1442. О Иване Ефремове - интервью с Баком и Лукьяненко

Иван Антонович (Антипович) Ефремов родился в деревне Вырица Царскосельского уезда под Петербургом 22 апреля 1907 года (9 апреля по старому стилю) в семье лесопромышленника. В метрической книге годом рождения записан – 1908-й. Возможно, год, указанный во всех биографиях, был первым «сочинением» будущего писателя, чтобы раньше начать трудовую деятельность в наступившее советское время. Во всех биографиях Ивана Ефремова указан 1907 год, что и дает нам право отмечать его 100-летие. Революция, гражданская война «освобождает его от мещанства», как скажет он позже. В 17 лет, когда Ефремов поступает на биофак Ленинградского университета, за его плечами потери близких, работа грузчиком, ночным шофером, штурманом каботажного плавания. Теперь начинаются палеонтологические экспедиции и открытия, а в первой половине 30-х – геологические экспедиции по Уралу, Сибири и Дальнему Востоку. В 1935 году Иван Ефремов вместе с дипломом Ленинградского горного института получает кандидатскую степень, а перед самой войной становится доктором биологических наук. В это время он уже в Москве, его труды по палеонтологии получают европейскую известность. За разработку новой науки тафономии – о законах сохранения ископаемых организмов в осадочных породах Иван Ефремов получает в 1952 году Сталинскую премию. Научные изыскания он дополняет «рассказами о необыкновенном», которые пишет со времен войны. Послесталинская оттепель подвигает его на роман «Туманность Андромеды» о космическо-коммунистическом будущем. Роман «Лезвие бритвы» - это уже сочинение классика советской фантастики. При этом реальность заставляла писателя делать и иные прогнозы. Роман «Час Быка», написанный в конце 60-х о мрачной планете, управляемой кучкой олигархов, был признан «клеветой на советскую действительность» и запрещен вплоть до перестройки. Сам писатель обвинен в «давнем шпионаже в пользу Англии». Иван Ефремов умер в 1972 году, не увидев даже полного издания своего последнего романа «Таис Афинская», посвященного жене.

Запись Дмитрия Бака о фантастике 9 апреля 2007 года

- Ефремов в твоей жизни, что он значит для тебя?

- Иван Ефремов в моей жизни значил многое, и я здесь не исключение, потому что все люди определенного возраста и поколения, читавшие фантастику, неизбежно вращались между несколькими столпами или полюсами. Если говорить о русской фантастике, то Ефремов и Стругацкие – были двумя такими центрами притяжения. И в каждом из них была привлекательная сторона, и различие между ними очевидно. Ефремов продолжает традицию классических утопий, классических произведений, которые повествуют о будущем, о совершенном устройстве мира. Я имею в виду собственно фантастические его произведения, поскольку он еще и крупнейший ученый-палеонтолог, и у него есть увлекательнейшие вещи научного характера или романы о прошлом «Лезвие бритвы» и т. д. Но в центре всего «Туманность Андромеды». И книги, и фильм, который был поставлен по этой книге. Это рассуждение на тему, как может быть счастлив человек. А это не может не волновать. Стругацкие говорили совсем о других. Их фантастика, особенно у ранних Стругацких, была связана с советской повседневностью тех лет, хотя бы связана и опосредованно. Я имею в виду 60-е годы, которые я мало застал, и 70-е, который я целиком помню, и герой Стругацких примерно тот же, что и герой бардовской песни, и герой повести Даниила Гранина «Иду на грозу», или герой песен Макаревича позже. Это – сердечный человек, который едет за туманом, который сохраняет себя вопреки всему негативному, что есть в нынешней жизни. Ефремов давал более обобщенную картину жизни и, пожалуй, самое главное в его книгах – в «Туманности Андромеды», прежде всего, - это постановка вопроса о соотношении счастья и нормы, регламентированности. Это вопрос, о который спотыкались все авторы утопий, начиная с Томаса Мора, и дальше. Этот «проклятый вопрос» привел в ХХ веке к появлению антиутопий, потому что абсолютное счастье оборачивалось, например, у Замятина абсолютной регламентированностью. У Ефремова, даже в «Туманности Андромеды» счастливыми и подлинными людьми очень часто оказываются те, кто не механически, не автоматически следует внешней норме. Это те, кто сомневаются, заблуждаются, иногда бунтуют, иногда протестую. Может быть, это и есть аналоги героев Стругацких тоже, которые не подпадают под общие каноны.

- А фантастика в то время, и в наше?

