Игорь Шевелев

Шапка с ушами

Сто сорок пятая большая глава «Года одиночества»

I.

Теперь представьте, что это значит: все время читать, писать, думать. Искусственная жизнь умного горожанина так изнуряла его, что он едва мог дождаться теплого времени года, чтобы убраться за город, на дачу. Там другая жизнь, другой пейзаж, другая тишина и другое безлюдье за окном. Там даже фантазии другие, словно приближающие насыщенное запахом земли ничто. По- иному пахнет дом, словно тебя самого в нем нет. И сортир на улице, и нет горячей воды, и холодная отдает ржавчиной, но можно надеть куртку, закутать ноги пледом и сидеть часами на веранде, делая вид, что читаешь, а на самом деле смотреть, как темнеет, как умирает день. Смотреть, ни о чем не думая, потому что думает тот, на кого ты смотришь, тот, кто приехал из города и исчез. Лишь островок залежалого с зимы снега в кустах, возле которого бродит вроде бы знакомая еще с прошлого года местная ворона.

Он специально привез в этот раз с собой женщину. Милая, неназойливая, работящая, когда-то они работали вместе, а тут он взял и вдруг позвонил ей, пригласил, а она очень трогательно с ходу согласилась, ни о чем не спрашивая и как бы с ходу на все, между ними еще не бывшее, согласная. Она сразу же начала разбирать вещи и продукты, которые они принесли с электрички. Стала прибирать в его развалюхе, которую если и продавать, то только ради места, на котором кто- то будет строить что-то другое. Набрала воду в ведро, сама нашла тряпку, молодец, ни о чем не спрашивала, стала мыть пол. Он только разве что распаковал пишущую машинку и поставил на стол на веранде, а сам уселся на воздухе с благостным лицом, ни с кем и ни о чем не собираясь разговаривать. Сразу сказал, что она может делать, что хочет, и не обращать на него никакого внимания. Она вымыла пол и только тогда стала шуровать в шкафчике, ища кастрюли, крупы, пакетики и приправы и разбирая продукты, которые они тоже принесли. Идеальная жена, думал он. Почему же тогда не замужем? Не сходится. Это давало повод не думать на эту тему дальше. Вынула простыни, пледы, одеяла и подушки и выставила проветриваться. Чужая постель всегда кажется отвратительной, да? Или есть что-то теплое и сердечное в том, что готова сама ее разделить? С удовольствием смотрел на все отстраненно, вне мочеполовой сферы сношений двух субъектов. Мышление очень кстати приучает к ангелоподобию и отказу от физических законов.

Немного подмерзнув, пошел в так называемый "кабинет", то есть в комнату с печкой, где поставил давно вывезенный из города письменный стол. Она уже все прибрала там и даже протопила, и сейчас забралась с ногами на диван, читая книжку. "Ты голодный?"- Он покачал головой, уселся за стол, стал разбирать старые бумаги, поглядывая в окошко на подвалившийся задний забор участка. Что-то замечательно умиротворяющее, почти пушкинское. "Помнишь, - спросил ее, посмотревшую вопросительно, - как Александр Сергеич говаривал, что законная... (он назвал крайне непристойное слово) как шапка с ушами: голова в ней тонет?" - "Неужели так прямо и сказал?" - "Именно" - "И к чему это ты?" - "Так просто, вспомнил" - "А-а-а..."

145.1. Он разложил на столе свои бумаги. Все собирался купить себе дешевый ноутбук, но должен был быть кто-то, кто ему бы все показал. Он слишком тупой и всего боится. Будь у него сын, научил бы. А так приходится по старинке.

Труд, над которым он работал, был посвящен главному вопросу: люди произошли от призраков, или те – от нас? Призраки – это другое название вирусов, находящихся в промежутке между жизнью и нежитью.

Понятно, что со временем он и сам начал считать себя призраком, который только поселяется в людей, используя их в качестве кормушки. Так, кстати, поступает любой начальник, затевая какое-нибудь дело. Вирусна сама природа человеческой деятельности. Так возникают мертвые создания культуры, паразитируя на людях, заражая их какими-то планами и воплощая их, одновременно умерщвляя тех, кто это все создал.

Ну, и так далее. Долго рассказывать. Он никому и не рассказывал. Все равно не поймут. Будут смотреть на тебя, как на психбольного. И женщине, с которой приехал, тоже ничего не говорил. Сидел над книгами, бумагами. Исчезал, появлялся. Разговаривал в целях психотерапевтических, как и надо. Она, натурально, считала его гением. Недавно он увидел ее во сне какими-то другими глазами.

Именно призрак – носитель генетической информации, которая потом воплощается белковыми организмами. Ну, так и витай себе в пифагорейском математическом вирусе, долбая точечными ударами то, что тебе надо для лучшей жизни. А не хнычь, не плачь, не жалуйся. Обычно в конце длинного мучительного дня и додумываешься до главного. Только ждал случая, чтобы спрыгнуть с человечьего ради вируса. В таком не признаться даже любимому психоаналитику.

Несомненно, мышление имеет вирусный характер. Он представил боль, которая разобьет его на мелкие части, и еще раз понял, что надо спешить. Доктор Гершензон, которая жила тремя дачами ближе к станции, как раз была вирусологом. Накануне он послал свою нынешнюю подругу к ней за чем-то съестным. Потом она пошла относить взятое блюдце, положив на него кусок пирога. Естественно, разговорились, как он и предполагал. Теперь у него будет информация из первых рук о делах в институте, где та заведовала отделом, и где полгода не платили зарплату. Женщина, с которой он живет, не может не быть гением общительности.

Сам он с людьми старался не встречаться. С недавних пор они все чаще вызывали в нем смертельную ярость. У него сдавливало горло, и он мог лишь кричать неприятным самому себе сдавленным голосом. У него темнело в глазах. Начиналось сердцебиение. Человек мог достать его глупостью, интонацией или непонятно чем, своей какой-то внутренней самостью. На приемах он старался улыбаться, не вступая в подробные разговоры, да и шумно было, а у него, кажется, стало хуже со слухом. Потом просто перестал выходить, размышляя, что бы все это значило. С него было довольно старой Вены, богатых еврейских кругов и той молодежи, что не уехала в Палестину, а была завербована ОГПУ,  приложив потом руку к «атомному проекту».

145.2. Он остался один в своей комнате. Из окна был виден зеленеющий сад. Солнечный свет проникал наискось в комнатку, согревал его. Он только сейчас понял, что боится простуды. Левое плечо ныло, словно его продуло. В то же время он понял, что тот момент настоящего, которым он дорожил как единственной реальностью, ничего не значит. Совсем ничего.

С досадой он услышал, как стукнула калитка. Послышались ее шаги по дорожке к дому. Она открыла дверь. Позвала его. Он с трудом откликнулся. Она вошла и стала рассказывать, что узнала про лабораторию. Оказалось, что и попасть туда не представляет особых сложностей. Можно будет сказать, что он собирается писать очерк или брать интервью.

Он сказал, что хорошо, но сейчас ему надо побыть одному и подумать о другом. Она вышла, заметив, что ей это тоже не нужно. Он сам ее попросил, и она только выполняет его поручение. Девушка умная, не обижается. А вот он то и дело соскакивает с резьбы.

С кухни запахло горелым. Видно, она принялась за готовку. Бывает. Но если нынешний момент, в который он стремится втиснуть весь смысл, ничего не значит, - а это и, верно, так, несмотря на хайдеггеровское «присутствие» и «прислушивание к бытию» - то, стало быть, ты свободен витать ради планов на будущее. Не забывая, конечно, того, что есть, а именно, что помилования не будет.

Чтобы проверить свою догадку, он пошел на кухню. На плите что-то чадило. Тушилось мясо, но, видно, уже подгорело один раз, и теперь на сковороду была добавлена вода. Она сидела за столом, разглядывая толстый глянцевый журнал. Как он и думал, она, по сути, была скелетом, унизанным разными свойствами, вроде умения говорить одно и то же, раздвигать ноги, выказывая любовь, в меру заботиться о близких, бояться смерти, впадать в истерику, нервничать, раздражаться, плакать, нежничать и любить сладкое.

В конце концов, можно остаться, соорудив нечто вроде прижизненного мавзолея, библиотечного склепа, вместе с заживо похороненной подругой, вылетая из трубы по ночам черным вороном. Но это все разговоры, вот что дрянь. Взлететь из трубы кем бы то ни было, не удавалось. Гадили законы физики.

Заразить будущее человечества любым вирусом, невелика хитрость. Но, пока ударная волна вернется к тому месту, откуда вышла, от него и праха на земле не останется. Мы рассчитаны на будущее, сами которого не увидим.

Он ходил по комнате, переступая солнечный луч. Потом вышел на террасу. Посидел там на диване. Подумал, что еще один письменный стол с видом на дальнюю речку и мост через нее, не помешает. Вышел на крыльцо. Было тихо и безнадежно, несмотря на тепло. Если она захочет уехать, он не будет ее удерживать. Если действия уходят в импульсы из прошлого, то надо присоседиться к тому, кто их произвел, вычислив правильную синусоиду.

Бога трогать не будем. Он разыгрывает гаммы маленькими человечками. А вот этот Его протагонист, орудующий вирусами, без которых не сквасится ни само человечество, ни история, ни, если хорошенько подумать, то и сам Творец, обладающий вполне нормальной ДНК, в отличие от всей вирусни.

145.3. Через свою подругу он договорился об интервью. Почему нельзя было поговорить на даче, никто не спрашивал. Предполагалось, что он с диктофоном подъедет в учреждение, где ему будет заказан пропуск. На входе предъявит паспорт. Осмотрит лаборатории. Познакомится с коллективом. Задаст заведующей лабораторией доктору Гершензону интересующие его вопросы. Понятно, что человеку с такой фамилией никаких тайн доверить нельзя. Их и не доверяли. Толстая черта оседлости отделяла ее узкую специализацию от разработок биологического оружия, на которые выделялись главные деньги. Но куда было деть папу, дедушку и даже прадедушку, которые занимались той же наукой, и, благодаря которым, и была получена та самая дача, где она могла теперь сидеть в благословенные майские дни общего замешательства.

Когда он стал ходить с диктофоном к старухе на дачу, - та была старше его на год, - она как-то призналась, что у нее есть муж, который пятый год без работы, находится в постоянной депрессии и не выходит из городской квартиры. Поэтому она старается появляться там не чаще, чем раз в неделю. Как врач, она не может не уважать его за то, что он не спился, не покончил с собой, и это притом что он не впал и в слабоумие. Говоря это, она даже не пыталась заплакать. Странно, что она это не рассказывала его любовнице.

Чтобы разговорить старуху, он, как обычно, начал впаривать ей какую-то личную чепуху. Что человек изменяется, когда в нем поселяется болезнь, как это произошло с его бывшей женой. Сначала он перестал узнавать ее, словно ее подменили. Потом она сдала анализы. Наверное, все обошлось, они давно не общаются, каким-то боком он бы узнал, если бы что-то случилось. Важно, что перемены в человеке это как вирус, который в нем поселяется.

Последнее, пожалуй, было излишним. На ее взгляд, он выставил себя дилетантом. Но она ему это простила, и разговорилась, как никогда прежде. Рассказала и про своих предков. Нет, никаких бумаг, конечно, не осталось. Она все передала в архив Академии наук. А часть перевели в закрытый фонд. А что, собственно, его интересует? Он сказал, - что. Она сказала, что никогда о подобном не задумывалась. Вы же знаете специалиста, он дальше своего носа и учебника не заглядывает. Науку держит корсет аксиом. Сумасшедшие идеи интересуют только тех, кто ставит себя вне науки.

Он сидел, как обычно, не прислушиваясь, но, только проверяя, крутится ли диктофон, и делая внимательное лицо. Даже расшифровывать не станет, потому что все равно не для чего. Ему просто нужно сыграть какую-то роль. Для самого себя. Вирус, оказывается, не мыслит, поскольку не умирает. Так говорит Хайдеггер. Как будто сам он не вирус, вот что обидно. Как будто общество другого человека, особенно самого близкого, нам нужно не для того, чтобы приближаться к беспредельному одиночеству.

Вот это и есть вирус, который складывает нужную ему конфигурацию из людей, из тебя. И как бороться с вирусом, который, по сути, тебя приручил и создал из белковой массы клеток, совершенно непонятно. Разве что, вступив в незримый союз с соперничающими вирусами, извести себя в их нелепой борьбе друг с другом. Бред какой-то. И, главное, не расскажешь никому, - не поймут. Он уже много раз пробовал. Самое большее: не будут издеваться.

145.4. Говорить с другим – это, значит, быть неправильно понятым. Кажется, только англосаксы это знают и говорят о погоде, бизнесе и прочих неважных вещах. Мы, русские, тоже правы, когда говорим о самом важном, потому что нам важен повод набить другому морду. А непонимание другим и самим собой того, что только что сказал, - кратчайший путь кулаком в глаз.

«Хватит рассуждать с собой. О чем ты думаешь? Съешь лучше клубнику со сметаной и сахаром, - она вынесла тарелку на крыльцо, где он морщил лоб. – Твоя мама сказала, что ты любишь так есть, это правда?»

«Спасибо. Посиди рядом. Она не делала мне взбитые сливки, поэтому мне не с чем было сравнивать, а теперь поздно, потому что все равно. Что ты читаешь?»

«Переводной роман о Дон Жуане в наши дни, который вроде бы хорошо сохранился, знает все подходы к женщине, но уже не может из-за своего анахронизма. И вот рассказчик идет по следам женщин, которые мстят Дон Жуану. Они открывают ему свои женские истории. Я так начиталась, что даже захотела рассказать о себе. Знаешь, как если гуляешь где-нибудь одна в лесу и рассказываешь, как будто рядом с тобой кто-то есть. Какой-нибудь любимый человек».

«Ну да, - сказал он, - только не сейчас. Извини».

«Хорошо. Я пойду, почитаю в саду с той стороны дома».

«Меня совершенно потрясает этот компьютерный переплет с тысячами книг. Фантастика. То, о чем когда-то не смели мечтать. Потрясающе».

«Да, очень удобно».

Он не сказал ей, чтобы она унесла клубнику с собой. Она не обидится, конечно, но неприятный осадок останется. Господи, как они смешны, эти стареющие девушки, пишущие стихи, с их отвисшей грудью и дребезжащим голоском в рифму. Он вспомнил, как мучительно устраивалась Ахматова, чтобы царственно быть, сидя на диване в чужой квартире. Как не устроилась, сорвавшись в пике, Марина Ивановна.

Союз вируса и белка, - союз белки и колеса. Вирус закручивает все по спирали, как бледную спирохету. Читаешь книги, чтобы разгадать код, в них зашифрованный. Обнаруживаешь брешь. Заполняешь ее своей писаниной. Потом разгадываешь ее, подводишь итог. Тридцать два шага на север, пять шагов на юго-восток. Тут и копай. Тут и ляжешь.

Самое поразительное, - зачем он встал, вздохнул и пошел на кухню? Из окна увидел, как она устроилась в шезлонге. Прислушавшись к себе, решил, что надо приготовить спагетти, то есть макароны, которые потом посыпать тертым сыром и какой-нибудь пахучей приправой.

Он подошел к старому буфету, открыл правую боковую створку, стал рассматривать пакеты с чаем, кофе, солью, гречкой. Неинтересно. Внизу лежали книги. Надо привезти какие-нибудь старинные карты для навигации. Альбомы гравюр. Астрологические фигуры и указатели.

С того места, где стоишь, надо спуститься в кладовку с листами бумаги, на которых друг за другом бредут Гамлет, Дон Жуан, он сам со своей подругой, на которую боится взглянуть, да и зачем глядеть, чай, не гравюра.

145.5. Простенький человечек, рассеянный между разговорами, ездой в метро на службу и обратно, телевизором, сном, едой и футболом. А если перезагрузить его на другую, более интенсивную программу. Книжный бес стучит ему в ребро, мол, проснись, товарищ, отступать некуда - последний твой шанс наступает. Это чаша Грааля, кровь, пораженная вирусом желания.

Мерно ходят часы. Это фигурки идут по кругу. Подруга, якобы сидящая в саду с компьютерным кожаным переплетом, поехала в консерваторию слушать, как Николай Петров играет в Большом зале Баха. Это любовь, в которой вряд ли кто-то из мужчин может ей соответствовать. Вот она и читает старый испанский роман о Дон Жуане.

