Елена Елагина - "Нева" 2003г. №12

ТРИСТА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТЬ ВЗГЛЯДОВ НА ВОЗМОЖНОСТЬ САМОГО СЕБЯ

Игорь Шевелев. Год одиночества. Тверь: Издательство “Тверская областная типография”,
2002, тираж 400 экз.

Просто назвать книгой данное издание что-то мешает, хотя как раз это-то и есть самая настоящая, можно сказать, классическая традиционная книга. Толстая (27,5 печатных листов), в ледериновом переплете, добросовестно сброшюрованная, сшитая и даже — о забытая роскошь! — с матерчатой закладочкой. Все как когда-то. Тем не менее естественнее называть это по-новому — проектом. Как в шоу-бизнесе, простершем свои победоносные крылья гораздо дальше эстрадных подиумов, хоть мы и пытаемся старательно приучить себя думать, что это не так.

Итак, почему проект? По разным причинам. И первая из них — тщательная продуманность всей конструкции, от текстовой структуры до материального воплощения.

Начнем с текста. Он представляет собой ровно 365 (по числу дней в году, догадались? — название-то “Год одиночества”!) небольших — страница-полторы — главок. Главки нумерованы, в отличие от книжных страниц (теперь понятно, почему объем указан в печатных листах? В страницах это где-то около 500). Текст предварен эпиграфом, вынесенным на титул: “Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной” — Иосиф Бродский, а завершен кратким послесловием, из которого узнаешь, что “нынешнее издание „Года одиночества” — презентационное. Оно вышло тиражом 365 нумерованных экземпляров, каждый из которых является специальным знаком дарения соответствующей номеру главы романа. Также есть еще 40 ненумерованных экземпляров, соответствующих сорока „посмертным” дням”. Красиво? То-то.

Кстати, у рецензента в руках оказался № 216, видимо, не попусту соответствующий рассказу о тверской крепостной крестьянке при барине-еврее, купившем все хозяйство на корню. Но сия историческая эскапада, как кажется, исключение в этом собрании фрагментов человеческого бытия, по преимуществу современного и столичного, которое сам автор все в том же послесловии называет “роман-календарь” и где главки впрямую друг с другом не связаны. “Разве что в более широком горизонте жизни личности, где все связано со всем. Зато каждая из главок может быть началом нового отдельного текста, уходящего в глубь сюжета”, при этом “соотношение „мужских” и „женских” глав, возможно, связано с соотношением анимы и анимуса в персоне автора…” Вот так.

Собственно, после такого заявления ожидаешь обнаружить если не энциклопедию русской жизни, то, по крайней мере, ее достаточно широкую панораму. Возможности-то какие! 365 судеб, 365 характеров, 365 случаев, 365 соприкосновений с миром и со временем и т. д., и т. п. Читаем. Но никакой столь популярной нынче с легкой руки Довлатова прозы — сюиты — баек не обнаруживаем. Написано весьма мастеровитой и уверенной рукой. Еще бы! Одно перечисление в послесловии изданий, с которыми регулярно сотрудничает автор, говорит о заведомой ситуации жесткого тренинга, сравнимого разве что с легендарным многописанием Дмитрия Быкова, московского многостаночника, успевающего и в журналистике, и в прозе, и в поэзии. Уж рука-то при такой жизни набивается — дальше некуда. Но, как мы знаем, наши недостатки суть продолжение наших достоинств. Привычка к непрерывной интенсивной рефлексии на письме зачастую вырабатывает некий особый стиль, уместный в романе-исповеди и мало совместимый с многоголосием данного проекта — романа-календаря. А его, то есть стиля, особость, как нетрудно догадаться, заключена в сугубой личностности произносимого, что особенно ценится в публицистике и журналистике (за вычетом, разумеется, информационных сообщений), но малоэффективна в сюжетной прозе, где, кроме “размышлизмов”, требуется еще кое-что: персонажи должны быть живыми и разными, например. И думать каждый должен по-своему, и говорить, и двигаться, и любить, и ощущать мир… Если, конечно, ставишь перед собой такую задачу.

“Год одиночества” Игоря Шевелева написан как будто бы о разных людях. Но только как будто бы. На самом деле миру явлены две стороны — мужская и женская — души автора и ее путь в этом мире. Ее бесстрашные, сладостные и горькие соприкосновения с жизнью, смертью, любовью, Богом, судьбой, временем и, в конце концов, словом. Интересно ли это читать? Безусловно. Умный, образованный, тонко чувствующий и превосходно умеющий формулировать московский интеллигент, живущий в своем достаточно замкнутом и достаточно элитарном пространстве. (Конечно, не обойдется без упреков в космических масштабах Садового кольца.) Имена все те же. И проблемы все те же. И вопросы все те же. Может быть, так и было задумано? Этакая обманка для читателя: рассчитывали на симфонический оркестр, а получили соло скрипки. Так ведь скрипки же, а не металлом по стеклу!

Наверняка так и было задумано: душа, имеющая возможность уходить в другие сюжеты, в другие судьбы, примерять ситуации, пробовать и возвращаться. И бесконечно искать себя в пространстве смыслов. А энциклопедии и панорамы мы найдем и в других местах. Верно?