и скажет, чтобы ее не искали. Василиса полна покоя, который она постарается унести с собой. Но без той сонливости, что не дает ей здесь жить. Что за мужчины, клонящие в сон! Сонная, ты не можешь различить опасность, но зато тебе и нет до нее никакого дела.

Она не верит себе, а сонливость означает просто, что будет гроза. И путь ее отхода должен быть сухим и безопасным, потому что потом они наладят в сауну с пивом, и выбраться оттуда будет сложнее, чем сейчас. Часа два у нее в запасе есть. На самом деле сонливость это аллергия, - только не насморк, а глаза закрываются. Чтобы проснуться, вспомни, что твой собеседник и есть предмет исследований, за которым ты сюда забралась. Сверься с методикой его описания. А вот и еще один, и еще. Они галдят, выпивают, пристают с ерундой. Чтобы глаза не закрылись, не надо ими двигать.

Рыба на сковородке понимает, что быть в воде это быть внутри себя. Спящий выволочен в явь, которая с той стороны сновидения, мнимый морок. Она как бы помнит, что бредет из одного пункта А в другой, но ей не за что ухватиться по дороге. Чудо, что она отдает себе в этом отчет. Это записано в ее ноутбуке. Это и называется, - жизнь идет мимо. Так появляется еще один населенный пункт. Оказывается, кое-что построено не там, где надо, поэтому не существует.

Вися на взглядах других, мыслить нельзя. По всему получалось, что она работает не на людей, а на тех, кто стоит за ними и в стороне от них. Это ее устраивало. С людьми ей не по пути. Мелкий, неэкологичный вид. Пуще уж всеединство. Можно представить, что есть агенты, работающие против людей. Пока у нее варит голова, она с ними. От пенсии в людоедском доме для престарелых она откажется. Голова – пустая тыква с вырезанными глазницами, в которой горит свеча и гуляет ветер, пытающийся эту свечу задуть. Схватись за мысль, и она тут же оставит тебя.

Итак, всякая дорога состоит из укромных мест, где можно ощущать себя, то есть думать. Не просто вечерело, а становилось пасмурно. Женщина, стоя у калитки, смотрела, когда кто-то шел мимо. Жизнь трудно выдержать в одиночку, поэтому люди ищут кого-то еще. Может, у женщины сломался телевизор или надоел ей, вот и вышла она к забору смотреть на улицу. Глядя на эту женщину, которая не видела ее, стоявшую в глубине комнаты в доме через дорогу, она думала, что недостаточно жить по-человечески, надо еще отдать в этом осмысленный и членораздельный отчет. Лечить людей, строить дома, готовить еду, - а поверх всего сложение слов, чтобы не забыли, как это делается.

Может, всем им здесь стоит ходить к психиатру, - думает она. – Хотя бы в промежутках между просмотрами телесериалов. Учитель, семейный врач, психоаналитик, провайдер, пристойная сельская номенклатура. - Начинается дождь. Женщина, стоявшая у забора, заходит в дом, но продолжает смотреть, как кто-то попал под ливень, и бежит, закрывая голову пакетом. Пасмурно было весь день, а все равно никто не ждал, что погода вдруг испортится. Так заканчивается выходной день. Дачники собираются домой, а как им теперь возвращаться в город по мокрому шоссе, в пробках. Обсуждают, не обождать ли, чтобы поехать за полночь, а пока досмотреть хоккей и выпить еще чаю. Или лечь сейчас спать, а уехать часов в пять-шесть утра, такой сумасшедший вариант. И все же собираются и едут по враз размазавшейся дороге, по грязи. Чуть ли не полчаса добираются до шоссе вместо обычных десяти. Нервная жена долбит по нервам, что, вот, досиделись, вместо того, чтобы, как люди, уехать сразу после обеда, как она говорила. Притом что ничего не говорила, климакс это что-то.

Тут еще сократили количество поездов, и, стало быть, все поехали на машинах. Он нарочно не стал смотреть по спутниковому навигатору, где и какие пробки. Все равно не поможет. Вроде проводят какие-то ремонтные работы, но говорили, что поезда не сократили по расписанию, а отменили вовсе и, как всегда, это скрывают. Все-таки машина не дает расслабляться. Чувствуешь себя еще человеком. Когда есть опасность, то более собранный. Иначе, он заметил, клонит в сон. Читать не может, засыпает тут же. Чтобы прийти в себя, должен выпить. А тут – за руль, и глаз играет.

Пока он подбросил ее до города, она выслушала все положенные в этом случае разговоры, мнения о жизни, истории болезни. А, когда вышла из машины, дядька исчез с ее горизонта, словно и не было. Странно, сны играют нами. Погода меняется, - после жары холод и опять жара, - вместо осеннего календаря. Обхватив себя руками, она пытается возобновить логику, чтобы было за что держаться. Это как веревочная лестница, уходящая без опоры в небо. Попробуй залезть.

Она лезет. Деньги рассыпаются в прах, это финансовый кризис, такая игра в бумажки, которые нагружают смыслом, в них отсутствующим. А люди верят, будто это что-то значит, покупают друг друга, детей, прислугу, дома, хорошее образование в английских школах, яхты, женщину и футболистов. Рассудок тоже рассыпается, как у мамы ее клинской хозяйки. Как-то она разговорилась со старушкой, и та поразила ее добротой, мудростью, светом и безумной изворотливостью, с которой включала ее в сюжеты собственной жизни, осторожно присматриваясь к реакциям, правильно ли говорит, не ошибается ли, чтобы тут же воссоздать все в новой комбинации.

Она видит, как подхватывает людей страсть быть и обогащаться, как убивает всех, кто рядом с ними. Как-то ей показали издали Мальгина, чья дочь застрелилась, а он отряхнулся, ничего не понял, утешился с котом и пошел печатать ее дневник со своими комментариями. Ее начинала бить дрожь, когда она думала о нем, - какое-то воплощение мелкого зла, персонаж дурной прозы, недоделок в окружении телохранителей, а не человек. Она не хочет никого видеть. Она смотрит на себя в зеркало. Ничего особенного, лучше не быть.

