1431. Лужок и некрологи Труайя и Бодрийяру (МН, 2007, №9)

Игорь Шевелев

Обложка книги Лужкова

Лужков Пиросманьевич

Один из строгих приятелей, увидев эту книжку (Юрий Лужков «О любви…» М., 2007, 60 стр. на русском и грузинском языках) на моем письменном столе, пролистал, рассмеялся и назвал забавной. Отличное издание в велюровом переплете, на мелованной бумаге, обильно иллюстрированное картинками Нико Пиросманишвили, посвящено объяснению московского мэра в любви к грузинскому народу.

Конечно, ничего особенного, если не учитывать, что русский текст был опубликован в одной из московских газет в середине сентября в разгар позорной «антигрузинской кампании». Для того, видимо, и придумана ветвистая власть, а не отредактированная до вертикали телеграфного столба, чтобы нелепости одних решений тут же исправлялись другими. Текст Лужкова был перепечатан в начале зимы в Тбилиси, а теперь московский грузин Михаил Хубутия посчитал нужным переиздать его с согласия автора в виде отдельной книжки.

Неспешная беседа с другом в выходной день на пасеке за чаем - о банщике одной из знаменитых серных бань грузинской столицы оборачивается рассуждением о таинстве любви. Прямо, в традициях классической русской литературы XIX века. Тифлис это и значит – «теплый» город, получивший имя по своим горячим источникам. А знаменитый Банщик, о котором шла речь за чаем, - городская достопримечательность, типа «он тер спину самому Пушкину». Молодой специалист, ставший через много лет московским мэром, оказался в первой своей командировке в этой серной бане, попал в руки Банщика, а тот, догадавшись о его тогдашней бедности, не взял с него денег. Как не взял денег, например, с Рокфеллера, который был в Тбилиси с сенатором Эдвардом Кеннеди. А когда умерла жена Банщика, он, собрав все, что имел, справил по ней грандиозные поминки, потрясшие Тбилиси, а наутро бросился с Метехского моста вниз головой в Куру.

От дружеских баек московский мэр переходит к серьезным размышлениям о своей любви к грузинам и к Грузии. Об отцовской пачке папирос «Казбек», о переводах грузинских поэтов русскими классиками, о грузинском застолье, о душевном тепле, которое разливается в бывшей советской груди при слове «грузин». Конечно, ни о какой антиправительственной акции речь не идет, - автор отмечает пагубный курс грузинских властей и то, что американская дружба выгодна только американцам, в отличие от русской дружбы, которая так пластична и нерациональна, что грузинам как манна небесная. И выходит, что за отказ от грузинского вина, мандаринов, «боржоми» и вековой дружбы несет, как всегда, ответственность американский империализм и лично дядя Сэм. Но, - вопрошает писатель Лужков, - разве можно из-за этой дряни «лишать грузинских мальчиков возможности читать Толстого в подлиннике», точно цитируя, что здесь «дышат почва и судьба». После чего замечаешь в выходных данных, что редактором русского текста значится известный социолог, культуролог, литератор, автор культовой в застойные времена статьи «Культура хамства» и, как теперь выясняется, мастер на все руки Леонид Невлер. За что от любителей боржома и хачапури отдельное большое спасибо.

Вообще же книги и должны быть такими, - красивыми, компактными, полными немногих, но мудрых мыслей и точных цитат. Чтобы не кануть в Лету «ни с Метехского, ни с Москворецкого моста!», как написано в ней, впрочем, с единственной досадной опечаткой, превратившей реку забвения во - время года. Но, как сказал бы автор, забывать не гоже, потому пейте воды Боржоми, а не Леты.

Игорь Шевелев

Смерть – последняя реальность, или мартовский звездопад

Есть такое ощущение: что, когда один за другим уходят знаменитости, то отмирает поколение. Мы наполовину состоим из прочитанного, и смерть тех, кого мы читали или хотя бы слышали, оборачивается душевными прорехами.

Смерть писателя Анри Труайя и философа Жана Бодрийяра почти совпала по времени. И хотя первому было 95 лет, а второму – 76, они оба были «нашего возраста», то есть нашими современниками.

Анри Труайя считался едва ли не самым «русским французом». Мы помним, что настоящее его имя – Лев Тарасов, родился он в 1911 году в Москве на Арбате в семье богатого коммерсанта. Родители эмигрировали после Октября, а он, сменив фамилию, издал в 24 года свой первый роман, через три года получил Гонкуровскую премию за свою пятую книгу, в 48 лет стал самым молодым из «бессмертных» членов Французской академии, а 5 марта 2007 года умер ее старейшиной. Особо прославился книгами литературных биографий, среди которых значительная часть посвящена русским знаменитостям – от царей до поэтов. Во многом, по его беллетризованным биографиям Петра I и Марины Цветаевой, Екатерины Великой и Достоевского, Пушкина, Чехова, Ивана Грозного, Жуковского французы и черпали свое знание о русской культуре. Вот уж кто был неутомимой почтовой лошадью просвещения, так это Анри Труйая. Французы считали его маньяком письма. Президент Жак Ширак назвал в некрологе «великим трудягой». С 1935 года не было года, чтобы не вышла хотя бы одна его книга. Последний свой роман «Облава» Анри Труайя издал в 2006 году. Нынешний год просто закончился для него слишком рано.

Как выясняется, в нем не было русской крови, говорят, он был то ли черкес, то ли армянин, то ли грузин, то ли отчасти немец, во что, глядя на его библиографию, можно поверить. К нам съездить не стремился, говоря, что «свою Россию носит в себе». Он выработал оптимальный алгоритм письма, пригодный для адаптации массовым читателем и стал «писательской машиной», работающей по десять часов в сутки. Наверняка умер с сожалением, что больше ничего не напишет.

Так получилось, что на следующий день, 6 марта умер еще один знаменитый французский интеллектуал, - философ и социолог Жан Бодрийяр (род. в 1929). Широкая публика сегодня почти не знает имен философов. Жан Бодрийяр – из немногих исключений. Он был модным мыслителем. Бренд «постмодерниста» служил к вящей его славе. О понятии «симулякра», которое он развивал в своих книгах, знают почти все. Его книги «Америка», «Забыть Фуко», «Прозрачность зла», «В тени молчаливого большинства» и другие были интеллектуальными бестселлерами и активно переводились последние полтора десятка лет на русский язык. В апреле 2002 года он приезжал в Москву со своей фотовыставкой, которую показывал в Галерее на Солянке. Характерный для «левой» французской мысли синтез марксизма и психоанализа, модный в 1968 году, не только не миновал Бодрийяра, но он был одним из основных его приверженцев. За левый радикализм и даже нигилизм его называли «меланхоличным Ницше», «тотальным нигилистом». Как положено французу, был антиамериканистом, критиковал «общество потребления», ему нравилось считать себя маргиналом, и в то время это был лучший путь к известности. Современный мир он критиковал за утрату реальности: одни симулякры отсылают к другим, деньги, мода, информация – их цепочка бесконечна, создавая особую нереальную реальность, развивающуюся по типу вируса и мутации. Актуально звучит, что последним бастионом реальности Жан Бодрийяр считал смерть. «Смерть, пожалуй, единственное, что не имеет потребительской стоимости», - писал он. Но это, когда своя смерть. А чужая – вот она, еще один информационный повод, еще один симулякр, поднимающий тиражи книг, расширяющий известность в зараженных вирусом информации массах. Вот и сама цитата Бодрийяра о смерти пошла нарасхват по некрологам. Круг замкнулся.