Бах – тоже часы, но высшего порядка, напичканные символикой. Наши дни наполнены провалами, а должны правильным чередованием пауз. Город – провал, то же люди. Он должен устроить здесь западно-восточный диван, укромное место роскоши. Дальнейшая цепочка понятна. Он снимает деньги, чтобы она оформила заказ. Им все привозят, заодно сообщая бандитам. Те посылают шпану разведать, когда можно грабануть клиента. Те перелезают через забор где-то в четыре ночи, точнее, с двух до пяти ночи, в этот период. Попросить других рабочих, из города, натянуть проволоку с сигнализацией. Что дальше?

То есть надо все по порядку: новый забор, сигнализацию, трехэтажный дом, зубы, иномарка, шофер, хозяин жизни. Даже, когда подумаешь, тупик. Но воздух полон движущихся теней. Если все взять в свои руки, то начнешь с той, кто рядом. Провел рукой и стер все прежнее. Невидимая ограда между ним и знакомыми. Пусть докажут себя по новой. Опять вы здесь изменчивые тени, меня тревожившие с давних пор?

Сначала ему придется ответить за то, что он с ней не спит. Он выбрал свободу и все связанные с ней мучения. Начиная с чувства вины перед женщиной. Тем более что она ему все простила. И вида о том не подавала. Тонкая, воспитанная женщина. Много пережила и знает, из чего выбирает. Знаток культа Великой Богини, переписывалась с Робертом Грейвсом, была уверена в его неестественной смерти. Считала, что каждый приличный поэт, а, тем более, ученый должен умереть от насилия, чтобы завершить свой труд на высшей ноте. Но на мнении своем не настаивала. Из-под Тулы, где жили ее старенькие родители привозила изумительные варенья и соления.

Он был невротик, то есть, дребезжа нервами, обеспечивал автономное творческое существование. Она ему была нужна, чтобы, притягивать, отталкиваясь. Не обязательно ей было это формулировать, чтобы понять его несложный механизм. И эта его помешанность на журнале «Путь» тоже что-то значит. И приступы лихорадки, которыми заканчивалось возбуждение ума накануне. Когда только что казалось, что можешь все, и ты об этом писал, а вдруг не можешь ничего, как теплокровный покойник. И при этом ты должен увидеть то, что не заметили другие. Так положено, иначе книга, которую он пишет, не будет иметь смысла. Она может вывести неведомым прежде путем.

Так и было. Он хотел написать книгу обычным с виду языком, который, однако, являлся оккультным, то есть втайне возбуждающим те самые вирусы.

145.6. Человечество заражено постыдной болезнью. Он слышал новости, и, чтобы догадаться об этом, особого ума не требовалось. Как деликатный сын, он должен был отвести глаза в сторону и разделить общую участь. Как ученый, трезво все оценить и принять свои меры.

Самое неприятное, что никому не можешь об этом доложить. Можно, конечно, написать автореферат мнимой диссертации и передать в английский реферативный журнал, допустим, по той же вирусологии. Ну, и кто его там поймет? Насколько он себя помнил, всегда сидел так глубоко в себе, что ничего не мог объяснить другому человеку. И даже, если тот его каким-то чудом понимал, делал все, чтобы сбить с толку личным общением.

То есть можно было бы сейчас устроить на даче встречу с сообщниками. Создать тайное общество. Выработать устав и программу действий. В любом случае, выпить «Богородской» водки, закусить, потрындеть. Ну, а толку? Им-то он верил, как самому себе. Но от мысли, верят ли они ему, он испытывал дурноту.

Впрочем, вся эта резиньяция была ему нужна для дальнейших действий. Чтобы смотреть на людей власти так, как они этого заслуживают, надо быть лысым заикой пожилого возраста, ни на что, в принципе, уже не годным. Или таким мудрецом, который от одной рефлексии может вылететь наружу себя, как пуля из виска.

Горная лавина сходит от несоразмерных причин. Футболист публично заявил, что в дисциплинарной коллегии сидят дебилы, начинается скандал, и, в конце концов, в отставку уходит генеральный прокурор, а за ним президент страны, но вместо Гаагского суда над спецслужбами начинаются еврейские погромы и публичные казни нэпманов.

Он звонит бывшему министру. Тот возглавляет агентство и занят ровно тем же, чем прежде. А министром стал оперативный работник. Так надо. Телефоны на прослушке, и этим способом он запускает механизм реакции на свои действия. Главное, не подходить слишком близко, а, впрочем, нет. Он инфицирует громоздкий механизм. Чего они боятся? Добра и воли, которые могут лишь подделать, поскольку оригинал для них смертелен.

Еще бы теперь узнать, что это такое – добро и воля.

Всем, кому ты хочешь позвонить, уже потому звонить не стоит. Они притягивают к себе чужой интерес. Меняют номера мобильных телефонов, меняют адреса, придумывают целую систему переноса звонков на секретные номера, но все напрасно, и они опять оказываются в общей базе данных. На самом деле, все они подставные.

Он достал из ящика стола несколько пластин с таблетками. Открыл одну из них, достав оттуда черный кругляш. Внимательно посмотрел на него и запил водой из пластиковой бутылочки, стоявшей на столе. Активированный уголь. От газов в желудке. Он уже привык, что мистические прозрения сопровождает лихорадка и расстройство желудка. Не надо запускать болезнь.

Выход, как всегда, прост. Вирус, внедряясь в организм, поражает геном человека и, таким образом, запускает механизм болезни. Помочь могут лишь те, кто отвечает за гены, - предки человека. Через них и надо действовать.

25 мая. Суббота.

Солнце в Близнецах. Восход 5.02. Заход 21.51. Долгота дня 16.49.

Управитель Сатурн.

Луна в Скорпионе. П фаза. Заход 4.47. Восход 20.29.

Целительский день, холодная вода обладает уникальными свойствами. Можно обливаться, начинать курс закаливания, купаться в проруби.

Камень: белый нефрит.

Одежда: серебристо-голубых тонов. Не рекомендуются черные и все яркие цвета.

Именины: Герман, Денис.

Жизнь Дениса наедине с собой и вместе с людьми отличалась невероятно. Полнолуние ли тому причиной, он не знал, но иной раз в метро войти невозможно, - лица кругом, как с Луны, напряг, как в нью-йоркских трущобах. Непонятно, как себя вести: то ли как джентльмену, случайно попавшему к туземцам, то ли дать сразу в морду и успокоиться.

В книгах все было совсем иначе. Даже если начинался скандал и непристойность, то на расстоянии вытянутой словесно руки. Книги лежали навалом на столе, топорщились на полках, пылились в стенном шкафу и на балконе, подгоняя его к чтению. Он ведь не допускал к себе идиотов. Вполне приличная компания. Жить можно.

За словами можно, сидя в сторонке, наблюдать, поскольку все метафоры, мысли и положения входят в вечную книгу, которую сам записываешь, пока живешь. Он был поэтом и текстологом в одном лице. Притом что никто его не признавал ни в том, ни в другом качестве, да и не мог признать, как по зрелом размышлении признал Денис, отбросив все обиды.

Всякое утро устраиваешься как в новом доме. Начиная с неба, с ванной, с кладовки, где лежат запасы на зиму русской поэзии. В общем, она вся слеплена из импортных цитат, но кто мы и откуда, чтобы читать с иных языков? Время тает как снег на солнце. А ты щуришься, пребывая в сладостном безделье, в сплеванной шелухе телевизора, в обносках новостей.

Остается лишь то, что занес в словарные статьи. Русская поэзия - это святое писание после бога. Неважно, что вся из иноязычных цитат. Сидишь за книгами и словарями в святом безвременье. Домашние бьются о тебя, как волны о пустынный брег, исходя пеной и взвесью. Остальных нет вовсе. По сути, они только мешают твоим разговорам с Богом, остающимся после стихов.

Распластан брюхом по песку, исходишь мелкой словесностью. Каждый фрагмент организма служебен – печеночен, фалличен, кровав, с сырным запахом гнильцы, сердцеебенен. Отсюда и слова разные, организменные, дающие мелкие ростки в чернозем. Когда бредешь наобум словарем, делаешься меньше собственного к себе интереса и выходишь к талой воде слепого родника.

Что-то говоришь окружающим, не обращая на это внимание. Едешь на конференцию. Хорошо. Подруга берет билеты до Нижнего Новгорода. Город красивый, он уже там был. Накануне весь вечер и ночь представлял, как он будет там гулять по Кремлю. Вряд ли с женщиной, лучше одному. Чтобы был ветер, а потом он спустится по лестнице к Оке, сядет на теплоход и уплывет в неизвестном направлении. Избавится наконец от филологического сообщества, которое, конечно, хорошо в постели, но только потому, что не говорит в это время о Мандельштаме и русских летописях. Суета.

Какая вообще может быть конференция, когда слово отменяет мир. Денис знает: он же не хочет жить и никогда не хотел, поэтому и читает с детства. Только очень долго, чуть ли не до шестнадцати лет, не знал, чего надо читать. Потерял время. Считай, еще повезло. Аксенов жаловался, что лет тридцать, если не больше, потерял. Скоро они все собрались там, где нет. Интересная все же штука быть там, где нет.

Как она говорила? Снял мясо со времени и увидел под ним скелет чудовища, прикинувшегося эволюцией видов. Денис смотрит в стену, в старые обои с рисунком болотных растений болотного цвета. Борода чешется, надо вымыть с мылом, а не хочется. Или съесть котлету, потому что желудок болит, как перед приступом, а не хочется тоже. Жабры склеились.

В комнате перегорела лампочка. Он поменял, а перегоревшую, как обычно, отнес на балкон. Когда ночью его тревожат гуляки или грабители машин, он швыряет лампочки сверху и те, взрываясь, распугивают их всех. А ему потом стыдно, и это хорошо тоже. Жизнь налаживается безумием. Цепочкой выходящих из нормы событий, удерживаемых лишь растущим как благосостояние словарным запасом.

Какое-то время назад ему подарили новый компьютер. Новая модель, с прибамбасами. Он капризничал, что и старый хорош. Там вся его работа. Все написанное за десять лет, сохраняемое по мере сгорания предыдущих компьютеров. Все ссылки, библиотеки. Как в захламленном доме, где много лишнего, что накопилось за годы, но и все то, что надо для работы, которая подстегивается страхом возраста.

Хорошо. Приятель приехал, когда его не было дома, и поставил перекачивать по wi-fi абсолютно все, что было на старом ноутбуке, на новый. Какие проблемы. Только две папки фотографий, где их было то ли пять, то ли семь тысяч, оставил пока. Вернулся и даже расстроился. И траты лишние не нужны, и вообще не нужно. Прочитал оставленную на столе подробную записку от приятеля, что происходит, куда надо нажать, когда перекачка закончится, а окошки закроются. Как нажать на новом компьютере на дефолт, чтобы подключиться к интернету.

Когда он подошел к столу, в окошечке было написано, что остается 200 минут. Поел, вздремнул, почитал первый том из пятитомника М. Булгакова. Нажал на мышку, экран осветился. Оставалось 44 минуты. Потом опять 206 минут. Перекачиваемые файлы весело сменяли друг друга. Потроха десяти последних лет жизни вылезали из самых забытых углов наружу названиями файлов. Статьи, копируемые книги, письма к другу и просто письма, проза, наброски, фотографии к статьям, просто хорошие фотографии, которые иной раз зачем-то копировал и оставлял у себя, пока не понял, что их миллиарды триллионов, океан, космос, вселенная.

Он понял, что, в принципе, все это взаимосвязано: путешествия, история смутных времен, гулянье в Останкино на празднике Израиля, одиночество, - опять осталось 221 минута, - застарелые жалобы, присохший бинт с кровью, воздушные шарики и праздничная иллюминация. Жизнь коротка, и надо успеть написать все то, что намного важнее, чем она. Всю эту страшную и возвышенную кашу из хороших людей, событий и текстов, их описывающих. Только это и станет твоим портретом, - единственным и неповторимым, из которого к тому же ты сможешь выскользнуть.

II. Вещи на каждый день

1.1.1. Люди, или Скука. Как подумаешь, что человек осужден вечно пребывать в себе, ходить по квартире, бояться выйти на улицу, потому что нет сил, а там еще хуже, и совсем тошно становится. Развлечение - другие люди. Их глупость, бодрость, соблазнительность, ежели иного пола ягоды. Взять хотя бы Достоевского, молодого человека, написавшего «Бедных людей». Литераторы, открывшие юный талант, были фраппированы повадками этого перемнившего о себе ничтожества. Одно дело читать о таком у Гоголя, а иное – общаться, видя перед собой. Представьте Митю Ольшанского, одержимого мыслью, что он Достоевский! Другой вопрос, надолго ли хватит этой забавы разглядывания людей. Одни говорят, что обезьяний питомник будет поинтересней, другие напротив.

2.2.1. Анальный крем. Когда он зашел в ванную, подружка мазала лицо кремом из серого тюбика. «Прочитай, для чего это, а то я не поняла». - «Крем для фрикций», - прочитал он. - «Это что?» - «Ну, для попы или когда у тети сухая дырка», - объяснил он. «Для гомосексуалистов что ли?» - «Да нет, не обязательно. Я же тебе говорю: если у тетеньки сухая». «Господи, а я смотрю, в сером тюбике. – Смутившись, она рассмеялась. – И пахнет хорошо. Жирный, теперь не смывается. Точно, не путаешь? Мне его на рекламной акции подарили». «Не путаю. Могу показать, как им пользуются». К сожалению, он увидел в зеркале свое лицо. Любовь предполагает возбуждение, которое испытываешь от обоих партнеров: и от нее, и от себя. Вообразишь себя этаким Марчелло Мастрояни и вдрючиваешь. Если бы не зеркало, так бы и было. Но он себе неприятен. Заодно предполагал такую же реакцию у нее. Пришлось удалиться в свою комнату, размышляя о жутком отсутствии параллельных образов жизни.

270. Лист кленовый, осенний. Поэтикой осеннего упадка проникнут в юности и в годы предсмертья. Оно понятно. Осень хороша накануне действий и в их завершение. Сидишь на приступочке дачи, укутанный в тряпье, и ждешь, когда выглянет солнце, чтобы согреться. Солнце выходит, и над сортиром за штакетником у соседей видишь бесовство красок, восточный витраж. Вдаль идут купола и арки, осенний кленовый лист, медленно кружась, умудряется упасть к твоим ногам в черных замшевых ботинках на липучках. Больные ноги в них, как родные. Кленовый осенний лист напоминает о школьном гербарии, о беспомощном рисунке в альбоме первых классов. Эти общие воспоминания связывают страну воедино от Кушки до Владивостока. Те, кто уцелеет в новых гражданских войнах, вспомнят общие школьные годы с умилением. Палочки в тетрадях с прописями в наклон, родная речь, гербарий. Когда вспоминаешь этот лист, в висках начинает стучать. Опять чувствуешь эту тошноту, когда бессилен перед чужой волей учителя, которой рад ответить, да нечем. Почему-то уже тогда понимал, что издевательство. Мама поняла отчаянье и помогла нарисовать. Когда вырос и сам стал учителем, понял, что ничего не было нужно. Главное, чтобы все делали, как все. Воспитание послушных. Не выбиться из строя. Овладеть социальными кодами. Соответствовать. Он пал жертвой повышенной обязательности. Искал смысл, следствия поступка и весь дальнейший сюжет. Отсюда возникшая тревожность. Потом отчаянье, что ничему не соответствуешь. Остались запахи класса. Запахи школьного двора после уроков, когда счастье освобождения смешивается с ужасом, что завтра будет то же самое. Вот эти запахи и остаются. Запах осеннего листа, еще не мокрого, не сгнившего, сухого листа. Почти первого упавшего сентябрьского листа, оставшегося шорохом под ногами.