Тихо, и она слышит, как звенит нерв, как ругаются друг с другом люди. Иначе им не подтвердить, что они есть. Но зачем быть? Где электропровода, там нервы протянуты вдоль пути. Она искала уйти мимо людей к тому, что лучше их. Ничего никому не объясняя. Кто знает, тому и так понятно. Ну да, вроде монастыря. Только у них человек висит, а у нее не человек, нет. Очень больно ей было видеть людей, грубо, обидно. Натыкаешься, как на злой камень. Она вдруг заметила, что из-за мяса ее и за человека не считают. Она не знала, как у мужчин, но, кажется, и тех никто не брал в размен на мысли.

Чтобы выздороветь, надо почти умереть. Как зверек ямку, так Василиса держала для этого квартиру, где ее никто не тронет. Пила чай, записывала мысли, как дорогу, по которой должна пройти. Главное, не делать круги, как в лесу, когда заблудишься, не повторяться. Бывает, что эрос тянет к другому человеку, вообразишь себе невесть что, особенно, засыпая, или под утро. Но люди созданы не для любви, - для обиды. Будешь как на картине Ван Гога «Прогулка заключенных» лицом в спину другим арестантам в тюремном дворе. «Ты прав, мой дорогой, зря мы сюда поехали, только время потеряли, и нервы друг другу попортили. Не пей так много, совсем дураком станешь».

Общаясь с людьми, она заглядывает за спины. Одолев половину пути, благодарна всем, что ничего не жаль, ничего не надо, такая дрянь кругом. Импульс энергии толкает прочь, значит, есть куда. Только не сойти с ума, не спешить, не есть мяса, чтобы не нажить воспаления суставов.

Посреди дороги между двух столбов висит цветная растяжка, чтобы проезжающие в машинах люди читали рекламу. Боль нужна, если хочешь проснуться. У нее болит локоть, видно, застудила. Руку тянет вниз, и перспективы неясны. Она не заглядывает в указатель населенных пунктов. Раньше она хотела сфотографировать всю дорогу для будущего альбома. Пейзажи скрашивают жизнь. Но теперь ломит тело, и ей безразлично. Люди нужны ей только для того, чтобы навсегда о ней забыть. Такое вот девичье честолюбие.

Погода испортилась. Придорожный лес, если зайти в него, сумеречно тих. Где-то здесь можно закопаться и помереть, если охота. Ей кажется, что она уже сидела так, опершись спиной на ствол сосны. Мох, иголки, сидеть не холодно, мягко. Она, как Будда, не встанет, прежде чем что-то не решит. Что-то выталкивает ее, мелкое раздражение, мандраж, не хватало еще заболеть. Не удержишься на одном месте, это нормально. Она открывает шире глаза. Что бы ни было, все правильно. В последнюю минуту перед отчаянием она глубоко вздыхает. Какая-то птица шумно срывается с ветки и перепархивает на другое дерево.

Ага, чем подробнее будет ее путеводитель, - с картинками, рассказами о людях, диалогами с начальством, - тем сильнее втягивающая по ту сторону пустота. Вокруг нас много слов, а должно быть еще больше, - тогда, может, мы наткнемся на те, что нам нужны. Она достает из кармана блузки КПК и начинает перелистывать какой-то роман Стивена Кинга. За жизнь человек прочитывает тысячу книг, а она - миллион, и кузнечик в ухе наговорит ей недостающее. Она истлеет, а слова останутся. Умирать все равно глупо, но не так, как сразу после рождения. Поэтому она плотно упакует эти чемоданы.

К вечеру карлик отчаяния напивается крови. И ты, как собственная пиявка, насытилась собой. Поскольку думаешь о завтрашнем дне, то не поспеваешь в последний вагон дня сегодняшнего. Не привыкнешь, что завтра не будет. Она видит постового ГАИ, буфетчицу в гостинице, шофера в автобусе, крановщика на стройке, - изнутри ей страшно, что так можно жить. Но все довольны, влачат, что есть, а она им кажется странной, что-то у нее с лицом не то.

Она не выше их, не ниже, она – с другой стороны. Вечереет, зажигаются огни. Как говорил ее папа: «знаешь, доченька, эти лампочки и электричество тоже должен кто-то сделать». Да, папа, знаю, я и сама подрабатываю здесь тенью. Вечером, когда в домиках видны мягкие огоньки под абажурами, а на торговой площади три фонаря, - здесь даже уютно, несмотря на крики дикой молодежи.

Произносимые слова разрушают целостность духа, неужели никто это не понимает? Если бы она могла молчать. В молчании с собой блюдешь ямб с хореем, приличия точного дыхания. С другими говоришь непроизвольно, в ужасе слушая себя со стороны.

На ее пути охотники чередуются с собирателями, лягушки, которые первыми из позвоночных начали дышать легкими, моргать и пользоваться лапками, стали потихоньку терять половые признаки. А гермафродиту зачем кричать на пруду и в болоте. Ему и так уже хорошо.

Неприятный опыт лишает нажитых духовных способностей, и его надо со скорбью выпарить из себя, а способности найти вновь, отказавшись от недавних выигрышей у судьбы и от части материальных припасов. Пришлось бежать в ужасе от шпаны, испытав одновременно унижение от бегства и счастье от того, что жива осталась. Страх действия рождает меланхолию. Действие порождает радость от физической пригодности организма. Для душевного равновесия патологический аффект был ею описан относительно напавших на нее выпивших молодых людей. У нее будет кабинет и практика психотерапевта. Она постарается найти этих ребят и им подобных для составления анамнеза. Что она еще может сделать?

Парень работал в сапожной мастерской. Профессиональный наркоман, - вдыхал годами клеи и растворы для обуви. Зато и видел православные галлюцинации: ангелы, Богоматерь, Николай Угодник, которого, впрочем, в реальности не было, чистый миф. Но и этот святой являлся исправно и спасал, как положено.

