421. Случай Гачева (Пушкин, 1997, 1)

Игорь Шевелев

Игорь Шевелев и Георгий Гачев - фото Фаины Османовой

Случай Гачева

Одной из устойчивых мифологем советского сознания была идея потаенного произведения, скрытого от всех труда жизни. Не создавать "нетленку" было равносильно утрате идентичности.
Из обязательного к изучению марксизма мы уяснили главное: за гнусным явлением действительности социализма скрыта тайная сущность, истина, выход к которой каждый должен найти для себя.
Михаил Булгаков днем сочинял верноподданнейший "Батум", а ночью - "Мастера и Маргариту", книгу на все времена. Так и любой из нас мог выпасть из безвременья в вечность истории искусств, сочинив Главную Книгу. Или Симфонию. Или написав Картину. Или создав Философскую Систему.
Да что там Булгаков, если Косыгин, например, только с виду предсовмина, а на самом деле - тонкий почитатель джаза и владелец лучшего в мире собрания джазовых пластинок, а Брежнев - заядлый автогонщик и коллекционер машин, а чуткий Андропов пишет замечательные стихи и собирает подпольных художников.
Это, может, на Западе - "хобби", а у нас смысл жизни. Я только с виду дворник, а на самом деле пишу роман, поднимающий меня в глазах жены, ближайших друзей и совы Минервы, являющейся в полночь как "провиденциальный собеседник" из статьи Мандельштама. А другой работает над подлинной философией. А третий пишет гениальный холст. И так далее. Мистики советского заката, все мы ушли с позорной видимости в творческие катакомбы. Люди практические шли в "теневые цеховики", люди теоретические - в гуманитарную фарцу.
На этом фоне "случай Гачева" - один из многих, но в своем роде ярчайший. С 1961 года он пишет "в стол" бесконечную книгу своих "жизнемыслей" - послерозановское соединение интимного дневника, культурологических размышлений, квазинаучных исследований. Началось все после личного знакомства с М. М. Бахтиным - книгой "60 дней в мышлении", с которой тогда же случился показательный казус. Гачев пытался читать ее вслух Марии Вениаминовне Юдиной, гениальной пианистке и собеседнице того же Бахтина, Флоренского, Лосева, и вызвал ее возмущенное недоумение: что это за такое расхлябанное письмо и небрежное недоформулирование!..
Но именно непосредственное мыслечувствие, погруженное в быт, и входило в замысел Гачева. За тридцать с лишним лет им написаны десятки тысяч страниц сплошного текста. Зачем? Наверное, чтобы, ища смысл в жизни, подняться над ее видимой бессмыслицей, вникнуть в ее скрытую рациональность.
Постепенно у Гачева возникает основная тема, вокруг которой организуется его мыслеписьменность. Это - "национальные образы мира". Сын болгарского философа, сгинувшего в колымских лагерях, и еврейки-музыкантши, Георгий Гачев решил, что находится в своей родной русской культуре в наилучшей для культуролога позиции - постороннего. Но такова была позиция любого "застойного" интеллигента - всечеловека, способного ко всемирной отзывчивости.
Всякий писатель - жертва языка. Гачев - жертва смиренная. По краям его умозрений возникает образ чудака, "мыслящего Пьеро", терпеливо несущего свой крест кухонного мыслителя. Некий сплав болгарской наивности с еврейской страстью постоянного комментирования. Именно так русский вакуум тех лет мнил себя притягивающим любое содержание.
Ныне архив Гачева насчитывает шестнадцать фолиантов (изданных и пока еще нет), посвященных "национальным мирам". Тут и французский мир ("Зимой с Декартом"), и армянский, и американский (только что изданный наполовину), болгарский, индийский, еврейский (появление которого гарантирует крупный скандал), киргизский и т.д. Гачев доводит до логического конца черты среднего советского интеллигента."Невыездной", по определению, тот может узнавать о неведомой "заграничной" жизни лишь по намекам, слухам, с помощью особо развившегося воображения. Домыслие стало своеобразным видом творчества. Окружив себя словарями, энциклопедиями, нотами, поваренными книгами, художественной и философской литературой выбранных стран, Гачев пустился в свои "интеллектуальные путешествия" по миру.
Причем воображать было намного интереснее, чем наблюдать воочию. Сочинив "армянский образ мира", Гачев спустя какое-то время оказался в реальной Армении, но - редчайший для него случай! - не написал за это время ни строчки. Подлинным творчеством было не проживание, а воображение реальной жизни. "Мы не в послании - в призвании", - говорил внутренний эмигрант, отвращая глаза от окружающего и наделяя его изнутри доморощенным смыслом.
Вынутый из своего времени писатель работает для вечности. "Психо-Космо-Логосы" гачевских национальных миров замышлялись продолжением исследований Шпенглера или Тойнби. Но - вневременным продолжением. Лишенный конкретной информации, советский мыслитель был поневоле энциклопедистом. Повторяется обычная после Петра I российская ситуация творца и самодержца - начинать мир с чистого листа. Для многих наших энциклопедистов проблема, с какой буквы начинать писать энциклопедию, неразрешима. Гачев как начал с начала, так и дойдет до конца...
Гачевские фолианты - это кладезь тончайших наблюдений, формул, догадок, тонущих в бесконечном процессе самого мыслеписьма. Как припечатал еще в начале 60-х Андрей Синявский: "жемчужные зерна в навозной куче". Что цитирует и сам Гачев, дополняя свое "шпенглерство" квазипрустовским потоком поиска себя во времени.
Он осознанно искривляет объективные формулировки своим субъективным жизнечувствием, погружая их в свои дневники, переживания, случаи из жизни. Получается двойной портрет: Америки, например, и воображающего здесь и сейчас эту Америку "совка".
Так показывает Гачев опыт человеческого мышления. Не абсолютного логического духа, а конкретного человека, этот дух имитирующего. Гачев экспериментально откровенен, демонстрируя все извивчики того субъекта, которым ему довелось стать.

