1459.Последние назидания (РГ,2007, №24)

Игорь Шевелев

Климонтович у картины Кулика

Последние назидания

Писатели перед вечным выбором: сейчас или никогда

Помню, как лет пятнадцать назад все повально начали писать мемуары. Доходило до комических воспоминаний двадцатилетних старцев об утраченном на детсадовских горшках советском счастье. То был явный конец истории, начало причудливой постсоветской самоидентификации. "У нас была великая эпоха", - называлась первая изданная в СССР книга писателя-эмигранта, будущего идеолога "Другой России". Но вот все занялись делом: кто завоевывал книжный и сценарный рынок, кто выращивал курей на переделкинских дачах. Жизнь вошла в рутинную колею, где не до мемуаров, - задачам дня бы соответствовать. И вдруг в последних номерах толстых журналов появились сочинения, которые словно свидетельствуют о возобновлении тенденции. Причем, в совершенно ином виде - итоговой прозы писателей, дошедших до поворотной точки: сейчас или никогда. Что внушает надежды на будущее русской литературы, которая все-таки жива не процентом с рыночных продаж и не премиальной рентой с тусовок, а непредсказуемыми достижениями.

Рукав все горит и горит.

Окончание книги "Горящий рукав" ("Звезда" 2006 №5,6; 2007 №5), которая входит в автобиографическую трилогию Валерия Попова, писатель печатал в журнале дважды. С перерывом в год. Причем, это были два разных окончания. Первое окончание оказалось продолжением. Возможно, продолжение последует и впредь. Потому что продолжается жизнь, и одна из глав нынешнего окончания была посвящена 70-летию поэта Владимира Уфлянда, а он - как заметил бы сам Уфлянд, - с тех пор уже умер. История веселая, уфляндовская. Как поэт перепутал день заседания Пен-клуба и собрался к Попову зайти выпить. Но пришел весь в крови: шпана подстерегла у подъезда, - разбили голову, отобрали сумку с водкой. Попов вызвал "скорую", та отвезла Уфлянда. Через какое-то время он возвращается с перебинтованной головой и двумя новыми бутылками водки. Выпили, Попов пошел провожать, дошли до моста, Уфлянд говорит, что дальше доберется сам. Потом оказалось, что его сбила машина. Попов пришел в больницу проведать друга, тот рассказывает, что, лежа в реанимации, пошел в туалет, но упал. Вдруг подходит Сережа Довлатов (давно покойный) в белом халате, берет его на руки и уносит. В это время входит санитар, - действительно, копия Довлатова, и по фамилии: Довлатян! Через месяц Уфлянд, с тросточкой, был уже дома.

Уфлянда нет, нет Довлатова (который, по слову Валерия Попова, "зазнался только после смерти"), нет Бродского, - но внутреннее веселье остается, так устроена жизнь. Или должна быть таковой. И пусть раньше до Москвы автор ездил только "Красной стрелой", а нынче дешевыми ночными поездами с дальних платформ, - жизнь не проиграна. Поскольку есть такая малость, как писательство, игра в слова, для которой официальные отличия, награды и прочие "рыгалии" - пустяк. Особенно ясно это на фоне прожитого и не нажитого.

Валерий Попов пишет о покойном Михаиле Чулаки, писателе-демократе, сыне директора Большого театра, враче с Пряжки, начальнике либерального союза писателей, чудаке, собиравшем котов со всей округи в коммуналку в центре Питера, умудрившемся погибнуть под машиной, которая разворачивалась во дворе. Портрет Чулаки, написанный Поповым, его размышление о человеке, вдруг обретшем власть, переставшем видеть тех, кто перед ним, но оставшимся писателем абсолютной свободы, - вряд ли забудешь. И главный вопрос, который задает себе автор: каким станет его собственный "двойной уход" - из жизни и литературы?

Любимая интонация Валерия Попова - веселье висельника. Чем дальше, тем она точнее, вот и ноги дрыгаются, и смех все заразительнее. Выпустил тридцать книг, а приходится для прокорма сдавать свою квартиру на углу Невского и Большой Морской. Не хочется иронизировать над тем, кто знает толк в юморе, - но бывает и хуже.

Исповедь сына полувека

Книга Руслана Киреева "Пятьдесят лет в раю" неторопливо печатается в журнале "Знамя" из года в год (2006 №3,10; 2007 №5,6), едва перевалив середину. Спешить некуда, автор утверждает, что книга - последняя. Это литературный и жизненный итог, в котором "рай" - сама литература, которая для Киреева выше жизни. Вспомнив чьи-то слова о Михаиле Светлове, как о человеке, всегда похожем на самого себя, Руслан Киреев задается вопросом: а часто мы можем сказать такое? Автор - не может. И очень надеется, что именно последняя его книга будет написана человеком, похожим на себя.