271. Электричка вечерняя. По случаю пятницы народу в вагоне так много, что приходится стоять. Только после Люберец, особенно у Малаховки и дальше, люди начинают выходить, и тогда садишься, как загадал, справа у окна, чтобы видеть названия станций. Именно вечером, когда в темных окнах ни черта не видно, машинист перестает их объявлять. Сколько ни ездишь, так и не запомнил точное следование станций. А было бы хорошо вслед за Веничкой написать поэму по названиям. Чей-нибудь пристальный женский взгляд обязательно смутит. Отведешь глаза от неожиданности, потом посмотришь на нее, и тогда она отведет взгляд. Ага, вечер пятницы, пустая дача, телевизор, ужинать или нет и так толстая, самой себе зачем и готовить, можно обойтись чаем из пакетика на нитке. Что за глупая игра, думает он, и, абстрагируясь, глядит поверх голов на потолок вагона. Тут и замечаешь, что вагон с голыми лампами, голыми скамьями и голыми лицами похож на баню. На длинную, теряющуюся в сумерках баню. На вагон для смертников, отправляющихся в Дахау. В вечерних электричках есть что-то инфернальное. В них хорошо ехать на тот свет. Появляется парень в бушлате и тельняшке, с полотняным мешком, раздутым от собранных в вагонах пивных бутылок. По рублю за бутылку. Тут их примерно семьдесят пять. Бутылка водки. В советские времена, когда пустая стоила 15 копеек, за них три покупали. Зато никто и не оставлял. Следом по вагону идет женщина, продающая теплые шерстяные носки. Смутившая его женщина прислушивается к разговору двух мамаш с детьми лет семи-восьми. Женщина так внимает им, что, наверное, у нее нет своих детей, думает он. Куда едут эти люди? Для дач холодно и дождливо. Работают в Москве, живут в области. Или семья на даче. Потом видит свое отражение в стекле. Оттуда смотрит его покойный папа, а изнутри вечно юный сын. Не сходится. О чем он будет говорить с женщиной, которой нравится его папа? Как объяснять ей и зачем, что он не тот, кого она видит перед собой. Следующая его. Поднимается, идет в тамбур. Людей, что едут дальше, еще полвагона. Никого ничего не ждет.

272. Кровать. Самые важные приспособления для жизни не остались в памяти. От кровати зависит сон, самое главное прибежище. Многое зависит от подушки. От кровати зависит все, и странно, что он не запомнил, какие у него были кровати. Наверное, потому, что воспринимал их как неизбежность. Еще попадались кровати с панцирными сетками. Одну запомнил в больнице в Сокольниках, куда попал с кровавым поносом. Другую на юге, где спал с девушкой в условиях интимного неудобства: трахая, приходилось держаться за спинку кровати, за шишечки, за воздух, чтобы не сверзиться. Но и это придавало их краткой любви оттенок трогательного единства. Вот вся Россия: личное дружество на фоне отсутствия комфорта. Ближе к старости понял, что хороших кроватей вообще не было. В детстве хрущевский модерн. Привет от Сталина - безумная панцирная кровать, - сменилась не менее безумным диванчиком с костлявыми, как железный скелет, конструкциями. На них сидеть, а не то, что лежать, было нельзя. Оставалось забыться и уснуть. И видеть сны. Кровати падали на дно обиженной памяти. Начал вспоминать, и вспомнил диван с валиком. Приятный на вид своими размерами, уютный, если бы не весь из продавленных пружин. А круглый валик, с которым под боком хорошо сидеть с книгой, свертывает голову, когда решаешься на него прилечь. Потом много лет был складывающийся пополам диван с электризующейся обивкой. Диван складывался посередине, и в этот провал попадал, когда спал один. Или взбирался на вершины, деля ложе с подругой. Основное беспокойство сна заключалось в том, как бы не упасть с вершин. Ну да. А до этого горизонтальное, как степь, чудовище из поролоновых подушек. Во время сна они расползались, и надо было своим телом их удерживать в качестве единого агрегата. Суть, наверное, в том, что всю жизнь не он выбирал, а жизнь выбирала, куда его класть. Единственное, что мог, не сопротивляться, а воспринимать сопутствующие обстоятельства, как несущественные. Унизить их своим забвением. Есть родительские кровати. После смерти отца спал на ней, ловя его запахи, спасающие от аллергической астмы. Потом выветрилось и переехал. Эти кровати тоже покаты, а так бы хорошо уместиться посредине. В память тела о железных сетках детства, куда проваливался в утробной позе, чтобы никуда больше не двигаться. Потом за пятьсот долларов привезли диван из разрозненного импортного гарнитура, остановленного на таможне и перепроданного, как думали дешевле, а оказалось дороже. Лучше не вспоминать мук раскладывания. Безнадежную борьбу с пружинами. Впереди лишь вечность ада. Если диван не трогать, он тверд и упруг, как гладильная доска. Из-за него эта дисциплина ежедневного отчаянного труда по сочинению текстов. Текстам несть конца. Смене дней и ночей нет сносу.

273. Вода. Первоэлемент мира. То, что внутри и снаружи. В какой-то момент уступает слову Богу, творящему сушу, мир, бытие. Вода - газировка за три копейки в жаркий день. Сперва из стеклянного стакана у автомата рядом с метро. Потом из собственной кружечки, которую носил с собой, потому что другие украли. Наконец из пластмассовых стаканчиков. Перед тем, как общественная вода стала вредной и стала индивидуальной, в пластиковых бутылках. Из крана вода текла разного вкуса. На Хорошевке хорошая. В Кузьминках, куда приезжал на каникулы к бабушке, с привкусом хлорки. Когда начинался где-нибудь понос, говорили о перемене воды, о том, что к ней надо привыкнуть. Почему-то в Турции и Египте о перемене воды речи не было. Вода достигла общих стандартов. Вода это море или речка. Это нужда купаться от пуза. Особый шик в купании на Рижском взморье при воде в 17 градусов. С радикулитом прошло и это. В воде, если вдуматься, есть что-то отталкивающее. С нее довольно прогулок по берегу, наблюдения из ресторана за закатом в море. Довольно дождя на даче. В колодце она была странной, мутной, когда выбирал ее ведром. Кипятил, а не думал, что это была мертвая вода. С пленкой на поверхности. Бабушка боялась всю жизнь воды, слышать не хотела учиться плавать. Когда в городок пришли немцы, три дня скрывалась у знакомых в деревне, а потом утопилась в колодце. В мертвой воде. Есть воды, которыми входишь в женщину мужчиной, а выходишь младенцем. Куда ж плыть? Сухого пути даже на тот свет нет.

274. Телескоп. Ночью пошел на даче в сортир и не умер от восторга. Такого ясного неба с полной луной и звездами вроссыпь давно не было. Забыв о сортире, пошел на чердак и включил телескоп. Даже о холоде забыл. Сверху пописал, из окна. Телескоп в начале 90-х купил отец. Деньги тогда обесценивались, отец шел по Арбату, зачем-то зашел в магазин в начале улицы и увидел телескоп, ценник на котором не успели сменить. Сын, кажется, просил о таком. Тяжело тащить, но чего ни сделаешь для ребенка. А для него это было несказанной мечтой. Настоящий телескоп. Никакого сравнения с набором юного астронома из «Детского мира». Звездное небо - единственное, что остается от других времен. Видеть созвездия глазами Сократа, Пастернака, д’Артаньяна, Колумба - с ума сойти. Тут же вытащил телескоп на балкон и неделю ни ел, ни пил, питался, как сказала мама, звездной крошкой. Или окрошкой, не расслышал. Пока не пришли соседи из дома напротив и не сказали, что он смотрит по ночам, как раздевается их дочь, и они заявят в милицию. Ему с мамой было неудобно смотреть друг на друга. Мама посмеялась над придурками, но была в красных пятнах, и рот кривой. А после микроинсульта ее совсем нельзя было волновать. Тогда отвезли телескоп на дачу. Опять все к лучшему. Спасибо придуркам. Небо в Подмосковье сравнить нельзя с городским. Чистый бриллиант. У него был старинный увраж звездного неба. Были нынешние каталоги. Он предложил пробить дыру в чердаке, но ограничились установкой телескопа на балконе над крыльцом. Конечно, неудобно, что пригибаться. А пролом дыры в крыше отложили на лето. Теперь он боялся дачных воров. Настоял на переезде мамы на дачу. Врачи советовали свежий воздух. Ну и сам при первой возможности отлынивал от уроков и ехал на 72-й километр. Потом перешел в экстернат. За полторы тысячи рублей учителя сами выставят средние четыре с полтиной. В университете его и так вроде ждали. Он был их надеждой. И то, что зарплаты нет для таких, как он, это хорошо, - лишняя шушера отпадает. Глядя на симфоническое творение звездного неба не можешь не быть в уверенности, что это лучший из возможных миров. Лейбниц прав. И не в прошедшем времени. Звездное небо уравнивает в правах всех, кто его видел. Вечный архив. Словами не передать. Только видеть.

275. Карточка библиотечного каталога. Почему вспомнил карточку каталога в это октябрьское утро, когда, не выспавшись, ехал в электричке, потирая замерзшее ухо и глядя, как дождь за окном переходит в снег. На ум шла безнадега лет младых, когда бросил университет, не стерпев военной кафедры. Ну и позже, когда, женившись, сидел без работы. Сын родился, и был вечный кризис вечного возраста. С помощью знакомых его втиснули в медицинскую библиотеку. Брал на дом горы этих карточек, впечатывал названия новых книг, составлял списки ветхих изданий. Возникла подработка в театралке. Там в карточки вписывалось содержание рисунков. Предметный каталог для художников и режиссеров, передающих быт эпохи. Гривенник за карточку - царская плата. К сожалению, сумма не должна была превышать сотню. Из нее же подарки заведующим к празднику. Где-то были неограниченные объемы каталогов диссертаций. Огромный текст с латинскими словами печатаешь не меньше 20 минут, одна карточка – три копейки. За час девять копеек. За сутки рубля два. За месяц шестьдесят. Кто на такое соглашался? Это не отчаяние, констатация факта, в который, кроме тебя, никто не верил. Казалось, все процветали. Кроме нищих на улице и в метро, стариков, играющих в переходах на мандолине и тех, кто умирал тихо. Но его-то все любили, желали добра. Когда вышел из электрички, снег стал совсем мелким и колючим.

276. Мячик для гольфа. Подарок, который привез из Америки сын, ездивший с семьей к родителям жены. Домик родителей в сосновом бору на берегу речки, а на другом берегу поле для игры в гольф. Насобирали в реке корзину мячей и взяли в Москву, чтобы дарить. Казалось, шарик стоит сто долларов, настолько необычен на ощупь и приятен для руки. Сын сказал, что долларов пять, но это неважно, если придумал аристотелевское употребление. Сидя с книгой, держишь мячик в руке, а на коленях медный таз (подарок от собственной уже тещи). Когда ночью заснешь, мячик из руки упадет в таз, и от звука проснешься. И это лучше, чем покупать дорогую и опасную в семейной жизни клюшку для гольфа.

283. Газета. Для русского не предмет комфорта, - после завтрака просмотреть новости, куря сигару, - но вещь для гаданья на будущее. Когда будущего нет, газету и в руки не возьмешь. Вот бы, думал он, написать газету человеческим языком. Да еще сталкивая тексты друг с дружкой. А там пойти до конца, включив романного героя. Как в игре в виртуальный город с миллионом жителей. Входя в нее, игрок выдает свою инородность, вызывая отторжение и драматизм борьбы, - куда спрятаться ему в этом городе. А тут еще эта газета с новостями не пойми откуда.

Художник Михаил Нестеров, обучаясь живописи, был большой шалун. Бывало, что его изгоняли из классов на неделю, хотя обычно он продолжал ходить, а рассеянный преподаватель не замечал этого, забыв о наказании. А вот, например, ученик Кандинский из Кяхты замечательно играл Агафью Тихоновну в «Женитьбе» Гоголя, вызывая общее одобрение и даже зависть. Еще бы, он из тех нерчинских купцов, что из бывших сибирских каторжан. Отец сионизма Теодор Герцль начинал с прямо противоположной идеи решить еврейскую проблему путем воссоединения с христианским миром путем массового крещения. Судя по успеху исхода в Палестину, ему удалось бы и это. Те толпы, которые потом шли в печи Треблинки и Дахау, должны были во главе с ним идти к собору Святого Стефана в Вене. Дело Дрейфуса повернуло его мысли на 180 градусов.

Из коллекции. «Смерти». Райнер Мария Рильке (1875-1926).Умер 29 декабря 1926 года в пол-четвертого утра от белокровия – редкой формы неизлечимой лейкемии, видимо, вирусной как можно ныне считать после болезни Раисы Горбачевой. Еще года за три до смерти чувствует недомогание, находясь в Париже. Ложится в санаторий Вальмон на Женевском озере. Впрочем, он всегда был мнителен. Ему становится лучше, хотя полного исцеления не чувствует. На курорте Рагац в Швейцарии летом 1924 года принимает радиоактивные ванны. В конце года вновь оказывается в Вальмоне. Летом 1925 года в Париже болезнь одолевает его и снова в Париже. Он утомляется от общения с друзьями. Нет больше сил. Сентябрьское лечение в Рагаце, чувствуется, опоздало окончательно. Врачи не диагностируют болезнь или не говорят ему о ней. В конце 1925 года жалуется на то, что он «конченый человек». В 1926 году полгода проводит в Вальмоне, потом в Рагаце, 30 ноября он снова в Вальмоне, отмеченный печатью смерти и окончательным диагнозом. В последних декабрьских письмах описывает свои неимоверные страдания от «анонимной боли». Рядом с ним подруга– Нанни Вундерли-Фолькарт, к которой он обращается с просьбой помочь ему умереть своей смертью. Умер тихо, после 12-тичасовой дремоты. Открыл широко глаза, приподнял голову и опустил ее на подушки. Завещание было подписано еще 27 октября 1925 года. В нем указание на место погребения «на высоком кладбище возле старой церкви в Рароне». Эпитафию также сочинил для себя сам.

Rose, oh reiner Widerspruch, Lust

Niemandes Schlaf zu sein unter soviel

Lidern.

Что-то вроде: «Роза, о чистое противоречие, блаженство ничейного сна под множеством век». Похоронен 2 января 1927 года в Рароне, где и просил, с видом на долину Роны, в получасе езды от Мюзота. Мало кто больше Рильке писал о смерти. Характерны и такие его слова о «перемене крови» в связи с будущим диагнозом. «Каждое письмо – выпад, почти атака с риском все разрушить, либо та полнота душевной самоотдачи, когда меняется сам состав твоей крови». Или: «в объятиях может жить лишь тот, кто хотел бы в них и умереть; образ своего пребывания на земле каждый выбирает по вкусу своей смерти». Одно из очень многого. Еще в мае 1926 года в письме Марине Цветаевой он пишет, что врачи диагностируют «заболевание нерва, который называют Grand Sympathique... Нарушения более субъективного, нежели собственно вещественного или органически фиксируемого рода». Ошибочный, как знаем, диагноз.

Из коллекции «Энциклопедии». Центр (подлинный) – Точка, поле, состояние – короче, то, к чему всё стремится. Я, во всяком случае, точно стремлюсь. Надо почитать Николая Кузанского. Ц.п. – это то, что можно обозначить как смысл существования, взятого как целое и, в то же время, как отсутствие его. Точка медитации, поле любви, состояние блаженства – и одновременно оборотная их сторона и знак исчезновения. Надо еще думать.

Пестрота – одновременное присутствие различного, которое требует восприятия, превышающего способности не только человека, но и мира. Смиренно допускаешь более высокое измерение, где все это сосуществует в гармонии. Пока же страдаешь от бесплодной борьбы несовместимостей, на которых не хватает ни ума, ни сердца, ни терпения. Тошнота и понос – вот наша реакция на П. Очень жаль.

Уголок земли – восходя от горацианского “terrarum angulus” (Оды,YI) через романтиков и Пушкина - к нам, становится все более неопределенным и виртуальным. Уже почти невозможно найти У.з., который был бы нам мил и пригоден. Какие-нибудь кратовские 15 соток с покосившимся забором, от которых уже мутит и которые в душе соотносятся, скорее, с запахом пустой электрички по дороге туда и обратно. С годами и нажитом пространством все более непонятно, где же тебе будет хорошо. Общее место поэтически несытого воображения уступает желанию даже после смерти исчезнуть отсюда без следа, не поделившись с У.з. даже собственным прахом.