А что ей делать? Иную ночь прожить, как родиться другой женщиной. Неужто и во второй раз родиться – тоже зря? Но ведь просыпаться назавтра не бросишь. Она искала другую жизнь, от старой ушла, а новой в природе не оказалось. На пыльной площадке дети перекидывают друг другу мяч ногами. Пройдет дождь, и все здесь развезет грязью. Энергия вытекла отсюда. Она надевает другие очки. Она пытается перевести это на английский язык, на латынь. Как советовал учитель. Потом перевести обратно на русский. Может, что-то проявится. Иногда пустота оказывается тайным посланием, негативом. После перевода у нее остается слово: «учитель».

690 километров пути делится на 23 праведника. Но одного приходится 30 километров. Василиса звонит в Москву, зная, что он как раз сейчас без работы и может выбрать любой отрезок дороги. Просто разбить по линейке и назвать пункт, который ему нравится.

Обычно учителем считается тот, кто знает. Он же всегда удивлялся на людей, которые уверяют других, что знают. Их собственный голос диктует им уверенное поведение, - говорит учитель. – Можно ли назвать их рабами своего голоса? Или счастливцами, которые всецело доверились учительскому голосу.

- Быть учителем перед другими довольно легко, - говорил учитель. – Как правило, для этого достаточно быть не слишком умным. Но кто может считаться учителем перед самим собой, неужели есть и такие?

Вот и пусть там сидит, пишет свою книгу о Сократе. Стараясь вычленить за тем, что писал о нем Платон, то, каким был он на самом деле и что думал об этом Платоне. Потом он переходит к другим учителям: Будда, Толстой, Кришнамурти, - их не так много, как кажется, и меньше, чем казалось им самим. Почему-то ему кажется, что прежде, чем самому стать учителем, он должен написать о них книгу. Классический перенос, не правда ли, доктор Фрейд? Начнем с того, что повысим зарплату учителям и докторам.

Иногда доктора оставляют назидательные сочинения. Когда проходит эпоха, становится ясно, что они концентрируют безумие своего времени. Его выдают за норму, и приговор не обжалуется.

После переезда радости новизны хватило на полдня. Вид из окна не думал изменяться. Любая красота хороша на фоне чего-то другого. Городом здесь и не пахло. Единственная дорога была как-то уж нарочито разбита. Что он мог делать, если даже делиться сумасшествием было не с кем. Разве что расписывать впрок мизансцены, диалоги, делать бесконечную раскадровку. Смертность среди учителей жизни огромная, их принимают за идиотов, шпионов и врагов нации, они не смешиваются с основным населением, не особо представляют, как держать себя на людях.

Цифровая фотография со вспышкой заменяет хороший удар в челюсть. На первое время это решает проблему общения. Даже шпана опасается. Прочим можно просто улыбаться. Ракурс, держите ракурс. Он читал, что для дикарей в фотоизображении есть что-то сакральное и должно остановить их от непосредственного насилия. Да что дикари, Бальзак, кажется, был уверен, что множество дагерротипов помогут ему избавиться от лишнего веса, постепенно рассосут его тучную фигуру, лишь только бы не до смерти.

Мальчишка, которому он обещал дать новейший комплекс йоги, залез на верхушку сосны и устроил там веб-камеру, которая давала теперь отличную перспективу на спуск улицы к реке и открывающееся за ней закатное поле. Сразу кто-то написал из Америки, что никогда не видел такой красоты, дикая ностальгия. Он сразу же отогнал мысль попросить денег, создать фонд, объявить подписку: здешний закат должен быть бесплатным.

В соседней деревне убили парня, в этой сын соседа пришел с зоны, - «откинулся», говоря по-русски. Надо было затевать артель, пока их не продали на корню московским или чеченским бандитам. Что-нибудь производить, пока было желание, - овощное, мясное, мясомолочное. Но желаний не было, это он сразу понял, когда только поговорил с мужиками. На нищую жизнь с водкой хватало, и хорошо. Все равно отберут, а если брать кредит, так и порешат.

Хорошо, он советовал не отказываться, а присмотреться. Так и так сопьемся, как во всех здешних деревнях, так хоть детей вытащим из ямы. А то, что предложил в детском драмкружке ставить «Чевенгур» Платонова и «Столп и утверждение истины» о. Павла Флоренского, которые сам уж давно не мог дочитать до конца, так где-то и застревал на полпути в дебрях, так это его личное дело, никого больше не касается.

«Местное кладбище, - записывает он в блокнот. – История рода». Все равно его считают американским шпионом, собирающим тайные сведения об изнанке России. Теперь хоть будет, за что. Да, дети в школьном кружке получили задания, кроме докладов о родном крае, собрать сведения о родословных проживающих здесь семей. Ночью кто-то ходил возле его дома и кричал: «Педофилов теперь кастрируют!» Не зря он искал дом, в котором была бы комната без окна. В детстве читал книги о коллективизации, и как стреляли кулацкие прихвостни в окна приехавших из города комсомольцев. Говорят, после смутного времени так было, что почти все деревья вырубили вокруг домов на дрова или просто так, чтобы из-за них не стреляли. Зато плантации лопухов сами выросли. А туман на рассвете, за которым даже речки не видать, узнаешь, потому что дышать нечем. Наверное, от счастья.

- Пообщавшись с людьми, возвращайся к себе, даже если ты пьян и дураковат, - сказал учитель. – Пьяный, проспишься. А если дурак, то оплачь себя, другого тебя не будет. Таким недоумком тебя зачем-то придумал Бог. И я над тобой поплачу, как над собой, - особенно после таких своих поучений.

«Не волнуйтесь, как вы относитесь ко мне, волнуйтесь, как относитесь к себе». Поистине, голос не мальчика, но Бога. Люди стали стеснительными, как в первые времена: одни, без банды, считают себя ни на что не годными. Они даже не ели друг друга, потому что думали, что это вредно для здоровья. А ему было жалко, что они сопьются и умрут, а он так и не поймет, как и для чего они жили.