- Если говорить о внешних обстоятельствах, то изменились условия для книгоиздания, потому что в советское время фантастика была под подозрением и пристальным вниманием цензурных и партийных органов, поскольку там очень легко было заподозрить протаскивание враждебных идей. Очень контролировалось соблюдение всяческих идеологических норм. Фантастики просто мало издавалось. Поэтому библиотека современной фантастики в 25 томах, где серенькие и красненькие томики попеременно издавались, это была большая редкость, которая стоила немыслимых денег при перепродаже с рук. Сейчас внешне все переменилось кардинально, потому что издают сотни романов ежегодно. Но, как ни странно, среднестатистический уровень гораздо ниже. Потому что современная фантастика в большинстве своем эксплуатирует голливудский киноканон, то есть борьбу добра и зла, где не всегда, в отличие от Голливуда, побеждает добро, но этот стандарт в фантастических книгах прослеживается от самых бесталанных повестей и романов, до тех, которые снискали огромную популярность, вроде романов Лукьяненко, экранизированных, в которых все та же коллизия добра и зла играет ведущую роль. Мне кажется, что прежде фантастика была разнообразней, и даже свобода печати, которая сейчас наступила, на это не смогла оказать влияние, хотя число жанровых вариаций в фантастике очень велико. Очень распространена версия фэнтези, сказочная фантастика, фантастика, посвященная альтернативной истории, здесь есть свои звезды. Надо сказать, что имеет место немыслимая раньше интенсивность литературной жизни, связанной с фантастикой. Вручаются премии, их несколько авторитетных, проходят фестивали, конвенты, так называемые. Все это было и в советское время, премия «Аэлита», например, были журналы, «Уральский следопыт» легендарный, но эта интенсивность литературного быта, связанного с фантастикой, отличительная черта современности.

- А в чем смысл ее популярность, кто ее читает?

- Это правда, что в годы оттепели, в 60-70-е годы фантастику читали гуманитарии широкого профиля, в том числе, физики, которые в душе были лириками. Надо иметь в виду, что существовала особая линия «технической фантастики», которая ведет генеалогию от романа Адамова «Тайна двух океанов», от романов Александра Романовича Беляева, посвященных техническим новшествам. Сейчас у фантастики мейн-стримовой или классической, то есть у той литературы, где фантастическое допущение составляет сердцевину книги, где без него ничего не остается, специальных читателей нет. Кроме фанатов, которые ездят на конвенты. Читатель тот же, что и у любовного романа, и у детектива, и у всякой т. н. «легкой литературы». Я ничего пренебрежительного в этом сочетании не вижу, - легкая литература для отвлечения от жизни, когда книга покупается, прочитывается и куда-то отдается или выбрасывается, - одноразовая. И, с другой стороны, существует огромное количество книг, где внешне фантастическое допущение не составляет зерно и суть книги. Им книга не исчерпывается. Взять произведения крупнейших, отмеченных премиями прозаиков – Ольгу Славникову и Дмитрия Быкова. Это как бы сплошная фантастика. Роман Быкова «Эвакуатор» или роман Славниковой «2017» могут быть прочитаны как самая ортодоксальная фантастика, хотя таковой не является. Фантастическое допущение в данном случае служит чему-то большему. Читателю более взыскательному, ждущему от литературы не только преувеличения, в общем, все равно, есть ли в книге Быкова фантастическое допущение или его нет. Ему важен Дмитрий Быков. Хотя и во всех его книгах есть что-то подобное – и в романе ЖД, и в романе Орфография, и в романе Эвакуатор, - есть что-то анреал. А у Славниковой может не быть.

- Как наша фантастика смотрится на уровне мировой?

- В каком-то смысле наша фантастика – повторения. В степени институциализированности жанра сайенс фикшн и фэнтези превосходило все, что было у нас. Вручались премии, премия Хьюго, например. Выходили журналы, задолго до того, как это появилось в СССР и в России. Неизбежно имена Шекли, или Саймака, или Гарри Гаррисона, или Роджера Желязны, или Урсулы Ле Гуин, или Станислава Лема, или Айзека Азимова, - можно долго продолжать этот ряд, - но они все-таки намного крупнее, чем имена Александра Казанцева, Александра Беляева, может быть, даже и Ивана Ефремова. Можно говорить, что здесь мы идем по стопам западной литературы. Но я бы не сказал, что мы вторичны. Тут существовали коллизии, которые западной фантастике неведомы. Например, коллизия полузапретности, вторичного и непрямого проецирования на реальность, как у Стругацких. Трудно вообразить себе, что-либо подобное в американской фантастике: эзопов язык, расчет на особые группировки читателей. Но формально мы, как и во многом другом, идем, запаздывая. Но важна еще вот какая вещь. Мы идем с запозданием во всем, что касается того же постмодернизма. Но в самиздате и в неподцензурных формах он все равно у нас был. И тут неизвестно, кто за кем идет и в литературе абсурда, и в литературе экзистенциализма. Ее не было в официальном поле, она была в рукописях, в дальних ящиках стола. А вот в фантастике я не слыхал, чтобы люди сосредоточенно и годами, как Платонов, писали лучшие вещи в стол. Поэтому вторичность тут выглядит очевиднее, нам некого открыть. Тут нет лианозовской школы, которая вдруг переписала историю 60-х годов. Евтушенко, Вознесенский остались на своих местах, но когда они были подсвечены Сапгиром, Холиным и так далее, они оказались другими. В фантастике этого нет, она вся подцензурна.