Русалка – пока отметим лишь приятное отличие речной или прибрежной нимфы от морской в том, что у нее есть ноги.

Архитектура –способ придания пейзажу различимой физиономии. Попытка внешнего одухотворения окружающего, сделать его запоминаемым. Отсюда мнемонический способ упорядочить сознание, вместив в А. его содержимое. Покопайся в себе и найдешь комнату или дом для любой своей мысли или фантазии. («Мы все вышли из пропилей» - одно из общих мест анонимного цитирования).

Души (человека) – мн. – предмет особого размышления и вчувствования. Например, о нашей «лесной», «водной», «звериной» душах, находящих отзвук в многих фамилиях. О Древнем Египте - отдельно. Начнем с Ба – части человеческой сущности, воплощающей его жизненную силу и продолжающей существовать и после смерти. Душа, покрывающаяся перьями, превращается в Музу человека, вдохновляющую его как его собственная часть. Я много раз наблюдал за женой, которая как завороженная следила за птичками, не имея никакого отношения к орнитологии. Когда я спрашивал, что ей так в них интересно, она отвечала: «Как же, они ведь в перышках». Платон в «Федре» описывает феноменологию оперения души (251 b-d), которая созерцает красоту.

Железная дорога. В частности, имеется в виду путешествие по ж.д. как особого рода медитативное состояние. К.-Г.Юнг писал о своем знакомом, который ехал через Россию на поезде, рассматривая вывески на станциях с изумлением как совершенно непонятные ему письмена. Через некоторое время тот почувствовал, что погружается в некий транс, в котором узнает самого себя, как в психоаналитическом сеансе, с совершенно неожиданной точки зрения. Путешествие в поезде для многих из нас является особым опытом. (Вспомним, кстати, буддийскую «Желтую стрелу» Пелевина). Дальним отголоском этого являются наши ежедневные поездки в метро – некие «паузы» жизни, «сон» нашего движения по ней.

Сонник. Для начала заметим, что древнеегипетский сонник является одним из древнейших письменных памятников человечества (примерно 2000 лет до н.э.).

Позы. П. любви. Например, «ананга-ранга»,индийский учебник «ступеней любви» ХYII века, описывает 32 асаны – йогических упражнений, в том числе упражнений в совокуплении. Любовная поза – это и способ преодоления человеческой ограниченности, а, стало быть, путь к мудрости. Но это и некие бытийные образования, соответствующие различным областям мира, способным, стало быть, переходить из одной «позы» в другую. Любой предмет или состояние в мире соответствует одной из любовных П. Отдельные П. охватывают весь животный и растительный мир, самыми важными из которых йога насчитывает 84. Каждая являет собой свой способ единения с космическим сознанием.

Жизнь. Довольно сырое, бесформенное, предельное понятие рубежа веков, вызывающее неясные, но восторженные ассоциации. Ж. – это что-то большое, соотносящееся со смертью и смыслом. Точнее, это невыразимая интуиция, заранее обозначающая капитуляцию мысли перед мечтательным умонастроением (см. Ницше, Бергсон, Рильке).

Яблоко. Рильке в одном из писем из Дуино 12 января 1912 года писал: «В разные периоды своей жизни я замечал, что яблоко более чем что-либо другое, будучи съедено, часто даже еще в процессе еды, превращается в дух. Вероятно, отсюда и грехопадение. (Если таковое было)». Его знакомый, биограф, комментатор, философ Рудольф Касснер делает следующее примечание к этому месту:«все должно стать духом и все яблоком».

Из коллекции. «Смерти». Высоцкий Владимир Семенович (1938-1980). Сценарист Эдуард Володарский вспоминает, что в последний год жизни Высоцкого вокруг него околачивались людишки, снабжавшие его «дурью». В частности, Игорь Годяев, врач «Скорой», который вскоре после смерти Высоцкого покончил с собой. Он был старшим фельдшером машины и прикарманивал наркотики. В ночь смерти Высоцкого жутко ломало, а уколоться было нечем. Тогда КГБ открыл пункты скорой наркологической помощи, где можно было уколоться, а за это сдать тех, у кого человек брал наркотики прежде. Высоцкий рвался на улицу, а дружки его не пускали, боялись, что он их сдаст. Чуть ли не связали. Соседи слышали шум и крики, что-то вроде драки. К наркотикам Высоцкий пристрастился от Марины Влади, которая, как и ее средний сын, курили марихуану, а старший сын и вовсе был закоренелым наркоманом. Мемуарист узнал о наркомании Высоцкого поздно, лишь в марте 80-го. Дозы понтапона перед смертью достигли 19-22 ампул в день. Последние его месяцы были страшными. Я помню как услышал о смерти Высоцкого по «Голосу Америки» поздно вечером. Галя с Павликом были в Евпатории. Я не расслышал, кто умер, но по зазвучавшей песне Высоцкого представил самое страшное, но еще не верил, надеялся. Несколько раз Высоцкий или сообщение о его смерти мне снились, я просыпался в слезах. О похоронах Высоцкого в «олимпийской Москве» 80-го вспоминают многие. У меня записаны фрагменты интервью Юрия Любимова об этом.

Высоцкий и другие

Выросло целое поколение молодых людей, для которых он был всегда, как факт истории, но которые никогда не слышали его живого голоса, не видели на сцене Театра на Таганке, где прошла его актерская жизнь. С создателем и режиссером этого театра Юрием Петровичем Любимовым у Владимира Высоцкого были особые отношения. Сложные, небезоблачные отношения двух ярких творческих личностей. Спустя четверть века и они выглядят иначе. Память, как и жизнь, отбирает одно, отбрасывая другое. Режиссер Юрий Любимов вспоминает о Владимире Высоцком.

Гамлет не из подворотни

- Юрий Петрович, есть ли смысл через 25 лет после смерти Высоцкого опять возвращаться к личным воспоминаниям о нем? Уж столько раз говорили и вспоминали, вспомнив не только то, что было, но и чего не было. Может, достаточно не вспоминать, а помянуть?

- Есть смысл вспоминать. У меня с ним ведь особые отношения. Никого не спрашиваешь, вспоминать или нет. Если вспоминается, то нормальные люди и вспоминают. Высоцкий проработал у меня на Таганке до самой смерти. А играл в театре с самых первых шагов, еще в "Антимирах".

- Когда познакомились с ним, он вам спел?

- Его привели друзья его или дамы и, видимо, сказали, что шеф любит, когда поют. Сначала он прочитал мне Маяковского. Как обычно читают, ничего особенного. Потом я показываю на гитару, которая стоит в углу: "Это вам коллеги сказали, что шеф гитару любит?" - Да, говорит, сказали. - "Ну, раз принесли, сыграйте". Когда он стал петь, я его слушал сорок пять минут, несмотря на дела. И сказал: "Приходите, будем работать". Потом стал наводить справки. Мне говорят: "Знаете, лучше не брать. Он пьющий человек". Ну, подумаешь, говорю, еще один в России пьющий, тоже невидаль.

- Высоцкий ведь был тогда совсем молодым, когда пришел? Хотя нет, ему уже было лет 26-27, не мальчик.

- Он был молодым, но при этом выглядел без возраста. Ему можно было и сорок дать, и двадцать. Он выходил в "Галилее" и убеждал, что, да, может быть такой Галилей. Ярко выраженное лицо не отвлекало на себя внимание зрителей. У него была редкая способность владеть толпой, чувствовалась энергия, сила. Такой талант дается только от природы. Что удивительно, поскольку семья, если говорить деликатно, никак не располагала к такому явлению. Когда он начал петь, я минут через двадцать спросил: "Чьи тексты?" Он сказал: "Мои". Он разные пел песни, - шутливые, серьезные. "Охоту на волков", по-моему, не пел. Хотя она уже была в ближайшем поэтическом спектакле, который нам закрыли, думаю, именно благодаря Высоцкому. Он пел "Охоту на волков" в свободной поэтической композиции, которую мы играли. И в "Антимирах" играл очень хорошо. Потому что сам был поэт. И когда я решил ставить "Гамлета", я только Владимира имел в виду. Тогда помог случай. Мне запретили очередную композицию, - хватит, говорят, ставьте нормальную пьесу! Я тут же пишу: "Прошу дать мне возможность поставить нормальную пьесу Шекспира "Гамлет"! Потом мне стали говорить, что Высоцкому не нужно там играть. Мол, что за пьяница из подворотни будет хрипатым голосом орать Гамлета? "Он же - принц!" Это говорили люди, которые, кроме африканских принцев других не видели. Я не обращал внимания на эти разговоры, сделал спектакль, и потом им показал.

- Для Высоцкого "Гамлет" тоже был какой-то этап?

- Этот спектакль во многом определил Владимира, как личность. Вначале он не очень соображал, что играет. Придумал, что Гамлет - "человек эпохи Возрождения". Это что, рвет мясо руками? Я его начал убеждать в обратном, что таких людей долго готовят к престолу. Что друзья, которые его предали, только что окончили университет. А по последним изысканиям они есть и в реальных списках университета, - Розенкранц и Гильденстерн. Потом учтем прекрасный перевод Бориса Леонидовича Пастернака. И Володя, конечно, делал, что мог, но поначалу ему было трудно репетировать. К тому же еще случилось несчастье: на репетиции обвалилась декорация. Хотя делал конструкцию лучший вертолетный завод. Спас гроб Офелии, который удержал это. К счастью, никого не задело. Но рок какой-то тяготел. После такой травмы для всех, - я сидел в зале, репетировал, все это на глазах случилось, - спектакль отложили до осени, и тогда выпустили. И он имел большой резонанс.

- Сыграть Гамлета это еще и в себе какие-то новые стороны открыть?

- Безусловно. Если вначале Владимир не очень чувствовал концепцию, - почему Гамлет не действует? - был далек от Библии и вопросов религии, то постепенно, мне кажется, он вгрызался в это. "Гамлет" это ведь одна из немногих пьес, где затронуты вопросы веры. Гамлет размышляет, а не был ли явившийся дух - дьяволом, который решает его искусить и потому действует во зло? Гамлет не ищет трона, он ищет доказательств. Если это искушение, то его надо побороть. Но потом в спальне ему является призрак, - он его видит, а королева нет. Играл Володя очень хорошо, постоянно углубляясь в эти проблемы. У него ведь было гениальное ухо к поэзии. Достаточно послушать, как сейчас звучат его стихи. А тогда его уязвляло, что его не принимали за поэта, что похлопывали по плечу за рюмкой в компании, где он пел на кухне.

- Смерть придала ему невероятный масштаб народного поэта?

- А как прощалась с ним Москва? В закрытом на Олимпиаду городе. Когда был преподан сильный урок властям. Наш спектакль, конечно, был закрыт. Но была площадь, на которую набилось семьдесят тысяч человек, и очередь уходила вниз по улице до набережной и до Кремля. Ко мне обратилось начальство: "Что делать?" Я говорю: "Я вам и раньше говорил и предупреждал, и, слава богу, что нет Ходынки, а все идет чинно, и можно только уважать москвичей, как они себя ведут". Жара была совершенно дикая, а люди закрывали зонтиками цветы, а не себя. И я посоветовал властям провезти открытый гроб, как это делается по-людски. Все, кто хочет попрощаться, попрощается. Кто хочет приехать на Ваганьково, тот приедет на Ваганьково. А власти хотели быстро похоронить, и в этом смысле приравняли Володю к Пушкину, - потихоньку, быстро куда-то увезти. И когда машина с телом Высоцкого, обманув нас, свернула в туннель, когда на площадь тут же пустили поливочные машины, чтобы смыть с асфальта горы цветов, когда стали выламывать портрет, который стоял в окне театра, толпа начала скандировать: "Фа-шис-ты! Фа-шис-ты! Фа-шис-ты!" И я понял, что последует жесткая расплата за все.

Музыка медных труб

- За эти 25 лет Высоцкий остался жить, как Высоцкий, несмотря на то, что с ним делали все это время, душа в объятьях?

- А вы перечитайте его "Монумент", который потом почему-то назвали - "Памятник", где он все предсказал, что из него будут делать. Помните: "Я немел, в покрывало упрятан - Все там будем! Я орал в то же время кастратом - В уши людям. Саван сдёрнули! Как я обужен - Нате смерьте! Неужели такой я вам нужен - После смерти?!" Значит, он понимал, как будет ими употребляем вдоль, поперек и по диагонали, став "нашим всем", как Александр Сергеевич.

- Этот "миф Высоцкого" не обиден для памяти о реальном человеке?

- Ну, почему. Даже наша навязчивость к месту и не к месту у Высоцкого выходит - к месту. Жизнь во все вносит свои коррективы, и будет вносить. А то, что некоторые поэты считали, что это так просто, - человек поет дворовые песни, - оказалось иначе. Какие-то из моих друзей понимали, что это не так, - Эрдман понимал, Капица понимал, такого сорта люди видели, что явление самобытное, которое все видит и слышит. Что у Высоцкого есть сленг, а есть прекрасно выдуманные и отобранные рифмы.

- Недаром Бродский его ценил, как поэта.

- И Бродский, и Альфред Гарриевич Шнитке, и большие военные. Как-то мы поехали с ним на строительство КАМАЗа, а потом на границу в Казахстане. И приехал командующий округом: "Уговорите Высоцкого, чтобы он спел для солдат". Я говорю: "Мне начальство московское запретило". А у того взыграла кровь: "Я тут хозяин. Я командую округом, а не ваше начальство. Прошу вас, поговорите, уверен, что он не откажет". Володя говорит: "Пожалуйста. Поедем". Собралось огромное количество народу. Автобус, на который он взобрался, солдаты перенесли на руках на небольшой холм, чтобы он оттуда пел. И пел, наверное, час с лишним. Про Китай пел, а отношения тогда были плохие, и генерал говорит: "Мы на границе с Китаем стоим, важно, чтобы он пел". А потом вздохнул: "Мне бы такое воздействие на солдат иметь, как у Высоцкого!" А на КАМАЗе мы шли куда-то переночевать, а работяги, - был выходной, - выставили во всех окнах магнитофоны с его записями, и он шел посреди улицы, как гладиатор.

- Как он относился к такой славе?

- Абсолютно спокойно. Я считаю, что через эти медные трубы он тоже достойно прошел. В спектакле "Владимир Высоцкий" у нас в театре идет старая моя запись в каком-то клубе на годовщине его смерти. Мне сказали, что люди хотят послушать о Высоцком. Я пришел, там сидели какие-то равнодушные люди, с удивлением внимали тому, как я старался рассказать им, что он был за личность. Потом я тут же уехал, потому что понял, что актеры меня затащили на концерт, чтобы заработать на Владимире. Но кто-то, к счастью, записал это выступление, потому что даже я, имеющий актерское, помимо иных, образование, вряд ли смог бы еще так сказать. Настолько это все тогда было близко и больно. Или вот возьмите такой факт. В репертуаре после его смерти был "Гамлет". Спектакль, конечно, отменили. Никто из зрителей не сдал билетов. И когда я был в эмиграции, путешествовал за границей, люди подходили и дарили мне эти билеты на "Гамлета". То есть они даже с собой в эмиграцию брали этот билет, эти программки.

- За 25 лет выросло поколение, для которого Высоцкий это миф, связанный с Таганкой, с Любимовым. Сейчас вы выпустили новый курс, насколько им близко то, что было?

- Это курс, на котором вместе учились актеры и режиссеры, как я давно уже хотел. Сейчас я их выпускаю. Режиссеры уйдут в свободное плавание, а актеры давно со мной работают, - и в "Фаусте", и в "Серебряном веке", и в "Обериутах", и в "Суффле", - последнем нашем спектакле. Я считаю, что это правильно, когда студенты сразу вступают в непосредственное общение с театром.

- В афише театра появилось сразу три спектакля, сделанных молодыми. Есть ощущение нового творческого поколения?

- Да нет, как бы вам сказать. Я проявляю деликатность, не давлю на них. Иногда стараюсь убедить убрать какие-то пересолы, дурное влияние, пошлость, которая всюду льется. Иначе, зачем бы мне числиться руководителем? Что же касается поколения, то я ведь уже больше сорока лет преподаю. Сам театр возник из студенческого спектакля "Добрый человек из Сезуана". И тогда еще я видел, как с каждым набором меняется интонация поколения, которое приходит. Это видно и по поведению, и по манере говорить, по языковым вещам, которые они приносят с улицы. То, первое поколение театра на Таганке, стало мастерами, - Золотухин, Антипов, Граббе, Смирнов, ушедший от нас Штейнрайх. Те, что пришли в театр лет десять назад, они, безусловно, другие. Тот курс, что я выпускаю, я набирал с трудом. Я просмотрел человек пятьсот, и иногда хотелось все бросить. Потом все же появился один, другой, третий, и что-то я там набрал.