А ведь луна здесь значительно более голая, чем в городе, вызывающе голая. Луч солнца можно взвесить, как сметану, в которой стоит ложка и не падает. Здесь пахнет земля, как в детстве. Любовница может быть только в соседней деревне, не в своей. Здесь глупо изображать барина, но невозможно им не быть. Барин амбивалентен: вроде, и барин, а вроде бычок для заклания. Отсюда его задумчивость и необходимость себя блюсти, особенно с девками и солдатками.

А те бегали голыми под голой луной. Прямо Африка. Случайный мужик попадется в огороде, они его в грязи вывозят, потом в баньке отмоют, потом разорвут на ошметки. А кровищи-то! Купание красного коня в натуральном виде.

Природа была большая, сонная. Надо было ее чем-то разбудить, а, кроме грубости, ничего под рукой не было. Скелет дрожал на ветру при въезде в поселок. Леви-Стросс был бы доволен, есть, чем поживиться в этой веселой лесостепи. Дети шли с корзинками в лес - по небо, по ягоды, по тот свет. Развели костер и поджарили бабушку желудочного червя. В речке из ее слез поплыли по течению. Приплыли в странную деревню дрожащих трупов.

Ждали прихода то ли немцев, то ли чеченцев, то ли, как встарь, татаро-монголов. Сначала придут богачи с чеченской охраной, а потом той охране их и продадут. А сами сбегут за границу. Он предложил окопаться, чтобы не сидеть, сложа руки. На него посмотрели, как на идиота, и послали мальцов за водкой. «Да кому мы тут, нах, нужны, господин учитель? – спросил сосед, приходивший к нему за книжкой, чтобы был повод одолжить полтинник на бутылку. – Работать не можем, проку от нас нет и не будет, кто захочет нас кормить? Гитлер не смог перевоспитать, неужто этот, как его, Кадыров сможет? Разве что покуражиться, да и то веселья мало. Сами помрем, без подмоги».

Правильно, конечно. Потому и не надо ничего делать, чтобы не будить лиха, которое отберет у тебя нажитое. Разве что само это пространство, - бездорожье, однообразный пейзаж с кустарником и бесцветным небом с дождиком, да покосившийся заячий домик за забором, - на него, что ли, немец с китайцем покусятся, чтобы благоустроиться и жить вволю? Пока что ни у кого не получилось. Заколдованная земля.

Проще было вообще в эту землю закопаться и жить в землянках. Дичать, ожидая, пока марсианское на вид начальство куда-нибудь сгинет. В Израиль, например, или в Америку. А самим перейти на четвереньки, устно передавая сакральное знание о Штирлице, происхождении водки и табака, Пушкине и святой Параскевы. Он, как единственный грамотный, будет вместе с ними. Нельзя сказать, чтобы они им дорожили, закрывали своими телами, скорее, выталкивали из куриного тепла наружу, в грязь и холод. Зато он взвесил цену, что надо платить за цивилизацию, и увидел, что не так она и велика. И сказал учитель: «познает ли истинную близость тот, кто не знал отдаления?» И стал он ходить по окрестностям, снимая план этой земли. И, когда его спрашивали, зачем он это делает, отвечал, что здесь идеальное место для строительства вавилонской башни, которая навсегда останется в памяти потомков и привлечет множество туристов из тех, кто живет ныне. Понятное дело, его считали или сумасшедшим, или подосланным кем-то из олигархов, желавшим прибрать всю это благословенную местность к рукам. Недаром же до развала страны ее называли «русской Швейцарией», и даже было здесь некоторое количество профсоюзных здравниц, позже захиревших и куда-то сгинувших.

На что он, ничтоже сумняшеся, отвечал, что реки вавилонские потекли вспять, и скоро будет еще лучше, чем было. Не надо только мешать. Его же принимали за сбежавшего пациента закрытой психиатрической лечебницы, которая как раз располагалась километрах в десяти. Или - диссидент, что еще хуже. Из Москвы нормальный человек сюда не придет.

Если червя разрубить пополам, то у задней части вместо головы отрастет хвост, а двоякохвостатый проживет недолго, потому что кушать нечем. А если разрезать ближе к голове, то коротенький отомрет, зато вместо него вырастет новая голова, и все будет хорошо. Он как раз думал над тем, как отрастить второй хвост, чтобы навсегда от всех закрыться. Вроде девушек начала времен, лейбницианок, не имевших ни влагалища, ни иных наружных отверстий.

Тут в ходу были рассказы о медведице, горлице, матери-людоедке. Скальп чесался. Живот свисал и вел отдельный образ жизни. Думать хорошо уже тем, что в это время не ешь, - говорил учитель. А разговоры и телевизор от еды не отвращают. Наоборот. Но пока он молчит, жена покрывается мхом. Она жалуется, что ей стыдно на себя смотреть в зеркало. Потом, - опустив глаза, - то и на него страшно смотреть. Уж лучше телевизор. По нему самому уже буковки бегают, неужели не замечает. Да, но он думал, что это от водки. Нет, говорит она, от чтения на человеке заводятся блохи и буквы. Это еще и бабушка ей говорила.

Жить в деревне и читать все время книжки это точно у человека не все дома. Корову подоить, порося накормить, куры, огород, воду принести, траву накосить, рыбу наловить, тесто в печь поставить, наливки приготовить, баню истопить, уроки у детей проверить, крышу подправить, дрова наколоть – дел невпроворот, где тут время для созерцаний. Ехал бы ты, батя, в город. У нас учитель еще больше других копается в грязи и в огороде, потому что денег нет, а кушать хочется.

Куда же он от них? Старухи машут палками, высунули языки от усердия, как школьные отличницы. Сосед ночью льет бензин на дом супротивника, хочет поджечь. А собака где, отравил или толченым стеклом накормил? Баба на сносях, стало быть, жизнь продолжается. Не сырое и вареное, а трезвое и пьяное. Чертовская разница. Вместо головы вырастает не хвост, а облако. Анатомическая прерывность подвигает на инцест, суицид, лагерную зону и огненных дев въявь. Тут тракторист из соседней деревни оттяпал себе кусок ягодицы и пытался съесть. Аналогичный случай был в мифах тлинкитов Аляски и ничего. Можно жить за плетнем истории и наблюдать со стороны. Достижение половой зрелости каждый празднует по-своему. В русских деревнях, например, все отправились путешествовать в дальние страны.