Запись Сергея Лукьяненко о фантастике 9 апреля 2007 года

- Какое значение имели для вас книги Ивана Ефремова?

- Разумеется, это один из первых прочитанных мною фантастов. Я первый раз читал «Туманность Андромеды», когда мне было 5 или 6 лет. Я тогда проездом был в Москве, заболел, попал в детскую больницу, и помню, как были шокированы врачи, когда я, естественно, расстроившись от того, что меня отправляют в больницу одного, без родителей, со слезами на глазах попросил хотя бы принести недочитанную «Туманность Андромеды», чтобы было не так скучно лежать в больнице. От этого врачи пришли в полный ужас, стали говорить родителям «что вы себе позволяете, как вы воспитываете ребенка, если он у вас в пять лет читает такие взрослые книги?». Я был этим очень удивлен и расстроен, почему нельзя читать хорошие взрослые книги?

То есть знакомство с Ефремовым было ранним и увлекательным. Мне очень нравились поначалу, конечно, такие вещи более легкие, - «Туманность Андромеды» нельзя назвать совсем легкой, но такой увлекательный для ребенка сюжет. Потом, когда стал старше, читал «Час Быка», который у нас тогда книгой не рекомендуемой, но мне удалось достать старые номера «Техники-молодежи», где он печатался, и прочие вещи – «Лезвие бритвы».

Ефремов, действительно, был прекрасным представителем научной фантастики, - научной, которая не скатывалась в наукообразие, в простое перечисление каких-то гипотез, а он сочетал в себе и талант ученого, и, действительно, талант хорошего писателя.

- А как сама фантастика изменилась с его времени в наши дни?

- Во-первых, в то время фантастика имела право быть только научной в соответствии с научным мировоззрением. И, конечно, фантастика обязана была быть позитивной. Нельзя было описывать ближайшее будущее, говоря, что оно будет плохим. В этом сомневаться было нельзя, поскольку все знали, что будущее будет хорошим, коммунистическим. Все попытки писателей выразить какое-то сомнение по поводу путей развития человечества, даже безотносительно к коммунизму или капитализму, пресекались достаточно жестко. Примером тому «Час Быка», где Ефремов описывал, может, китайскую модель развития социализма, но это сочли слишком опасным для господствовавшей тогда идеологии.

Отличие в том, что фантастика стала менее научной, - это стало не обязательным для фантастики, и фантастика стала не обязательно оптимистической. Теперь можно говорить о чем угодно и представлять любое будущее.

- А популярность фантастики в чем, кто читает, востребует?

- Популярность фантастики во многом идет от того что это достаточно эскапистская литература. Фантастика позволяет отвлечься и уйти на время от проблем сегодняшнего дня. Это не означает, что это литература – легкая, развлекательная и пустая, потому что как правило фантастика ставит перед читателем не менее серьезные проблема, просто она преподносит их в другой упаковке. Можно рассказать историю и нашей современной жизни, но при этом внешне это будет история про космос, звездолеты или вампиров. Фантастика позволяет немного в другом антураже разыграть те же вопросы, которые людей волнуют.

- А наша фантастика на фоне мировой?

- Традиционно сильная фантастика – американская. Она очень активно развивалась в ХХ веке во всех направлениях – и фантастика, и фэнтези, - она глубоко вошла в американскую культуру. И Рэй Бредбери, которого можно назвать классиком современной американской литературы, он при этом классик фантастики, и это никого не смущает. Тот же Стивен Кинг, которого можно называть «королем ужасов», при этом он и писатель-фантаст очень неплохой, и один из самых известных американских авторов. В Америке фантастика занимает очень высокое положение, и если оставить ложный патриотизм, то, наверное, американская фантастика наиболее сильная в мире сейчас. Наша фантастика, я бы сказал, уверенно идет второй. Дальше сильная давка, - там идут поляки, отчасти французы, отчасти еще какие-то страны. Но, в принципе, современную фантастику наиболее активно поставляют США и Россия.