- Ребята меняются, как личности, работая в театре?

- Вы же видите, как они двигаются на сцене, как поют. Они все очень музыкальные. Такие здесь традиции. Надо было иметь таких композиторов как Владимир Мартынов, как Шнитке, как Эдисон Денисов, как Губайдулина, как Дмитрий Дмитриевич Шостакович, который играл вот на этом пианино в моем кабинете. Так судьба сложилась. С Димой Покровским меня познакомил Шнитке. А Эдисон Денисов привел самого Альфреда Гарриевича. И "Живаго", последний спектакль, для которого Шнитке еще мог работать, был с прекрасной его музыкой. Шнитке был особенной личностью, трагической, конечно. Он, как Бродский, завершил какой-то период в своем искусстве. Точка отсчета.

- Теперь Владимир Мартынов приведет в театр новых музыкантов?

- Иногда он раскаивается в тех, кого приводит. Владимир Иванович - весьма своеобразная, интереснейшая личность, один из последних энциклопедистов. Непонятно, как он успевает и рюмочку пропустить, и быть в курсе всего, - литературы, выставок, философии, направлений, - и при этом быть очень требовательным к себе мастером?

Высоцкий мечтал снять свой фильм

- Через театр на Таганке прошли не только замечательные музыканты, но и режиссеры, которые сегодня составляют цвет театрального искусства?

- Знаете, как сказал Довженко, с которым я в свое время сблизился: "Хороших помощников в искусстве не бывает. Хорошие сами работают". Режиссеры уходят, и дай им Бог здоровья.

- А желание найти учеников, продолжателей?

- Ерунда. В театре этого не бывает. Или приходит человек, который может работать в стиле театра, сохраняя его традиции и лицо. Или он поломает все, и тогда возникнет другой театр. И лицо, которое долго завоевывалось, сотрется и театра не станет. Я начал с нуля, и люди знали, что в этом театре они увидят не то, что в остальных. Тогда он был один такой. Сейчас их целая палитра.

- Высоцкому и Таганке повезло, что это был их совместный взлет?

- Владимир и на концертах, и везде говорил о том, сколько ему дал театр. Сохранились записи, можно послушать. Но дело не столько в театре, сколько в окружении, которое было. Оно заставляло Высоцкого и мыслить, и осознавать свои импульсы, и обогащать их. Когда рядом были такие люди, как Капица, как философы, как писатели, - Можаев, Абрамов, Трифонов, Шекспир, Мольер, Брехт, - это же все благоприятствовало. Как актер, он жил в поэтическом театре, - Маяковский, Есенин. Первый шаг делал с "Антимиров" Вознесенского, в которых прекрасно играл. Эту поэтическую линию Театр на Таганке тянул с первых шагов своего возникновения. И Володя, как истинный поэт, очень это чувствовал. Не было бы Высоцкого, я бы не стал ставить "Гамлета". Как ставить, если Гамлета нет?

- И он бы какие-то свои песни не написал?

- Нет, я уверен, что он в любом случае сделал бы все, что должен был. Но театр помогал. Помогала особая атмосфера, которая, говорят, была у узкого круга ученых. В математических школах для одаренных детей, которым профессора открывали свободу духа и мышления. Откуда та фраза из "Шарашки" Солженицына, что идеологию могут накропать любые проходимцы, а вот физика и математика подчинены только своему создателю и больше никому.

- Нынешние молодые ребята входят в эту атмосферу?

- Постепенно, не сразу, часто не осознавая этого. Я думаю, что нам надо в корне изменять систему образования. Кто у нас реальные труженики? - Балетные. Их с шести лет обучают музыке, пластике. Так работали императорские училища. Потом распределяли. У кого дар, - те идут в балет танцевать. У других голоса открылись, - их в оперное пение. Остатки - в драматический театр. Но артист и там владеет телом, слышит музыку, чувствует ритмы. Работать с ним одно удовольствие.

- То есть нужна реформа театрального образования?

- Надо сделать так, как было. Есть математические школы для одаренных детей. Есть художественные школы, для тех, кто чувствует цвет, краску, у кого глаз пытливый. Работать с ними должны люди, которые сами хорошо чувствуют такие вещи, не в кружке самодеятельности, где все можно сломать. Сейчас этого в театре просто нет. А за четыре года ничему нельзя выучить. Возьмите Вахтанговский театр. Если нас вызывали туда из училища, мы бежали в любой спектакль, чтобы быть на сцене. Сейчас вам скажут в деканате: "Нет, нельзя, у студентов лекция". Грубейшее нарушение элементарной этики театра. Люди готовятся для театра, а им запрещают туда ходить, мучают бесконечными лекциями. Лекции нужны, никто не спорит, но должны быть приоритеты. А у нас разбита иерархия, есть только демагогия, которая ничего не даст, кроме пустоцвета.

- Что будет 25 июля на Таганке.

- Будет спектакль в Володину память. Что-то я подтянул, обновил, но спектакль создавался очень тщательно, он и сейчас производит впечатление. Думаю, что и артисты в этот день поведут себя должным образом.

- А кого вы бы хотели увидеть в этот день в зрительном зале?

- Того, кто придет, тех бы и хотел. Откуда я знаю, кто будет. Билеты продаются, и, вроде бы, давно уже проданы, несмотря на мертвый сезон.

- А для молодых ребят этот день что-то значит?

- Не знаю. Они слушают песни Высоцкого. Но это родители их научили. Они даже и приводят сюда, - дед сына, сын своего сына. Вот, говорят: "востребован, не востребован". Высоцкому наплевать, востребован он или нет. Я думаю, он при жизни знал, что будет востребован. Поэтому и написал этот стих большой - "Монумент". Последнее время, когда он сочинял, ему не нужна была ни гитара, ни ноты. Он говорил: "Они мне только ритм дают".

- Ритм жизни на краю?

- Сила Владимира была в том, что он делал то, что ему хотелось, и выразил себя в этом полностью. Конечно, хотелось ему картину в кино снять, как Шукшину. Не дали. Гоняют сейчас по телевизору "Место встречи изменить нельзя", а он мне смущенно тогда сказал: "Юрий Петрович, не сердитесь, нужно было заработать". То есть он и сам понимал, что это халтура. Его начали расхваливать, даже центральная пресса, а он мне объяснял: "Мне обещали за это самому снять фильм". Я уговаривал его: "Да брось ты, они все равно не дадут, лучше Бориса Годунова сыграй". Так и не дали. И Бориса не сыграл. Так что неизвестно, где найдешь, где потеряешь.

- Но он хотел все испытать, рвался к финишу на предельной ноте?

- Конечно, он жил очень широко, не жалея себя, и, наверное, не мог прожить долго. А тут еще подвернулась нехорошая компания, которая стала на нем большие деньги зарабатывать. И после смерти стал предметом самого неожиданного бизнеса. Возможно, он там не очень доволен, как с ним тут обращаются, выколачивая доходы. Но это всегда так было и будет, чего тут расстраиваться. Так жизнь устроена. Все возвращается. Возьмите историю человечества, - только гарниры меняются, а мясо остается. Одно и то же, сюжеты одни и те же, и сюжетов очень мало.

2005 год

Из коллекции. Дневник разветвлений. Изменилась стратегия чтения. Интеллигентный советский человек мог прочитать несколько знаковых книг и быть интеллигентом. Еще Тургенев писал о каком-то из своих начитанных героев, что он прочитал несколько важных книг. Теперь же идет давление десятков, сотен, тысяч, тонн важнейших книг, которые надо прочитать. Само их присутствие наделяет мозг аппетитом и готовностью.

24.04.04. Начал читать «Один день странного человека» Томаса Мертона, чтобы быть ближе к простоте проповеди, которую сам хочу писать. Томас Мертон (1915-1968), о котором я впервые услышал от Григория Соломоновича Померанца, вполне может стать восьмым номером в «Лабиринте людей».

Вспомнил, как только что позвонил поэт Вадим Месяц, пригласив на чтение стихов в клубе «Авторник», сказал, что забрал жену из больницы, заканчивает большое стихотворение для вечера, и так закрутился, что даже не знает, как дела в Ираке, спрашивая об этом у друзей, которых приглашает. Впрочем, был деликатен и меня не спросил.

Продолжаю чтение книги Михаила Ямпольского «Демон и лабиринт». Она вышла в 1996 году, многие мотивы «Года одиночества» в ней описаны: подземелье, карты и шифры города, двойники, сам лабиринт, которым отпечатано движение тела.

Старательно делая вид, что внешнего мира вокруг не существует, все же выхожу на закате на балкон посидеть с книгой. На столе томик Кассирера, «Записные книжки» Вяземского, едва початый очередной том Гершензона и том Фрейда начала перестройки, едва ли не первый, с тиражом в 750 тысяч экземпляров. Все-таки беру Фрейда. Откладывал, но уже пора.

Прохладно и темнеет достаточно быстро для фобии пятилетнего мальчика. Понятно, что Фрейд нуждался в ней для открытия Эдипова комплекса, но все-таки я бы вначале проверил фобии родителей мальчика, особенно папаши, а тут и до фобий Вены конца ХIХ века рукой подать. Чуткий ребенок говорит то, что хотят от него услышать.

Мое личное наблюдение, что дети, о случаях с гениталиями которых родители говорят публично, то ли гордясь, то ли шутя, потом с трудом обретают свою семейно-половую жизнь. Отсюда и фобии, поскольку мальчик слишком потерял себя, стремясь соответствовать взрослым. Впрочем, не буду настаивать.

И первое, о чем думаешь, читая истории болезни, описываемые Фрейдом, это, конечно, о нацистах, которые придут через пару-тройку десятков лет, и отправят всех этих страждущих в газовые камеры, если они еще спасутся и в первой мировой. Это - мемориальный психоанализ. Эта психика стала видна перед тем, как окончательно и бесповоротно исчезнуть с земли.

Непрочитанные книги, которые мы имеем в виду и хотим прочитать, хотя не можем это сделать сразу, довлеют над нами, делая умственный процесс более интенсивным. Мы как бы насыщаемся предвкушением книг.

Возникает проблема ночью, когда часть прочитанного разрастается новыми желаниями читать другие книги. Закрываются глаза. Надо умываться и ложиться спать, потому что завтра с утра будешь плохо себя чувствовать. В любом случае, завтра с утра будет шок бессмысленности существования, который только к ночи и рассеивается. Утро – это возмездие. Все остальное, что ты делаешь, это пытаешься выиграть время у окружающего, чтобы тебя хоть еще какое-то время не трогали, огородиться.

25.04.04. Прочитал в «Читальном зале» в интернете 4-й номер журнала «Октябрь». Кроме романа Льва Тимофеева и рассказов Петрушевской из выходящей в ЭКСМО книги, прочитал замечательное письмо Владимира Набокова, написанное в 1972 году молодому тогда поэту, жившему в СССР, Владимиру Гандельсману. А вечером на кухне прочитал то же самое письмо в третьем номере «Невы», которую Саша Мелихов регулярно присылает мне из Питера. В «Неве» есть забавное примечание с наездом на редактируемый Кушнером том стихов Набокова в «Библиотеке поэта», примечание, которое отсутствует в «Октябре», видимо, «по этическим мотивам». Жаль Ире Барметовой нельзя указать на перепечатку, чтоб не подводить Гандельсмана.

Читаю назад выпуски «НЛО», начиная с 65-го. Журнал, который Ирина Прохорова хочет сделать вторым (или первым) «Партизан ревю». Будь у нас парижская интеллектуальная среда, может, так и было бы. Взять хотя бы статьи А. Магуна о революции, о паузе революционного, свободного и поэтического времени (№ 65, 63).

Если первый признак шизофренического тела это дырки в нем, прорехи наподобие сита, то моя жизнь это борьба со всяким внедрением в себя – со стороны врачей, алкоголя, курения, наркотиков, телесного и душевного влияния других людей, яркого солнца, стихий и впечатлений, которые тут же меня разбивают. Возраст – помеха шизофрении. Уже и на людей вокруг себя перестаю смотреть, чтобы не отвлекаться. То ли орех, в который заключен, становится более хрупким, то ли, наоборот, непроницаемым и толстым. Даже говорить слова, подхватываемые другими, не хочется и чуть ли не больно.

Прошлое еще предстоит вспомнить, изменившись. С возрастом становишься анахроничным. С несоответствием окружающему миру, которое становится скандальным, надо что-то делать. Ты и раньше ничему не соответствовал. Но теперь уж вообще ничему не соответствуешь.

Первая реакция – спешить. Спешить что-то сделать. Плюнуть на все и делать непрерывно. Так Михаил Ардов рассказывал мне, как Евгений Габрилович в доме престарелых актеров, куда уехал, чтобы не мешать родным, не ложился ночью в постель, стараясь как можно дольше сидеть за столом, продолжая жизнь, ломая ритм, который годен для нормы, но не для рывка отсюда.

Вчера вспомнил Александра Володина, другого душевно близкого человека, с его словами, что «я в семье своей родной казался девочкой чужой». Как-то очень хорошо это понял. Пожалел его, как живого.

Каждый новый день есть поворот в этом лабиринте - за угол.

Так называемое «ухудшение памяти», которое приходит с возрастом и о котором все вокруг начинают говорить, как и о похудании и лишнем весе, это лишь вычленение из мусора памяти того, что, действительно, нужно и важно, как приснившийся накануне вещий сон, который забыл.

26.04.04. Опять зашел разговор о Сведенборге, о духах и демонах, передающих свои идеи человеку неакустическим путем, о том, как различить их. Кант сочинил систему, чтобы избавиться от вселенской сведенборговской шмази, но принципиальный вопрос за свет возведения колючей проволоки системы познания не решен, и возвращается по новой.

Между прочим, не только Плутарх предполагал внешний источник распространения идей, но, если не ошибаюсь, и Вяч. Вс. Иванов.

Просматриваю очередную «бутылку водки» Свинаренко и Коха. Игоря Свинаренко люблю, хоть познакомились недавно, обнимаемся, встречаясь. Действительно, люблю, молодец, интервью хорошие делает, пишет ничего себе. Всегда же с собой сравниваешь. А эта книга… Почему-то перестает хотеться быть журналистом. Особенно, когда он пишет о своих поездках в Париж, в Америку и во все стороны. И про разговоры с Володей Яковлевым. Может, потому что понимаешь, что сам так не смог бы. И, может, надо как-то иначе самому писать, чтобы не было на это похоже? Слова другие, тон другой. Абсурда, что ли, добавить серьезного? К чему стремишься, так это к полной и уникальной индивидуальности абсолютного урода. Различие без тождества, говоря словами Делеза.

27.04.04 Пруст, «Путь Дзен» Уотса, Фрейд – сложная конфигурация настроения дня. Или дна. Грузинский номер «Дружбы народов». Журнал купил «НационалЪ», фирма, которая вроде и Галю приглашала на пиар, а потом вроде отступилась. В журнале прочитал подборку материалов об отношениях Параджанова и Шеварднадзе. Подготовленную, конечно, еще до свержения последнего. Так что результат подхалимажа Эбаноидзе перед грузинами будет обратным. Впрочем, это их дела.

28.04.2004. Забавно было прочитать в НЛО материал об Александре Лебедеве, авторе «культовой» биографии Чаадаева 1965 года в ЖЗЛ. Как он был активным комсомольцем в МГУ конца 40-х, борцом с космополитами, из-за чего «пострадал» после падения Сталина в момент распределения на работу.

Занятия дзен-буддизмом плавно перетекают на следующий день в феноменологию безумия, в патопсихологию. Происходит как бы разрядка мозговых батареек. Личность, которую с таким мучением отстраивал и поддерживал в себе, превращается в студенистую безвольную массу, которую непонятно, как собирать из этакого дерьма обратно в пулю.