 

IY.

Москвопитер

Искомый нацпроект валяется вдоль дороги, - только подними.

Весна. Птицы стремятся на север, зеки на волю, вольняшки – хоть куда. Давнее желание пройти пешком из Москвы в Петербург вдруг овладевает с неотвязностью регулятивной идеи.

Что там за земля, по которой проскакиваем на поездах и автомобилях? Над которой парим на самолетах? Кто-нибудь видел в подробностях?

Залез в интернет. Там девушка поразилась нищете в районе Новгородской области, где, проезжая на машине, остановилась поесть. Дети просили купить пирожки в столовой. Купила, удивилась окружающей разрухе.

Мы все: Радищев, Радищев... А ведь и он не столько описывал увиденное, сколько разражался по его поводу благородным негодованием. За что и был объявлен «бунтовщиком хуже Пугачева».

Пушкин задумал обратный ход – из Москвы в Петербург. Благо, новое шоссе построили, а то после недельного путешествия его выносили в Петербурге из кареты полумертвым. И книгу Радищева так хотел ввести в культурный обиход. Но даже на бумаге далеко не уехал.

Что мы знаем об этой манящей по весне дороге? Несколько смешных названий – Черная грязь, Пешки, Выдропужск... Эх, так и «живем, под собою не чуя страны». Где они, подробные описания главной магистрали под гордым названием «М-10 Россия»? Нет их.

В путь! Пешком через Черную грязь, Новую Лужу, из Ложки в Пешки по дороге в Эммаус Тверской области, далее - по карте Google. Но даже, «идя» виртуально по карте Google, в какой-то момент сбиваешься с пути и жутко: ни жизни, ни дороги, глушь, лес, болота. Начинаешь метаться: вверх, вниз, налево. Путешественники на автомобилях подтверждают: «Между Дубровкой-Березайкой, Алешинкой, и Лукошино на карте нет дороги. Но космический снимок говорит о другом. Тонкой ниточкой дорога есть. Вот и окрестная девочка подтверждает: езжай, дядя, дорога есть».

Господи, что за экстрим! В каком это веке? Через двести с лишним лет после А. Н. Радищева даже мучительного освоения пространства между Москвой и Санкт-Петербургом нет. Одна мысль, - как бы проскочить побыстрее. Любители риска составляют план состояния дороги на разных отрезках 650-километрового пути. Кроме ям и выбоин, отмечают скопления гаишников, собирающих дань. «На участке от Новгорода до Питера их больше, чем на торжественном собрании в Кремлевском дворце в День милиции. И все хотят денег, и кому-то приходится, извините, отстегивать», - сообщает путевой журнал.

Еще идея – протестировать новую машину на трассе М-10. Главное, не особо превышать скорость, чтобы не терять время на общение с ГАИ. Асфальт удовлетворительный, ям нет. «Главный недостаток М 10 – многочисленные населенные пункты». А там засады с радаром и встречи с трактористами. Помогают спутниковые навигаторы, сообщающие об АЗС и кафе. За 200 км до Петербурга «асфальт кончается, и дорога превращается в сплошные ямы». На скорости 15 км/час надо плестись в хвосте у фуры, обгон запрещен, в огромных ямах можно потерять колесо, пробить подвеску.

Записок натуралиста, который прошел бы путь с этнографической целью, обнаружить не удалось. А ведь самой идее пространственного соединения двух столиц едва ли не два века. В 1834г. писатель В. Ф. Одоевский романтически предсказывал срастание Москвы и Петербурга. В конце 1920 годов архитектором Николаем Ладовским (автором наземного вестибюля метро «Дзержинская») был предложен проект направленного развития Москвы в сторону Ленинграда. В 90-х годах с идеей создания “линеарного” города Москволенинград выступил академик Д.С. Лихачев. Эта идея греет до сих пор. По трассе строятся линеарные города, - длинные, с легким доступом в леса и поля, с сохранением памятников культуры и возможностью поездки на день по магистрали в Москву или Петербург. Создается новый тип населенных пунктов местностей, где было бы удобно жить, с доступом в культурные центры: в лучшие библиотеки, театры, концертные залы. «Один из проектов такой населенной местности давно мечтается мне в часы отдыха от основной работы» - писал Дмитрий Сергеевич.

Ну да, Невский проспект начинает дорогу на Москву, Тверская улица - на Питер. Но прямые не соединены. Посередине морок, провал, беспамятство. А идея соединить два города - как сезонное обострение системообразующей задачи русской цивилизации.

Идея академика Лихачева выглядит маниловской, - какие, к черту, музеи с библиотеками. Где взять деньги, кто даст? Не утонуть бы в грязи между пунктами М. и П. Не быть ограбленным местными алкашами и бомжами, бандитами и властями, не шибко жалующими что москвичей, что питерских. Все хотят построить такую чудесную дорогу, чтобы проскакивать туземцев, не замечая их... Слишком их много развелось, этих населенных пунктов...

Но если развивать в России цивилизацию – везде, а не в одних столицах, то не с этой ли дороги начать? И не с самой дороги (строительство которой клондайк для воров), а с обустройства жизни по сторонам шоссе. А для этого начать с того, чтобы пройти этот путь, разведать, описать. Постараться понять жизнь, которая там протекает.

Или ты с ума сошел? Дачникам за заборами в упор не надо, чтобы кто-то ходил. Как и деградировавшим от алкоголизма местным крестьянам. Или алчному начальству, тихо прибирающему в карман плохо лежащие земли и вытягивающемуся в вертикаль перед вышестоящей властью. Да тебя своры голодных собак загрызут по дороге, если раньше добрые люди не прикончат.

Но ведь, если вкладывать деньги в цивилизационный проект (а на что еще нужны шальные нефтяные деньги, кроме традиционной русской засолки по воровским карманам?) то не в развитие ли этой заброшенной, неухоженной земли, последнего европейского островка вечной дикости?