Естественно, возникает вопрос: как печатать этот сплошной поток мыслежизни? Издательская судьба Гачева причудлива. У него вышло двадцать книг, но только в последние годы удается печатать их так, как они написаны - вперемешку идут тончайшие культурологические построения и поражающие читателя рассуждения о совокуплениях с женой, запись снов и литературоведческий анализ... Иной раз кажется, что Гачев проделал работу целых институтов, где пребывал младшим научным сотрудником в полной уверенности, что получает деньги ни за что. Но перевернешь несколько страниц - и вот, пожалуйста, набор общих мыслей советского интеллигента, умственный рацион которого определен теми книгами, что перевели и издали в СССР.
Легко обвинить Гачева: мол, многословие уму не научает... Однако важность его текстов в том, что он их - написал. До конца и исчерпывающе. Воплотил то, что витало в воздухе, но могло бы исчезнуть бесследно, не выполни он эту черную работу. Осознанно и в подробностях он описал умственный ландшафт позднесоветского интеллигента, поставив опыт на самом себе.
"Вон слышишь, как спелеолог один в пещере взялся пожить, сколько сможет без света; а кто-то океан переплыл без пресной воды и пищи; а кто-то - на яхте вокруг света. Вот и я свой эксперимент-рекорд предпринял: в век слова горизонтально-ориентированного на мгновенную реализацию в печати, средь злобы дня и сенсаций - выбиться из притяжения этого мощного силово-магнитного поля и насколько смогу высоко взлететь и сколь долго смогу продержаться-жить-питаться во Абсолюте, там дыша, мысля и глаголя... Конечно, только в условиях Советской России мог сложиться такой эксперимент-замысел... На Западе невозможно оторваться от соблазна готовой к услугам печати: оригинальной и глубокой мысли угодливо расставлены печатные силки... Только у нас, где ничего нельзя (необыкновенного напечатать), оказалось все можно (помыслить!)" Конечно, со стороны видны ограничения этого "всемыслия", его рассудочные шаблоны, очевидная недостаточность "советского энциклопедизма". Но здесь же таятся и его неожиданные перспективы.
Опыт гачевского соображения "виртуальных миров" чужих цивилизаций вполне может быть использован, скажем, в будущих компьютерных играх. Гачев виртуозен в нанизывании различных культурных кодов и их перекомбинациях. Он неистощим в своих "умных вживаниях" в иные культурные миры, в которых мы еще, может, будем обитать.
А это значит, что подлинное открытие Георгия Гачева и его миров еще предстоит. Безнадежно, казалось бы, отстав от реальности в своей доморощенной "жизнемысли", он вдруг окажется впереди всех. В открытой Америке, которую еще предстоит сочинить, чтобы в ней жить.

Георгий ГАЧЕВ - писатель, философ, культуролог, музыковед, литературовед. Родился 1 мая 1929 года. Закончил филфак МГУ. Работал в Институте мировой литературы, Институте истории естествознания и техники, Институте славяноведения и балканистики Академии наук. С 1983 года - доктор филологических наук. Женат на исследовательнице творчества Н.Ф.Федорова Светлане Семеновой. Автор двух десятков изданных книг и во много раз превосходящих их по объему рукописных трудов, которые должны, по его замыслу, составить целую 16-ти томную библиотеку "Национальных образов мира".

Отметим следующие издания книг Георгия Гачева:
1. "Русская Дума". Портреты русских мыслителей. М.: Новости, 1991.
2. "Книга удивлений, или Естествознание глазами гуманитария". М.: Педагогика, 1991.
3. "Наука и национальные культуры" (гуманитарный комментарий к естествознанию). Ростов-на-Дону, РГУ, 1992.
4. "Образы Индии". М.: Наука, 1993.
5. "Семейная комедия. Лета в Щитове". Исповести. М.: Школа-пресс, 1994.
6. "Русский Эрос". Роман Мысли с Жизнью. Кн. 1-я. М.: Интерпринт, 1994.
7. "Жизнь с Мыслью". Исповесть. М.: Ди-Дик-Танаис, 1995.
8. "Национальные образы мира. Америка в сравнении с Россией и Славянством". М.: Раритет, 1997.
9. "Американские лекции" - в печати.