Когда после первых двух месяцев непрерывного сидения у компьютера, в котором читал скаченные из интернета книги по философии, почувствовал, что постепенно за ненадобностью отнимаются ноги, очень кстати прочитал о Бодхидхарме, у которого от долгой медитации ноги как раз и отсохли. И его стали изображать в виде той самой куклы неваляшки, которая была так популярна в начале 60-х во времена детства и позднего Хрущева. Тот же Бодхидхарма, отвергнутый со своим учением верховным двором, пролежал девять лет, глядя в стену, пока не пришло его время. Но вместо того, чтобы распасться на куски, надо закалить себя в это время до состояния стали, вот что.

02.05.2004. «Соблазн» Бодрийара – одна из тех важных книг, о которой говорилось в самом начале. А «давят» - Беттельгейм, Паланик, Уэлш, Фрейд, Пруст, целый стол книг, собранных стопками.

03.05.2004. Да, вот еще, что вспомнил. Поскольку периодически видишь сны о школьных экзаменах со страхами, что ничего не знаешь, пропустил всю четверть и т.п., то хорошо не забыть вписать в сочинение об «Отцах и детях», что богатых девушек, как сестры Одинцовы, большевики потом любили соблазнять на фиктивные браки с последующей передачей капитала на революционные нужды партии. Базаров этого просто еще не знал. Партия нового типа не созрела. Коля К. рассказывал, что актриса Татьяна Лаврова, с которой у него был бурный и долгий роман, была внучатой племянницей фабриканта Шмита, которого в результате сложной и смертельной авантюры обобрали большевики-ленинцы, женившись на его сестрах-наследницах.

И вот линии – к несчастной любви Клейста, к учебнику военного искусства Сунь-цзы с его наукой переворачивания войны в союзничество и обратно, к портрету Лейбница для «коллекции календаря» 1 июля.

Год портретов? Каждый день – человек этого дня? Не знаю.

Ага, это движение в лабиринте, цепочка людей, вслед за их спинами.

От каждого отходит случай сошедшей с ума причинности, веер возможностей и веер других людей.

Письма Евгении Герцык Бердяеву за границу. Бердяев как образец философа, все связанное с ним интересно. Важность позиции философа, особая оптика внутри нее. В философии аута нет оптического искажения философского чина. Там искажение отказа от чина.

04.05.2004. «Бойцовский клуб» Чака Паланика показался совсем бы тошнотворным, - половину романа я читал, а вторую пролистывал на компьютере, - когда бы не вяло шизофреническое двойничество, выдавшее украинско-достоевское происхождение автора.

А читая «Глядя вкось» Славоя Жижека (потом при личной встрече увидел, что у него и впрямь сильное косоглазие), устыдился своего пренебрежения «низовой» литературой, имеющей симптоматическое значение. Не быть тебе доктором, приятель, говоришь себе, поскольку у тебя отсутствует рассудок, свободный от эмоций. Вегетативный дистоник, ты нуждаешься в собрании всех личностных сил для выполнения любой задачи, - что драться, что книги писать, что таскать тяжелые сумки с продуктами из магазина.

14.05.2004. У книг Карла Ясперса для меня особый, почти физический привкус покоя и полноты мыслей, даже у «Общей психопатологии», которую читаешь для хроники безумия, истории своей болезни. Лишь в его дневнике времен Гитлера, когда обсуждал сам с собой возможность самоубийства вместе с женой, потерял это душевное равновесие письма. Только в стихах Анны Ахматовой ощутима для меня такая же физиологическая сытость и полнота. А, тем временем, набежали и Кожев со своим введением в чтение Гегеля, и стихи Фанайловой с комментариями в НЛО, и Иван Тургенев, и стихи Нади Делаланд, нашедшей меня по упоминанию ее во второй главе «Года одиночества», и «Черным по белому» Гальего, который едва не пасынок Юрьенена, мир тесен и страшен. Я ведь когда-то, сидя в библиотеке им. Горького на Моховой, начинал переводить Ясперса, его «Философию» с английского на русский. Единственная в жизни попытка перевода. Так было приятно его переписывать.

Каменная балюстрада. / Видно море. / Нам не надо. / Птица прыгает в песок. / Рядом мальчик и носок. / Чья-то тетенька хлопочет. / Бьются волны. / Ночью хочет / она выйти в туалет. / Мужа нет, и смысла нет. / Муж как толстая ограда. / Там война. Но нам не надо. / Бьется тоненькая нить, / стих желает угодить, / но сливается в песок / эта ночь и весь твой срок. / Бормотание стиха. / Бог не слышит. Требуха / хороша на постном масле / – вы ль едите, вами ль, вас ли. / Бог не слушает. Молчок. / Кто не вышел, - дурачок.

Никто не измерил пустыню, настолько она быстро движется. Даже свою границу не удастся отстоять: надо бежать в неизвестном направлении с непостоянной скоростью. Хаоса кулек надорван, и высыпаны первые слова, дающие не всходы, а тоску. Время оторвано от гирьки. Человекообратная обезьяна идет по школьной лестнице на урок совести. Поворот дыхания на розу ветров и поцелуи зефиров. Запихнув себя в кишки, чтобы люди не узнали, остался незамеченным. И вот кто-то уже собрался выбрасывать тебя из аута прямо в штрафную площадку. По голы, как по гробы. Глядишь исподбровья, пока сознание исходит воронкой направленного взрыва. Шов лба все стерпит. Муха села на сладкий рот, медленно, по частям проникая внутрь. Неужели вас на муху променять? Залез в аортарий с картой звездного неба южного полушария на внутренней стороне сердечной выскочки и одиночки. Систола и диастола, экстрасистола и диастола. Швах коленчатый.

Икают не люди, а двойники. Своего отпечатка в воздухе не видишь. Состояние рвоты покатообразно. Малая репетиция смертельной горки. Умирают всегда по дуге. Чтобы мертвецки трещать, надо просохнуть, как скрипичное дерево. В анатомии виден кудрявый карла, прячущийся до поры соавтор твоего сочинительства.

Пятая колонна Большого театра. Балетные стилизуют паркет зигзагами замирания с исчезновением. Спирохета держит портик. Петя Дзюдовиц, пытаясь оторвать землю от воздуха, вырвал и весь воздух. Амбец.

Какой ребенок запускает волчок твоего ума? Крутишься, а слюна летит. Чем думать долго о дзен, сходи хорошо в туалет. Пользу не измерить куском дерьма. Тебе кажется, что с блокнотом в руке будешь умней. Это не так. Умный муж достигает мудрости с глупой женой. Дует ветер, это твое «я» хлопает слоновьими ушами. Стоит ли гнать пургу? Настоящая жизнь - игра слов, ты слишком старательно ей следуешь. Облегчился сатори, ну и что? Кто ответит за глупость, которой жена вынуждена тебя уравновешивать? Если не выходишь в сад, то вынужден сходить с ума, чтобы освежиться. Хрюк порося. Святой вызывает злобу. Почему? Он ведь простил другим самого себя. Вскипятил воду в электрическом чайнике, вот и церемония. Битая чашка склеена, переклеена, чтобы стать драгоценней. Хорошее стихотворение не заканчивается вместе с напитком.

Вырвали руки у природы, вот и расцвела.

Версия человека бита палками по дну лодки. Атмосфера полюса. Исчеркал небо спичками, запах вареной рыбы, широколицый истукан в зипуне. Изгнан за игру клюшкой в чужой зоне. Что-то с языком, распластался по шершавому небу с космонавтом во главе. Испражнился с удовольствием. Из человека растет веточка с яйцом. Мыслящий расстегайчик не боится смерти, будучи с хреном, как автоматизированная линия письма деталей словесности. Слово слову глаз не выклянчит. И на боку пес.

Вот дым слов из Равенсбрюка. Путается человек, пластается животом наружу крабом. Тетка с висящими грудями сидит на крышке кипящей кастрюли, говорит, не видя, гонит перед собой пургу пророчеств. Так и помрешь, не заметив. Скрипит тело Адама, хрумкает яблоком, дыра в глотке наготове. Бог задрапировал мозг позвоночником: хочешь ума, держи спину, но одно другого не ме.

Стон изранен, смысл избит, не кручинься, истребитель рода. Стена слюны – язык. Меня больше нет. Птица живет в пизде с ушами. Стразы стратонавта объели аскариды под аркадами марсианских пустынь. Пыль и пепел плеоназмов. Завел собаку, чтобы было, с кем танцевать. Потом стер музыку тряпкой, словно не было. Лакать молоко, далеко высунув язык. Человек один свободен быть, кем и куда угодно.

Безумия хрип, революции бум, нашествие теней из срама, а сам ты в порядке, что судишь игру, являясь фигуркой отравы. Слепой ясновидец вселенной в жару искал самолетные письма, но грузди в корзине не киснут к столу, и жгут раскаленные листья. Мы шли, спотыкаясь, и пели впотьмах, и дикие сны винограда крестились из рук на счастливый Парнас, как будто им там было надо. Имперской кобыле с руки котлован и лунные льны мизантропа, но что-то мешает, как синий уран, и тонкий кадык изотопа.

Из коллекции. Лабиринт. 1. Психоанализ схож с наблюдением за растворяющимися тенями. Вроде фильмов Бергмана и его мемуаров. Человек переходит в состояние растворимого кофе, органичному для времен модерна с его пробуждением женщин и евреев, восстанием угнетенных масс и подсознания. Срыванием всех и всяческих масок, включая маски того же еврея, приличного буржуа, вымуштрованных дам, детей и иных меньшинств.

Где-то в тени остается психоанализ богатого еврея-горбуна, комара-кровопийцы из «Мухи-цокотухи», сионского мудреца, выпытывающего у жен приличных семейств интимные тайны. Анализ М. Золотоносовым протоколов антисемитских мудрецов.

Будоражит не свершенное. История болезни Анны О. опубликованная в 1992 году на немецком языке, кажется, еще не переведена на русский. Принцип взбудораженного интереса - главный в конструировании лабиринта. Иначе как выбрать отдельных людей и явления из бесконечного их числа? Только так, чтобы при каждом повороте эти членики лабиринтной змеи вызывали замирание сердца, ответную перистальтику играющего. Все, что вызывает ощущение присутствия, как выражаются философы, вроде Хайдеггера. Или - эпифания, как говорили древние греки, которых как миновать в этих странствиях.

То, что происходит в охваченной истерией женщине, иначе как ужасом, не назвать. Брейер и Фрейд в своих «Этюдах об истерии» вспоминают, как девушка на протяжении полугода воспроизводила под гипнозом то, что происходило с ней за год до того. (Был дневник ее матери, подтверждающий ее слова). Ужас - то, что нельзя понять, уместить в голове. Лабиринт строится по принципу символов, которые нельзя понять. Потому от них пляшут во все стороны. (Священное, как известно, это то, что нельзя выразить словами, но только увидеть). Будем считать, что лабиринт строится по закону аффекта и его компенсации, как содержательная схема расщепленного сознания.

Вот чистая поверхность. Прикосновение к ней 14 марта 2004 года вызвало утром появление письма Игоря Шевелева из Гомеля, как духовного двойника с атрофированными конечностями, к которому я всегда обращался. А тем же вечером - пожар Манежа, как родственного места, где более десяти лет встречался с близкими людьми. Пепелище общения.

Поверхность это когда нет ничего ни вверху, ни внизу, куда безуспешно стремишься. Есть только то, что сейчас, и что ты должен немедленно решить, пока жив, пока не умер.

Лабиринт - традиционное изображение спиралевидных женских внутренностей. Подсознание - генеральный каталог в состоянии лабиринта. Он фиксируется на мгновение, когда смотришь на него - глазом Медузы Горгоны.

2. День в истории. В письме 1900 года к Флиссу Зигмунд Фрейд пишет по поводу «сна об инъекции Ирме», что «однажды стену деревенского дома в Бельвю, где сон имел место, украсит табличка, гласящая: Здесь 24 июля 1895 г. Зигмундом Фрейдом впервые была раскрыта тайна сновидения».

День в истории. 24 июля 1895 года. Поскольку это сон, зайти в лабиринт можно из любого места. А выйти, наверное, только тогда. И вот бы понять, не есть ли сама история - этого и всех других дней – сновидением, механизм которого был сегодня открыт?

По поводу таблички Фрейд не ошибся. Вот, что пишет путеводитель «Афиши» по Вене: «Если вы хотите размять ноги, то лучше всего выйти на остановке Am Cobenzl, там, где гигантский паркинг с похожей на дворец гостиницей, гостиничным рестораном и кафе. Пусть он вас не пугает, отсюда лучше всего отправляться в пеший поход, как вверх по склону - в сторону смотровой башни Херманнскогель (Hermannskogel), так и вниз - в сторону смотровой площадки Бельвю (Bellevue Höhe), где имеется мемориальная табличка, свидетельствующая, что "здесь 24 июля 1895 года тайна снов открылась доктору Зигмунду Фрейду". Все походы осуществляются, разумеется, по прекрасно оборудованным дорожкам и тропинкам».

По русскому старому стилю это 12 июля. Проследим, что делали в этот день русские писатели. Где возможно по их собственным письмам.

Антон Чехов пишет из Петербурга писателю Ивану Ивановичу Горбунову-Посадову (настоящая фамилия Горбунов), одному из руководителей издательства «Посредник»: «Многоуважаемый Иван Иванович, будьте добры написать мне, где в настоящее время находится Лев Николаевич. Если он теперь дома, то – до каких пор будет жить дома и не собирается ли куда-нибудь в отъезд? Сегодня я уезжаю домой на ст. Лопасню. Желаю Вам всего хорошего. Ваш А. Чехов».

Горбунов ответил ровно через 12 дней, отделяющих старый стиль от нового, что Лев Николаевич у себя в Ясной Поляне, никуда оттуда не собирается. Спрашивает Чехова об их совместной поездке туда, тем более что недалеко от Ясной сейчас гостят его приятели Чертковы и его ждут. Предлагает отправиться туда в начале августа. Заехать между 2 и 6 августа за Чеховым и вместе поехать к Толстому, убив двух зайцев, а то ехать сперва в Ясную, а потом в Мелихово у него нет сил. Но, в итоге, Горбунов был в Мелихове с 3 по 5 августа, оттуда один поехал к Льву Толстому, а Чехов приехал в Ясную Поляну только 8 августа.

Лев Толстой записывает в дневнике за 12 июля, находясь в Ясной Поляне. «За это время приехал Страхов. Я очень рад ему. Я писал Веселитской, что, когда мы знаем, что человек приговорен к смерти, мы добры к нему – любим. Как же мы можем кого-нибудь не любить, когда знаем, что все приговорены. Он – удивительное дело - не знает своего положения. Пишу почти каждый день. Подвигается. Точно так же, как узнаешь людей, живя с ними, узнаешь свои лица поэтические, живя с ними. Тоже довольно много работал – хотя чувствую, что ослабел от старости. Был у Давыдова, и он у нас. Записал от него ход дела. Постоянные гости тяготят. Нет тишины, летнего уединения. Что-то хорошее думал, не записал и теперь забыл. Помню только пустяки: 1) В моем детстве водили, мучая их, медведей, теперь водят, мучая и губя их, по деревням детей в трико, акробатов. 2) Сколько раз замечал: вы относитесь к человеку с обычным презрением, не как к человеку, он доволен вами, не имеет к вам враждебного чувства; но только войдите с ним в немного человеческие отношения, не отдавшись ему совсем и серьезно, и он возненавидит вас. Вчера отвозили сено в Овсянниково. Все наши ездили на свадьбу, теперь вернулись все, кроме Сони. И ее отсутствие беспокоит меня».

Толстой в это время писал «Воскресение». 1 июля закончил первую черновую редакцию. Николай Николаевич Страхов, который к нему приехал, только что перенес операцию по поводу рака языка. К Н. В. Давыдову, который был председателем окружного суда, ездил, чтобы узнать детали судебного разбирательства, нужные для романа.

У священника Иркутского военного госпиталя Александра Алексеевича Успенского (род. 5 августа 1866 года) и его жены Веры Аполлоновны, дочери протоиерея, 12 июля 1895 года родилась старшая дочь Юлия, тогда о. Александр служил в Казани священником церкви 17-го драгунского Волынского полка.