Перспективы налицо. Развитие туристической инфраструктуры, поскольку такой экзотики погружения в иные века и пространства нет нигде. Тут и отечественный алкоголизм глядит эзотерической практикой, новым Тибетом.

Здесь и работа этнографа. Никаких утопий, трезвое описание того, что есть. Журналистские расследования местной жизни, конфликта интересов, физиологические очерки, родившие чеховскую прозу, да так и сгинувшие в российской прорве. Интернет провести в населенные пункты между М. и П. - сродни подвигу строительства железной дороги. Реальный интернет, а не тот, что на бумаге у начальства. В иных пунктах даже сайты есть. Но деньги выделены, освоены, сайты замерли. Российский бюджет питает мнимую жизнь. Установка реального интернета по дороге, устройство социальных сетей среди селян сделает мир близким и доступным.

Цивилизационное устройство жизни, даже в таком ее запущенном варианте как промежность между Москвой и Петербургом, - в условиях интернета и спутниковой связи – не слишком сложное дело. Лишь воля нужна, господа. Не разбойная вольница, а политическая воля к цивилизованному действию, к попытке оживления России, насаждения в ней того малого бизнеса, о коем печется всякая новая метла, обретения хоть какой-то цели в жизни, помимо водки, телесериала, разбоя и суицида.

Путь из Москвы в Петербург - системообразующий стержень для перемен к лучшему во всей стране. Возможный образец для других. Отмашка власти: жить дозволяется.

А уж подробности - с дороги.

 

Дзен, или Новое описание реальности

Жизнь это ведь как посмотреть

Вот многие жалуются, что не знают, как жить. Непонятно, что происходит. Все им видится нарочитое остервенение против правил цивилизации, закона и общего смысла. Мол, тараканы ушли, а нелюдь обсидела вертикаль власти, и гадит оттуда сверху, как хочет.

Вроде бы интеллигенты, а не лезут ни в какие ворота политического момента. Стонут, что надо бежать отсюда, не оглядываясь. Не знают, что делать с распалившейся ненавистью ко всему культурному, с насаждаемым цинизмом дворовой шпаны и разбогатевшей чека, одуревшей от халявы.

Отвечу: это как поглядеть. Говорят, если правильно дышать, то даже Москва может показаться прекраснейшим местом. Слушайте. Сделав вдох, опустите воздух в брюшную полость, немного задержите. Потом медленный и равномерный выдох. После небольшой паузы быстро вдохнуть. Так продолжать, пока не наладится ритм. И тогда увидишь окружающее сплошь в свете и хороших выражениях.

Нет, переполнилось терпение? А вы вспомните учителя дзен, к которому пришел профессор, желающий понять, что это за дзен-буддизм и с чем его едят. Учитель ему - чаю. Налил чашку, а лить продолжает. Профессор терпел, да и взмолился: хватит, чашка давно полная, льется мимо!

– Полная? – спрашивает учитель. – А ты не полный? В тебя никакой дзен не поместится, поскольку у тебя там мнения обо всем на свете уже есть.

И верно ведь. Гори они все огнем. Разобьем чашку к такой-то дзенской бабушке. Освободим мозги для более интересных вещей, чем текущая мерзость бытия. Правильно дышите, чтобы понять, как повезло оказаться по месту постоянной прописки. Вдох все связывает и соединяет. Удержав дыхание, инициируете правильный ход вещей. Выдохнув, - расслабились и преодолели все препоны. Включая пробки в ушах и на дорогах, рост цен, авитаминоз, расцвет стукачей, выборы-шмыборы, - лишь бы здоровы были.

Главное, как посмотреть и как подышать. Чтобы не вы воспринимали новости и всякую политику, а – они вас. Как погода воспринимает фрагмент пейзажа – с холодным безразличием кратковременных осадков. Демократия? Так она вымерзла. И птицы небесные питаются вне стабилизационного фонда. Так что правильное дыхание и образ мыслей, сходный с птичьим, будут кстати. Образованный человек всюду найдет выход и в дырку стабилизационного процесса влезет без мыла одним движением мысли и переменой вдоха-выдоха. Мало ли, что нам уготовано.

Вот однажды дзенского учителя Хакуина дочка соседей назвала отцом своего будущего ребенка. Этого Хакуина чуть в клочья не разнесли: ишь, как замаскировался, вражья морда, исусика из себя строит! Но тот лишь ответил: «Вы так думаете, да?» Взял ребенка, когда он родился, побирался у всех на молочко для младенца, кормил его, ухаживал. Когда ребенку был год, дочка соседей раскаялась и призналась, что отцом был парень с рыбного рынка. Сосед пришел забрать ребенка, извинялся, мол, ошибочка вышла. Хакуин ребенка, конечно, отдал, только спросил: «Вы так думаете, да?»

Вот как интеллигентный человек должен реагировать на новости. Ну, в крайнем случае, послать всех к Хакуину. Ведь жизнь, как известно, делится на две части. Первая часть – новости. А вторая часть - то, что мы видим вокруг. В каждой из частей отдыхаешь от другой. Свежий воздух после телевизора действует опьяняюще, хоть бы и был подпорчен выхлопами и климатическими излишествами. Дышишь правильно. Поражен, что люди не собираются немедленно тебя зарезать. Словно ты не мыслящий шашлык, как сказал классик, а право имеешь. Постсоветская природа дремлет вокруг. В ее снах жук-менеджер спешит на службу к жуку-чекисту. Идут пропорциональные девушки в прямой и обратной перспективе.

Чтобы не портить впечатление, наденьте наушники с музыкой или с английским для будущего шакальства. В глаза закапываешь текст с компактной электроники. В рот - леденец от кашля. Глянул окрест исподлобья, и душа покоем объята стала, - все такие же. Кромешный позитив и безвидность другой России.