Литература - рай, поскольку дает шанс самопонимания. Дойдя до предела, можешь не уклоняться в выдуманные сюжеты, а пройти вспять год за годом, как в предсмертной исповеди. Рассказы о своих книгах и времени, которое их вызвало, чередуются с портретами Виктора Розова и Александра Солженицына, Михаила Рощина и Николая Рубцова. Знаменитости и те, о ком забыли, как симферопольский писатель, которому подражал подросток Киреев, или Евгений Дубровин, редактор "Крокодила", или поэт Борис Примеров. Хорошая проза очищает читающего и того, кто ее пишет. Иногда приходилось разбавлять дух алкоголем, но тот весь вышел, и осталось одно писательство как продолжение дыхания. И литература возникает иная.

А ведь было движение по совписовской вертикали: двухтомник к 50-летию, две комнаты в Доме творчества, как у Наровчатова. Но все рухнуло, и оказалось, что проза неплохого вроде бы писателя никому не нужна, включая собственных детей. Киреев и пишет нынешнюю книгу "на вырост" детям и внукам, - отсюда гулкая интонация письма "в стол вечности". И полное непонимание, - вроде делал все правильно, писал, насколько позволено, честно, книги дефицитные покупал, из провинции вырвался в столицу, а та сама оказалась провинцией несуществующей, по сути, советской литературы. Как теперь вырваться из-под глыб? Гравитация небытия, она самая сильная. Впрочем, продолжение книги следует, только перестройка началась, с Прохановым пути разошлись. Что-то будет?

Дорога не скажу куда

Жанр "Последних назиданий" Николая Климонтовича (журнальный вариант - "Октябрь", 2006 №3, 2007 №4; отдельное издание должно выйти летом в "Вагриусе") обозначен просто - "Книга". Автор повестей "Дорога в Рим" и "Конец Арбата", в которых восстановлена аура, люди, предметный мир Москвы 70-х - 80-х годов, Климонтович на сей раз уходит еще глубже - в детство и отрочество 50-60-х. Чего, кажется, проще, - найти основания собственной жизни.

В человеке остается то, что закладывается с детства, а потом держит на плаву при любых меняющихся обстоятельствах. "Как произнести Р и Л", "Как держать стакан", "Как крутить любовь", "Как собрать скелет по росту", "Как в бассейне не утонуть" - десятки новелл складываются в роман воспитания. При этом ты словно погружен в собственные воспоминания, настолько точно передано писателем время и тот "начинающий человек", что его разделяет. Подмосковная дача, куда отправили ребенка на время фестиваля молодежи и студентов 1957 года, чтобы спрятать от понаехавших капиталистов, крадущих детей. Слободские Химки, переезд в коммунальный центр города, затем в новостройку на Ломоносовском проспекте, в преподавательский дом МГУ (отец - профессор физики, автор школьного учебника), - топология детства нарастает психологической тканью перемен 60-х. За рисунком личных отношений восстановлена жизненная ткань поколения; словечки, страсти, вещи. Сквозь тягучую и веселую кромешность совка, где каждый вынужден начинать жизнь с себя, коль не верит в пропагандистскую бодягу, пробивается то, что герой книги позже осознает как дворянский кодекс чести, ненавязчиво переданный ему отцом.

Что это такое? Может, аристократическая отстраненность от дрязг любого рода, будь то ли политика или очередь у кормушки, брезгливость к дурному вкусу и пошлости, выбор поступка вместо слов. Как в той тягостной истории, когда герой, решив, что повзрослел, приводит домой случайную уличную подругу, и отец на другой день ведет его в венерологический диспансер.

Талант не пропьешь, как и хорошую прозу. Сквозь страхи и искушения, похабщину, жажду самоутверждения, портвейн, дворовых девочек, аборт и смерть, фильм "Все на продажу" с молодым Ольбрыхским, стихи Велемира Хлебникова, наступает финал: "жизнь упала, как зарница". Купив коньяк в магазине "Арарат", герой "Последних назиданий" Николая Климонтовича устраивается в горячей ванной и вскрывает себе вены. Уже сквозь пелену он видит отца, вернувшегося с дачи, куда отвез семью, так как вспомнил, что не оставил сыну денег на жизнь.

Чего проще, - дойдя до предела, достичь литературы. На наших глазах жизнь, изменив старое русло, понесла за собой новый мусор, пену и шелупонь. Те, кто был в мейн-стриме, оказался на мели. Но на мели виднее и сама человеческая природа - вечный предмет литературы. Литература глубже жизни, вот после нее и остается.

Хорошо писать, - вот, на мой взгляд, "последнее назидание" писателей, которые знают, что искусство это риск и преодоление, а не жвачка для глаз, принимаемая за опыт чтения. Возможно, это их назидание не на сейчас, - на потом.