К чему это? Да ни к чему. Поисковая система выдала. Дойдя до 205-й главы «Года одиночества», можно продолжить изыскания этого дня. Наверняка информации в Google будет на порядок больше, чем лет пять до того.

Дневник императора Николая II, который был в Крыму в Ливадийском дворце. «12-го июля. Среда. День стоял хороший. После доклада был большой прием на Ферме. Завтракали: т. Ольга, Элла, Минни, д. Миша, д. Павел и вся мелюзга. Вернулись к себе и к 3 ч. собрались на Ферме. Отсюда повезли маленькую Ирину в золотой карете в церковь. Стоял чудный почетный караул от Гвардейского Экипажа. Приглашенных было около ста; для них у правых дверей церкви была поставлена палатка. Во время крестин Ирина кричала почти без умолку. Мама и я были восприемниками ее. Жара стояла невообразимая. Поздравив Ксению, семейство поболтало с полчаса на террасе. Вернувшись домой, отправился купаться в море. После чаю читал. В 8 ч. у нас был довольно большой обед. Катались вчетвером с Эллой и Минни».

Владимир Ильич Ленин неожиданно оказывается в Швейцарии: Во время первой поездки за границу Ленин он 18 июля 1895 года оказывается в лечебном санатории в Швейцарии. Он писал родным из Швейцарии в июле 1895 года: "...Жизнь здесь обойдется, по всем видимостям, очень дорого; лечение еще дороже" Тем летом 1895 года во время первой заграничной поездки он, по собственному признанию, “многонько пошлялся и попал... в один швейцарский курорт” Возможно, что для лечения. Подозревают, что именно тогда он подхватил пресловутый сифилис, отозвавшийся прогрессивным параличом, сведшим его в мавзолей. Впрочем, где его история болезни? Когда у него начались головные боли? Академик Б.В. Петровский считает, что этой болезнью Ленин страдал более десяти лет. На сколько «более»? В каком именно лечебном санатории Швейцарии оказывается Ленин 18 июля 1895 года? Этого он в письме не указывает. Как и о болезни, ставшей причиной попадания туда. Но пишет, что “решил воспользоваться случаем, чтобы вплотную приняться за надоевшую болезнь (желудка)... надеюсь дня через 4—5 выбраться отсюда” Однако, выбрался значительно позже.).

Весной 1895 года Ленин выехал за границу, чтобы установить связи с русскими марксистами, проживавшими в Европе, и ознакомиться с опытом западноевропейского революционного движения. В Женеве, Париже и Берлине присутствовал на собраниях рабочих, изучал их жизнь, быт, познакомился Полем Лафаргом, встретился с одним из руководителей германской социал-демократии Вильгельмом Либкнехтом. В публичных библиотеках изучал марксистскую литературу, с которой не мог знакомиться в России, делал выписки, составлял конспекты. Известен его конспект первой части книги Г. Лефранса "Очерк движения парижских коммунаров в 1871 г.", письма родным из Парижа и Берлина. В начале сентября 1895 года он вернулся в Россию.

Поль Клодель в 1895 году (до 1900 года) был на дипломатической работе в Китае.

Оскар Уайльд с весны 1895 (по 1897 год) сидел в тюрьме.

Василий Розанов писал об этом времени: «В 1895—6 году я определенно помню, что у меня не было тем. Музыка (в душе) есть, а пищи на зубы не было. Печь пламенеет, но ничего в ней не варится. Тут моя семейная история и вообще все отношение к «другу» и сыграло роль. Пробуждение внимания к юдаизму, интерес к язычеству, критика христианства — все выросло из одной боли, все выросло из одной точки. Литературное и личное до такой степени слилось, что для меня не было «литературы», а было «мое дело», и даже литература вовсе исчезла вне «отношения к моему делу».

Анатолий Васильевич Луначарский изучал в 1895-96 в Цюрихском ун-те под рук. Р. Авенариуса философию и естествознание.

В 1895 г. департамент полиции имел 161 постоянного служащего, а численность жандармского корпуса продолжала составлять менее 10 тыс. человек (справка Ричарда Пайпса).

Владимир Иванович Вернадский делает минералогическую разведку на Урале, в Ильменских горах, где поражен дикостью природы, напомнившей преувеличенную Саксонскую Швейцарию, и рассказами о жестокости горных заводчиков и инженеров в их схватках с приписными крестьянами, разбегавшимися с заводов.

Кто родился в этот день, но в другие годы, - опускаю.

Марк Твен в июле 1895 года выезжает в кругосветное путешествие по маршруту: Австралия  - Новая  Зеландия - Цейлон - Индия - Южная Африка – с публичными чтениями, чтобы выплатить долги. Заканчивает его через год, вернувшись в июле 1896 года в Англию.

В 1895 году прибыл на Камчатку доверенный Русского Товарищества котиковых промыслов Павел Михайлович Гринвальд. Начальник Петропавловского округа статский советник П.А.Ошурков убедил его заняться, помимо торговли на полуострове, и рыбным промыслом.

Андрей Белый июль — август 1895 года проводит в Бобровке Тамбовской губ..

10 июля 1895 года из Архангельска на пароходе "Владимир" на Новую Землю отправилась экспедиция под руководством Феодосия Николаевича Чернышева (1856-1914), крупного ученого, геолога и палеонтолога. В конце сентября экспедиция вернулась в Архангельск. Она представила науке самую совершенную геологическую карту Новой Земли, наметила направления исследований геологической истории острова.

В июле 1895 года началось регулярное пассажирско-грузовое сообщение между Архангельском и устьем реки Печоры. Рейсы совершал пароход "Норденшельд".

Александр Блок летом 1895 года разыгрывает в Шахматове с двоюродными братьями Кублицкими сцену Козьмы Пруткова «Спор греческих философов об изящном» (возможно, это ошибка памяти М. А. Бекетовой и сцена была сыграна через год, 23 июля 1896 года).

Шри Ауробиндо назначен секретарем махараджи Бароды. Составляет важные документы на английском языке.

Теодор Герцль начинает писать "Сионистский дневник"; пишет "Речь к Ротшильдам"; возвращается в Вену, где назначается литературным редактором газеты "Нойе фрайе прессе" (как раз в июле); заручается поддержкой Макса Нордау; перерабатывает "Речь к Ротшильдам" в "Речь к евреям».

Максимилиан Волошин 18-ти лет от роду проводит лето в Коктебеле. Увлечен историей философии.

И. М. Сибиряков проводит второй год в экспедиции в Якутии.

В этом году учрежден Томский округ путей сообщения, где с этого же момента начинает работать в течение пяти лет будущий писатель В. Я. Шишков.

В 1895 году началась итало-эфиопская война, и летом в Россию прибыла абиссинская делегация.

Напряженность возникла и в Трансваале.

Владимир Короленко пишет в 1895 - рассказ «Без языка» (2-я редакция - 1902). В 1895-1896 он защищает в суде и в печати крестьян-удмуртов села Старый Мултан (ныне - с. Короленко), осужденных на каторгу по ложному обвинению; пишет статьи «Мултанское жертвоприношение». Суд закончился оправданием обвиняемых.

Эдвард Мунк создает своего «Вампира», он же «Страстный поцелуй», которого видел на предаукционном показе Сотбис в особняке на Гоголевском бульваре.

Лето 1895 года считается рекордно жарким.

В Москве открываются новые линии конки. 3 июня открыта Никитская линия от Большой Никитской ул. - до Кудрина (Кудринской пл.). 16 июля бельгийское общество открыло свою первую линию конного трамвая от Трубной пл. по Цветному бульвару и Самотечной ул. до Екатерининского парка (пл. Коммуны). 29 июля открыты Долгоруковская линия бельгийской конки от Страстного монастыря (Пушкинской пл.) по Малой Дмитровке, Долгоруковской и Новослободской до Бутырской заставы (ныне пл. у Савеловского вокзала) и Андреевский парк конно.-ж.д. (ныне здания завода ЗИНТО).

В этот день в Уимблдоне родился английский писатель, ученый и поэт Роберт Грейвз (Грейвс) – 1895-1985.

Несмотря на сведения о неимоверной жаре 12 июля (по ст. стилю) 1895 года в СПб. максимальная температура была +15 градусов, шел небольшой дождь. Жары не было. В эти дни Суворин вызвал Чехова в Петербург, причина не известна. Чехов (узнававший о визите к Толстому – см. выше) остановился в доме 6 по Эртелевому переулку. Почти никуда не выходил, никому не сообщил о приезде. От давно запланированного путешествия с Лейкиным наотрез отказался, сказал, что «12-го ему нужно быть к 6 часам вечера у себя в усадьбе». Это уже Лейкин записывает в своем дневнике, добавляя: «Худ, желт, покашливает и имеет нездоровый вид».

3. История Анны О. Женщина, с которой начался психоанализ. Первая пациентка, повернувшая контакт с врачом в русло будущего психоанализа. Настоящее имя Берта Паппенхейм. Родилась в Вене 27. 2. 1859. Умерла 28. 5. 1936 в Германии. Заболела в 1880 году, ухаживая за больным туберкулезом отцом. До 1953 года была известна как «Анна О». Отец хлеботорговец. Еврейка. Образована, умна. Родители обратились к Брейеру в декабре 1880 года. Тот нашел букет параличей и психической спутанности. Тяжкий случай истерии. Нарушения зрения, речи, неспособность есть, мучительный кашель, по поводу которого и обратились. Яркий случай раздвоения личности. В одном состоянии нормальна, в другом озорной ребенок. Переход от одного к другому происходил через самогипноз и пробуждение нормальной. Брейер пытался лечить гипнозом. Помрачение сознания исчезало, когда она могла выразить фантазии словами. Наяву не могла вспомнить причины болезней. Под гипнозом рассказывала о событиях, пережитых во время ухода за отцом. Это были подавляемые и неуместные импульсы. Рассказала о симптоме, и тот исчез. Во время болезни говорила только по-английски. Лечение называла talking cure, а терапевтический процесс chimney sweeping (прочистка труб). Итальянские и французские книги читала бегло по-английски. Вечерние разговоры Брейер дополнил утренним гипнозом. Лечение продолжалось до июня 1882 года. Прервано из-за ревности жены Брейера. Фрейд узнал об этом поразившем его случае в ноябре 1882 года. Он назвал его «катартической психотерапией». Через год Брейер рассказал Фрейду, что было дальше. Вечером того дня, когда он сказал о прерывании лечения, его вызвали к Анне О., у которой начались родовые схватки ложной беременности (pseudocyesis). Она кричала, что «сейчас появится ребенок доктора Брейера!» Брейер погрузил больную в гипноз, успокоил, и назавтра уехал с женой в Венецию, где они зачали младшую дочь, которая через 60 лет покончит с собой, чтобы избежать нацистской депортации. Эта дочь спрашивала Брейера незадолго до его смерти о правильности интерпретации Фрейдом истории с Анной О., и тот подтвердил ее, а она рассказала об этом Фрейду (из письма самого Фрейда). Когда Фрейд написал письмо об этом случае жене Марте, та тут же ответила, что надеется избегнуть участи жены Брейера, Матильды. Через месяц больную в тяжелом состоянии поместили в нервный санаторий Bellevue (“прекрасный вид») в Кройцлинге на Боденском озере (по другим сведениям в санаторий в гросс-Энцерсдорфе), где она была с середины июля до конца октября 1882 года. Кроме всего, большими дозами морфия лечили воспаление тройничного нерва. По вечерам опять забывала немецкий язык, переходя на английский или французский. В санатории, куда поместили, в нее влюбился лечивший ее психиатр. Брейер говорил Фрейду, что бедняжка совсем свихнулась, и лучше бы ей умереть. Марта Фрейд через несколько лет писала о ней в письмах к матери, как о своей близкой подруге: они часто видятся в связи с браком их родственников. В конце 1880-х годов тираническая мать «Анны О» отвезла ее из Вены во Франкфурт. В 30 лет она стала там одной из первых женщин в мире, занявшихся социальной работой. Основательница еврейского женского союза. За несколько лет до смерти написала самой себе несколько ироничных некрологов. Случай Анны О. Фрейд описывал в письмах Стефану (или Арнольду?) Цвейгу, осуждая Брейера за отсутствие фаустовского духа. Тот, имея в руках золотой ключ, не открыл им дверь. Через 10 лет Брейер убежит от другой истерички, у которой было подозрение на ложную беременность. Некоторое время Анна О. злоупотребляла морфием (можно вспомнить историю Анны К., описанную Львом Толстым). Потом избавилась от наркотической зависимости. Отказавшись от врачебной помощи, занялась общественной деятельностью. Избегала какого-либо секса. Стала известным в Германии борцом за права еврейских женщин. Вела борьбу против торговли женщинами и проституции. Может претендовать на открытие правозащитной деятельности. Некоторые расценивают это как сублимацию преследующих ее фантазий. Основала журнал, образовательные учреждения для девушек, получавших профессию социальных работниц. Много раз посещала Россию, Польшу, Румынию для спасения детей, чьи родители погибли во время еврейских погромов. Замуж не вышла, была набожной. Фрейд был потрясен этим случаем. Рассказал о нем в Париже Шарко, который никак не прореагировал. Мартин Бубер (1878-1965) в 1939 году сказал о покойной «Анне О»: «Есть люди духа и люди страсти. Тех и других можно встретить не часто. Ещё большей редкостью являются люди, объединяющие в себе дух и страсть. Таким человеком страстного духа была Берта Паппенхайм». На свои деньги она основала приют для девушек, подвергшихся насилию, и для внебрачных детей. Она запретила все виды психоаналитического лечения в основанных заведениях. Анна Фрейд вспоминала о ее враждебности к психоанализу. Берта Паппенхейм писала: «Психоанализ в руках врачей то же, что исповедь в руках католического священника. От их личности и мастерства владения методом зависит, окажется ли их инструмент добром или обоюдоострым мечом… Каждый, независимо от того мужчина он или женщина, должен делать то, что он должен, используя при этом то свою силу, то слабость». Для Фрейда эта история переноса больной и контрпереноса врача, отказывавшего признать его сексуальную природу, стала решающей на пути к психоанализу. Брейер писал 21 ноября 1907 года психиатру Августу Форелю: «Должен тебе признаться, вкус претит мне погружаться в область сексуального в теории и на практике. Но при чём тут вкус и мои ощущения, если дело касается истины, обнаружения  того, что же на самом деле перед нами… Случай Анны О. доказывает, что тяжёлый случай истерии может возникнуть, сохраняться и устраняться без того, чтобы какую-либо роль играли в нём сексуальные элементы… Моя заслуга состояла в том, что я смог понять, что судьба послала мне в руки поучительный и важный для науки случай, который мне удалось внимательно и в течении продолжительного времени наблюдать, не нарушая его естественного течения каким-либо предвзятым мнением. Тогда я многому научился и узнал много ценного для науки… Но я узнал и то, на что надо обращать первоочередное внимание в практической деятельности. Для частнопрактикующего врача-терапевта невозможно заниматься лечением подобных случаев без того, чтобы посредством такого лечения полностью не разрушить свою деятельность и жизненный уклад. Я хвалю себя за принятое мною решение не допускать больше подобных испытаний. Когда появлялись пациенты, для которых я ожидал многого от аналитического лечения, но которых сам не мог лечить, я направлял их к доктору Фрейду, возвратившемуся из Парижа и Сальпетриера, к доктору, с которым находился в самых дружеских отношениях и в плодотворных научных контактах»

Нужен анализ истории болезни, записанной Блейером. Анна О. начала косить, у нее сильно упало зрение, когда надо было помочь отцу добраться до туалета. Немота также связана с отцом, о котором она решила «больше не говорить». Когда Брейер заставил прервать немоту, перешла на английский. Брейер пишет о ее устных «рефератах о галлюцинациях и тревогах минувшего дня». Первым исчез каприз с чулками и затруднение при питье. Потом – круговые спазмы и контрактура левой ноги, причины последнего излечения выпали у Брейера из памяти. Йозеф Брейер (15.1.1842 Вена – 20.6.1925.Вена) Отец учитель иудейской религии в Вене, мать умерла через год после рождения младшего брата Йозефа. На Матильде женился в 1868 году, пять детей. Домашний врач выдающихся семей Вены – Гомперцов, фон Эбнер-Эшенбах. Результаты лечения Анны О. опубликованы им в 1893 году. После разрыва тогда же с Фрейдом, психотерапией больше не занимался. Важные исследования ушной раковины. Автор описания «дыхательного рефлекса Хэринга-Брейера», механизма контроля дыхания.