Ой, чего-то не хватает. А-а, новостей. Любых и в любой консистенции: жидкой, выхлопной, капиллярным способом или прямой инъекцией в мозг. Отрава, но мы на игле. Прямой эфир. Анестезиолог надевает маску на электорат. Тот, как павловская (игра слов и ударений) собачка для опытов в прямом эфире. Когда спишь, кажется, что и не под ножом. Потом обильное лечение надорванных струн тем же голубым, как прежде говорили, огоньком. Хотя лучше – в клинике.

Правильно подышал, посмотрел телевизор, но надо найти и гуру, говоря по-русски. Правильный предмет приложения веры. Чтобы дал направление. Обойдя мировые религии, лучше остановиться на актуальных лидерах. Хуже не будет, а скорбь о зарплате меньше. Соответствуя окружающему, получаешь вне ведомости согласно затраченному энтузиазму.

Гуру в штатском сразу предложит перейти на летнюю форму надежды. А в случае чего выразить полное согласие с принимаемыми мерами. Хорошо, спрашиваю, где тут марш согласных под музыку Макаревича? А мне в ответ: шел бы ты, дядя, здесь места и так заняты, согласность надо заслужить, на всех не напасешься.

Ладно, пошел на несогласных. Смотрю, те же согласные, но только по морде норовят двинуть.

- Эй, - говорю поэтически, - куда податься старому дереву, что зимой растет на холодной скале?

Ну, что к Хакуину послали, это мы, дзен-буддисты, привычные. Капиталистическая мораль нам это позволяет. Плохо, что на ровном месте хватают и вяжут. А шевелиться нельзя. Иначе, сопротивление.

- Эй, кричу, парни, вы наверняка знаете, как звучит хлопок двух ладоней. А как звучит хлопок одной ладони?

- Вот как! - отвечает мужик в форме, взмахивая дубинкой. После мгновенного просветления, вспоминаю последнюю историю. Она же тост.

Неподалеку друг от друга жили два великих учителя. Один соблюдал все правила и был аскетом. Другой спал, ел, когда хотел, заодно выпивал. Первый пришел к нему в гости, и он ему тоже предложил выпить. «Я не пью!» - в ужасе воскликнул тот. «Э, да ты не человек!» - заявил ему коллега по дзену. - «Не человек, что не пью этой отравы? – закричал тот в гневе. - Кто же я?» - «Ты – Будда!»

Вот так. Я ведь говорил, что это наши люди. «Была бы простыня моя не рваной, совсем бы хороша была нирвана», - как сказал дзен-поэт. Давайте, ребята, к нам, в полный буддизм. Здесь хорошо, и от разума отказались сразу и весело. А не как в тутошней России, где это происходит так медленно и печально.

 

Конец светской жизни

Вышли из «вороньей слободки» и в нее же вернемся

Мне кажется, я помню, как начиналась в Москве светская жизнь. С выставок художников. Они выставляли водку, вино, орешки, бутерброды. Все выпивали, радовались друг другу. Потом начались презентации. Новые клубы, новые запахи, новые блюда, рестораны, одежда, бутики... Кроме выставок, стали представлять книги, диски, спектакли, политиков, дни рождения. Все выпивали, тусовались, присутствие светских лиц было обязательно. Появились светские обозрения в газетах и глянцевых журналах. Светские обозреватели спивались примерно за год-полтора. Тогда набирали следующих.

Писать о светской жизни меня научили в «Независимой газете». Мудрая редактор В. Ш. спросила: «О чем ты можешь написать?» - «О выставке», - признался я. – «И о выставке не стыдно, если придумать какой-то ход, - сказала В. Ш. – Например, пишешь приятелю, который сидит где-то далеко от Москвы. Ты описываешь, что здесь происходит, чтобы ему было интересно. Пиши приятелю».

Так возникли интимно-доверительные «письма к другу», продержавшиеся в разных формах и с перерывами лет десять. Постепенно они обрастали цифрой фотографий, видео YouTube. Светские персонажи старели, сходили на нет, заменялись другими. Теперь эти «письма к другу» остались памятником ушедшей эпохи.

Мне кажется, я помню, как появились первые признаки конца светской жизни. Прямо напротив Кремля, в десяти метрах от храма Василия Блаженного открывался ювелирный бутик. Приехал сам Маршак из знаменитого ювелирного дома, рассказывал о сложном родстве с нашим детским поэтом, показывал роскошные и совсем даже недорогие драгоценности. Знаменитый художник сделал дизайн помещения. Светские господа курили в специально отапливаемой выгородке сигары и пили коллекционный коньяк. Иногда на глаза попадался хозяин бутика с женой. Их срочно выписали из Петербурга, где он, естественно, работал в соответствующих органах, которые причастны к «ювелирке» разве что со стороны ОБХСС. Человек, явно, хороший, он смущался, как и его жена, профессионально стараясь как можно меньше попадаться гостям на глаза. Гости тоже постарались, несмотря на угощение, как можно скорее раствориться в слякотной московской зиме.

Представьте, что вы пришли в гости к человеку, который прячется в дальней комнате. Салон, если не ошибаюсь, тоже скоро прикрылся. Товарищ, можно предположить, пошел на повышение. Можно было не спрашивать, по ком звонил ювелирный маршаковский колокольчик. Он звонил по былой светской жизни.

Светской жизни сегодня нет. Новые власть имущие привыкли оставаться в тени по своей первой профессии. К ним постепенно подтянулись и остальные. На полувековом юбилее бывшего журналиста и нынешнего члена «семьи», куда позвали первые две сотни нынешних «благородных донов», и куда заглянул на двадцать минут сам самыч, фотосъемка была строго запрещена. Даже с мобильных телефонов. Впрочем, именинник и прежде журналистов и прочих папарацци избегал, поскольку сам из них вышел. На моей памяти он дал только одно большое интервью, - в «Общей газете» при Егоре Яковлеве.

Светские репортеры тоже сходят на нет. Те, кто хотел, сделали себе карьеру и пластические операции, купили квартиру в Париже и дом на Рублевке и слились с теми, кого описывали. Нанятые им на смену, как правило, понятия не имеют, кого видят перед собой. Светская жизнь соединяет банкира и писателя, телеведущего и хозяина корпорации, концептуалиста, разбогатевшего на Christie’s, и посла недружественной в последнее время страны. А тут хорошо, если обозреватель знает хоть кого из своей привычной тусовки, грузя бедного читателя списком совершенно незнакомых тому имен.

Да, и былые светские персонажи, - кто помер, кто в реанимации, кто вышел из товарного вида. Художники собирались в Манеже, - Манеж сгорел. Эксперты дружили политтехнологиями, - расплевались по политическому моменту. Не говоря о богатых людях, которые темноту любят. Не говоря об изданиях, которым лишняя головная боль не нужна, - этого не снимать, о том не упоминать, третьего вообще как бы и нет. Скоро начнут лица с общих фотографий вырезать.

Жизнь приняла явно несообщительный характер. За границей при слове «русский» приличное общество бросается врассыпную. Даже краткое общение, как показывает опыт сенатора Маккейна, может убить репутацию кандидата в президенты. А мы чем хуже? Мы бросаемся врассыпную друг от друга!

Люди за десять лет обрели такой увесистый бекграунд темных дел, что всякое упоминание о себе в текущей летописи воспринимают как личное оскорбление, как несанкционированное вторжение в прайвиси. Особенно, если сами по основному занятию только этим и занимаются.

Недавно один причастный к сатирической литературе господин устроил форменный скандал с криками, угрозами и пинанием в публичном месте стульев ногами. Оказалось, ему не понравилось, как я в своем блоге описал презентацию книги, в которой нехорошим образом выведен его приятель, который, в свою очередь, написал поносную книгу на автора той книги. Если в двух словах, то на свет явилась «воронья слободка» в чистом виде, благо и понос случился на почве совместного проживания в элитном литературном доме. Охота ли впредь видеть подобных господ, где бы то ни было?

Это явный знак. Еще недавно что-то подобное даже представить было невозможно. Эксцесс лишь подтвердил общую тенденцию. Скандал, как ему и следует, все более перемещается по месту прописки. Туда переместится в ближайшее время и досуговое времяпрепровождение.

Поэты соберутся в «квартирничке» почитать друг дружке стихи. Крупные рыбы - у себя на дачах, на виллах, как прежде в баньках. Чем выше заборы, чем дальше от Кремля, тем спокойнее. Придет и время салонов, в которых будут аккумулироваться глухо недовольные нынешним режимом.

Несмотря на кажущийся расцвет экономики, именно закат светской жизни предрекает будущую рецессию всего социального организма. Вышли из своих «вороньих слободок», погужевались каждый в меру своей светскости и вернулись назад - обживать загодя сделанный евроремонт, скандалить через забор с соседями по элитному поселку, высаживать на покое в Испании и на Гоа картошку и огурцы.

 

День домашней рухляди

16 сентября. В солнечный день живешь по внешнюю сторону самого себя, в пасмурный – по внутреннюю. Кому что больше нравится. Уже несколько дней подряд обещали дожди и похолодание, но ясная погода каким-то образом удерживалась, только ветер становился все сильнее, но еще был теплый, и центр города удерживал по ночам свое кривоколенное великолепие, когда все тихо, пусто, тепло, и даже луны не видно, потому что ее нет, только народилась, и висит, отсутствующая. На один из выходных он собирался за город, встретить последний теплый день бабьего лета, но, того и гляди, как раз нагонит тучи, и никуда из дома не выберешься. Что, может, и лучше во всех отношениях. Разве что он фотографии озера хотел сделать. Рыбу половить, посидев на стволе упавшего дерева близ воды. А то и переправиться на островок, и там посидеть с удочкой. Может, перемешанное содержимое его несчастной головы от этого кое-как устаканится.

Берег был сырой, прохладный, от воды и ветер, казалось, дует сильнее. Он был рад, что надел свитер, и зонт у него был, на всякий случай. Когда сидишь, нахохлившись, то очень даже ничего. Главное, что никуда не спешишь. Впереди целый день, и, пока он весь не выйдет, ты тоже отсюда не уйдешь. Можешь наблюдать в подробностях, как он топчется на месте, протекает мимо, длится впустую, безнадежно, ни на что толком не решаясь.

Людей по берегам было мало из-за пасмурной погоды. Иногда слышался звук проезжавшей электрички. Там же, рядом со станцией, был магазин, где на обратном пути он купит бутылку водки, чтобы взять, на всякий случай, с собой, если невыносимо захочется дома выпить. Было бы жарко, засунул бы в морозильник и выпил потом подряд сразу несколько рюмок заиндевелой. А так, по случаю, непогоды обойдется такой, какая есть. Алкоголизм – единственное, что возносит его над людьми. Вернее, сносит от них в сторону.

На небо смотреть охоты не было. Ему достаточно было его отражения в воде. Облака, деревья, еще облака, даже вертолет из ближайшего Жуковского виден, если присмотреться. Сделал несколько фотографий отражений. На самом деле, никаких денег, из-за которых тратишь столько нервов, не надо. Кто-то его водит, что, вот, он дошел до полного ничтожества, жена выгнала, ютится в закопченной квартирке с отклеившимися обоями, жрать нечего, чуть ли не побирается. Ничего страшного. Жизнь продолжается неизвестным науке способом. Водяные паучки катались в воде туда-сюда. Периодически рыба объедала червей, но он этому не противился, насаживая новых, словно дурил голову кому-то невидимому, но пристально следящему за ним.

Он сам был рыбой. Большой, сонной, неповоротливой. Ему ли ловить других. Только для еды и для отвода глаз. День истекал медленно. Странно, кто-то идет в рубашке, кто-то уже в теплом плаще. День перехода из былого в иное. Надо бы разобраться с рухлядью, накопившейся за все эти годы, но как раз сорвалась дверца в шкафчике на кухне, и он в сердцах отнес его на помойку. Слабая радость освобождения хоть от чего-нибудь охватила его. С похмелья голова пустая и философская. Не чета сочинителям эпопей. Вчера большая бабочка залетела к нему в кабинет, едва отпустил ее на волю.

 

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Дневник похождений