Из коллекции. Труды и дни: 01.09.2004 – 10.12.2004

01.9.04 – на 2.9.04: в 11.00 позвонить Владимиру Сорокину – интервью по телефону для МН. – 135-90-76 дом. на 7.9.04: – взять в издательстве «Захаров» книгу Сорокина «Путь Бро» для рецензии в МН.

Для «Нового очевидца»: забавные кафе, рестораны, забегаловки Москвы; «Опавшие билетики» - о московском метро; «Брайнин, который всегда с тобой» - 30 лет спустя – фрагменты пасквиля и сегодняшние интервью по тем же предметам: картины, кафе и рестораны, вид Москвы, женщины, книги, путешествия, смысл жизни и живопись. Для «Нового времени»: московские интеллектуальные клубы: «Петрович», «Билингва», «Ле Клуб», «Форте» «Ритм энд Блюз»; новая московская молодежь, какая она.

02.09.04. Записал с телефона интервью Сорокина. Сократил по просьбе Кабакова текст «По Волге» на десять тысяч знаков, то есть больше чем на пять страниц, хотя просили на семь-восемь. Из желудка опять алая кровь, в ногах слабость. Выставка фотографий Кати Голицыной в Музее А. С. Пушкина на Пречистенке.

Для «Нового времени»: вводную статью о московских интеллигентных клубах; статью об утраченной архитектуре: «Заметки прохожего» на 10-12 тысяч знаков к следующему четвергу.

Витя Ахломов предложил ехать в Ясную Поляну на 9 сентября – отъезд 7-го сентября в 12 часов от Поварской, - вместо него. Узнать, нужно ли это в МН и Новом очевидце?

03.09.04 Вроде бы МН согласны на заметки из Ясной Поляны. Опять кровотечение желудочное. На выставке Лизы Лидо в музее современной истории. А дальше не пошли с Галей, потому что сильный дождь был, не до прогулок, и гибель сотен детей во время штурма в Беслане. Трудно и почти невозможно что-либо делать и писать.

05.09.04. С Лёней сходили в кафе «Восточный квартал» на Арбате, начав тем самым сбор материала для статьи в «Очевидце». Идея: кафе или ресторан как повод к различным случаям жизни: прогулка с сыном воскресного отца и т. п.

07.09.04. Вчера с Галей были на презентации книги Вадима Месяца в «Пирогах на Никольской», где он читал рассказы, пел песни, а потом угощал собравшихся. Саша Давыдов передал свою новую книгу, новый номер «Комментариев», две фотографии Давида Самойлова для «Психологии. Новый век». В Ясную Поляну не поехали, Галя не дозвонилась до Толстого, директора музея, как собиралась. Идет дождь. Я собирался ехать за книгой Сорокина к Захарову, но ее передали по е-мейлу. Кстати нашел в интернете и «Лед». Пишу рецензию на Сорокина. Чтобы соединить с интервью Захарова и Сорокина для «Московских новостей». Еще собираюсь отослать в Новое время «Мысли прохожего москвича». И надо в «Психологию. Новый век» отослать фотографии, и немного исправленный в концовке и дописанный в справке о Саше Давыдове текст.

08.09.04. Отдал все долги – отправил в МН материалы о новой книге Сорокина: рецензию, интервью с ним и с Захаровым. В Новое время отослал «Мысли прохожего москвича». Ире Умновой отослал в «Психологию» - исправленное интервью с Сашей Давыдовым, стихи Самойлова и его фото из домашнего архива. Послал просьбы о гонорарах в НВ и Огонек. Хорошо бы еще написать фрагмент о еде в «Пирогах на Никольской». Написал и этот фрагмент. Ира Умнова отзвонила, что хочет еще фотографий Самойлова, хочет интервью с Померанцем к концу сентября. И что с 1 по 10 октября ждет предложения от французов, которые начнут финансирование цветного, но не глянцевого и умного журнала, в основной части которого она хотела бы видеть меня. Тем временем, Галя сегодня ездила говорить с Мостовщиковым, который ждет, пока станет ясно, живет ли журнал, чтобы в октябре представить Галю владелице журнала на предмет организации поэтических и прочих вечеров. Такие вот басни для общей сытости.

09.09.04. Утром разбудили из «Персоны», срочно нужна статья, «манифест» или интервью на тему «Амбиции», что-то у них, видимо, свалилось из номера. Минимум восемь страниц и быстро, - уже на следующей неделе, номер выходит 15 октября, место зарезервировано. Следующий номер – «Гламур». Галя вчера из беседы с Мостовщиковым не поняла, что статью о Волге ставят в ближайший номер, так, неопределенно, «поставят». Будет: 13.09. презентация книги Веры Павловой в Артплей. 15.09. юбилей Тани Щербины в Билингве.

10.09.04. Третья главка в гипотетическом сочинении о еде для «Очевидца» - столовая на Каширке, рядом с домом Павла, куда я ходил вместе с ним. Вышел первый номер «Психологии. Новый век» с записью монолога Гениевой и с интервью со Свибловой.

11.09.04. Начал писать про амбиции для «Персоны». Кое-как закончил 6 глав «21 мая».

12.09.04. Хоть и закончил про амбиции, но очередной припадок, причем, все более тугой и безвыходный. Практически все вокруг отравлено, включая русский интернет, как жить, непонятно. Надо окончательно закрывать лавочку.

13.09.04. Отправил справку о Сорокине в МН. Галя договорилась с Голубовским о визите нас двоих к нему в среду, 15-го числа. У меня ноль эмоций по этому поводу. Возьму интервью об амбициях, уже хорошо. Павлик отвез рукопись «Исповеди» и обе книги Чупринину в «Знамя». Идем в Артплей на Веру Павлову и Ираиду Юсупову. Новая галерея-магазин на улице Тимура Фрунзе. Вера книгу не подарила, продавала, я не купил, хорошо, что писать, стало быть, не надо. Костя Победин никак не издаст написанную книгу о снах.

15.09.04. Вчера были с Галей в армянском посольстве в Лазаревском институте, - открылась выставка Толстого-Котлярова. «Персона» заказала статьи и интервью на следующие темы – «Гламур», «Инновации», «Хаос», «Духовность». Сегодня в Билингве 50-летие Тани Щербины. Хотел, было, написать, серию статей о клубах для Нового времени, но там никак не опубликуют статью про Москву, про деньги уже и не говорю, чего лезть? Впрочем, посмотрю. Накануне вечером отправил в «Персону» статью про амбиции и мнения Сорокина, Ярмольника, Толстого и Житинкина. Саша Давыдов должен передать фотографии Давида Самойлова для «Психологии. Новый век», а я послал ему по е-мейлу для «Комментариев» замечательное интервью с Валентином Провоторовым 1996, кажется, года, вошедшую в Шестую главу Года. Потом позвонил с подачи Димы Быкова сценарист Александр Александров, собирающий ныне досье на издателя Игоря Захарова. Он и его обманул жестоко, напрашиваясь в соавторы словаря исторических анекдотов. В частности, А. А. сказал, что все документы Захаров подписывает на имя несуществующего издательства «Захаров», перерегистрированного в 2000 году на Ирину Богат. Все его договоры – филькина грамота и фантом.

16.09.04. Были вчера у Тани Щербины в «Билингве», было очень хорошо. Кабаков сказал, что очерк идет в текущем номере, то есть в понедельник, 20-го числа. Гриша Заславский сказал, что Вика Шохина изгнала Сережу Шаповала из НГ. Будет: 23.09.04 презентация книг А. Гениса в «Кексе» на ул. Тимура Фрунзе в 17 часов. Вечером отправил в «Новое время» две полосы Живого журнала, которые они попросили днем, надеюсь, что в текущий номер. В Московских новостях выставили рецензию на «Путь Бро» Сорокина и интервью с ним и Захаровым. Сорокин, кстати, ушел с эфира в беседе с Максимовым в Ночном полете, - не понравились вопросы и, видимо, тон разговора. Хорошо, что это была запись, а не прямой эфир.

17.09.04. Забираю гонорар в «Новом времени», который в этом году вообще еще не брал. Исключительно из-за общей своей бедности и Галиного дня рождения и чтобы заплатить за квартиру. 7200 рублей, как раз заплатить за квартиру и Лениных учителей, и то не хватит. Звонили из «Огонька», в понедельник можно прийти за гонораром с трех до пяти. Пумпянский рассказывал, что Новое время опять над бездной. Адвокат, который вел их дело, утонул, занимаясь экстремальным плаванием, а банк связи, который их поддерживает в Телеграфе, на грани банкротства. Он растерян, не знает, что делать. Заказали на понедельник написать в «Лица» о Тане Щербине. Павлик подарил Гале на день рождения карманный компьютер, около 300 долларов. В «Новом времени» еще попросили писать о культурных событиях и статью о путешествиях на нынешний момент.

19.09.04. Позвонил с подачи Миши Поздняева мне Георгий Елин, зам главного редактора «Новой недели», еженедельного «журнала для мужчин». В каждом номере нужны два интервью, - одно с молодой девушкой, типа актрисы из сериала или телевизора, и мужская история о жене или женская - о муже. Полоса – 3 компьютерных страницы 100 долларов, но минус съемка. Интервью – 4 полосы. Плюс «Мужские занятия», - дал телефон элитного узбекского татарина Хабиба Абдуллаева из издательства «Мир», который с такими же элитными татарами стреляет из лука, скача на лошади, на ипподроме. И Федора Павлова-Андреевича, который любил с такими же, как сам, на берегу Индийского океана гонять на мотоциклах. И так далее. На октябрь нехватка интервью, материалов и пр.

20.09.04. Сегодня полный облом. Ехал в «Огонек», стоял там час в очереди, и дали 700 рублей, когда я ждал хотя бы 100 долларов, а 2500 – на депоненте и надо приезжать еще, я отказался, и теперь буду писать просьбу о пересылке на свой счет в сбербанке. Там, конечно, полный абсцесс. По дороге встретил в метро Сашу Шаталова с «Новым очевидцем», в котором он читал мою «Волгу». Завтра надо бы позвонить Козицкому в «Огонек» или Боре Минаеву, спросив об интервью с Генисом. Пора уже позвонить и Григорию Померанцу по поводу сильно экзистенциального самочувствия последнего времени для «Психологии». Надо созваниваться и с Абдуллаевым, любителем стрельбы из лука на лошади.

21.09.04. Померанца нет, видимо, на даче, да и не знаю, как с ним говорить по телефону, а ехать нет сил, далеко. Хабиб Абдуллаев перенес звонок на вечер, но вечером буду в бывш. к/т Новороссийск на презентации «Иностранки», посвященной террору, и сборе интеллигенции по этому поводу. Об этом попросили в «Огоньке», куда позвонил по поводу интервью с Генисом. Но интервью надо на 6-7 тысяч знаков, разворот, довольно будет и по телефону или на ходу, да и то неопределенно. А тут 8-10 тысяч знаков и срочно в номер, то есть завтра уже и отправить.

22.09.04. В «Новом времени» №39 напечатали в «лицах» полторы странички о юбилее Татьяны Щербины, а также подборку Живого журнала. Вчера был в МДП на обсуждении «Иностранной литературы» о терроре, записал интервью для «Огонька», расшифровал и к двум часам дня отправил в журнал. Вечером звонок Елина из «Новой недели». Придумали Свету Конеген на 9 тысяч знаков. А потом и Олю Ильницкую о Глебе Павловском.

23.09.04. Началась переписка с Ильницкой по поводу интервью о Павловском. Света Конеген просила позвонить после 28 сентября, возьмем интервью по телефону и е-мейлу. В кафе «Кекс» на ул. Тимура Фрунзе на презентацию книг Гениса в «Вагриусе». Там записал интервью с Генисом, видимо, для «Огонька», выступления его, Аксенова, Жолковского, Кабакова, Попова. Кабаков говорит, что реакция на «Волгу» в «Очевидце» хорошая, Женя Попов сказал, что понравилось. Сделал досыл в «Персону» про амбиции – Аксенова и Наташу Нестерову, которую записал в галерее «Арбат, 21», где была выставка Люси Попенко. Пришло письмо из Кельна от Жени Квитко, которая когда-то работала в МН в отделе Экономики, а сейчас главный редактор русской газеты в Кельне, просит бесплатно интервью с Макаревичем, у них нет гонорарного фонда для внештатников.

25.09.04. Интервью с Генисом для «Огонька» сделал, а по поводу остального призадумался. Таня Щербина предлагает самой позвонить Потапову в ГЕО по поводу меня и статей. Интервью с Ильницкой не давало мне сегодня спать, думал все время о нем, о его странном виде. Дима Бавильский, которого видел в «Кексе» на презентации Гениса, сказал, что, скорее всего, уйдет из Топоса, так что печатание там глав Года закончится. Весь день болит сердце. После телефонного разговора с Елиным, активно недовольным медлительностью по поводу разговора с Абдуллаевым, решил, что сделаю для него только Конеген, а там видно будет. Таня Щербина сказала, что в «Новом времени» 15-го не заплатили зарплату, впервые за все время, с банком совсем плохо. Пишу рецензию на Бегбедера, которую, кажется, негде будет уже напечатать.

26.09.04. Надо послать какую-нибудь статью во «Взор» Оксмону. Надо будет написать статью про Гламур для «Персоны». Надо будет написать рецензию на книгу Гениса для «Нового времени» с приложением высказываний Аксенова, Кабакова, Попова, Жолковского и самого Гениса с презентации. Нужно попробовать отправить в «Новый очевидец» рецензию на Бегбедера. И, видимо, никуда не деться от очерка «Осень в Жулебино» для «Очевидца». Будет: 27 сентября в 14 часов в РГГУ Букеровская конференция, которую устраивает «Свободная Россия», и о которой поэтому можно будет написать с подачи Оли Тимофеевой в МН. Телефон 209-1942

27.09.04. Не поехал в РГГУ из-за сильного дождя и отсутствия аккредитации. Из «Персоны» просят большое интервью с Генисом в следующие номера. Завтра выставка Толстого в музее современной истории на Тверской. Начал рецензию на «Сладкую жизнь» Гениса. Пока никаких ответов на посланные статьи и рецензии. Щербина позвонила Потапову по поводу меня. Он спросил, а чего вдруг она просит за меня? Удивившись, она решила, что мы какие-то недруги. Все это так унизительно, что пора заканчивать раз навсегда. Тут же Дмитрий Чесноков, купивший по интернету Сушкова и Год, советует обратиться к своему знакомому, директору Озона, интернет-магазина. Пустые хлопоты.

28.09.04. Кабаков передал слова Мостовщикова, что Метро хорошо, но надо сократить до 3,5 страниц. Сократил до 4-х, хотя, если по знакам, то надо еще три тысячи сокращать. Рецензия на Бегбедера передана Гале Юзефович, та еще не смотрела. В «Огоньке» №39, наверное, напечатаны интервью про террор и интеллигенцию, не видел. Судьба интервью Гениса неизвестна пока. Иду на выставку Толстого на Тверскую. Там был забавный разговор с Гришей Нехорошевым. Когда я повторил, что всецело в его распоряжении для писания в «Политический журнал», он, пожав плечами, сказал, что Олег Давыдов почему-то против. Два случая со старыми знакомыми за два дня.

29.09.04. Кабаков написал, что Метро идет в «Очевидце». Интервью Конеген перенесла на субботу, 2 октября, 11 часов утра, по телефону.

30.09.04. Вчера вечером позвонил Генис, встревоженный, что перепутал имя, надписывая мне книгу. Я объяснил, что сам попросил его надписать для сына – Павла. Вчера же он посмотрел интервью для «Огонька», обнаружив, что я назвал Гришу Брускина – Мишей. Сегодня утром послал ему интервью с ним для «Персоны». Вечером иду в новый выставочный салон, собравший галереи после пожара Манежа. Кабаков неуверенно согласился на «Осень в Жулебино», если ничего лучшего я не придумал. С Ильницкой решили погодить с интервью по поводу ее отношений с Павловским, сделав предварительный набросок.

01.10.04. Рецензия на Бегбедера в «Очевидце» отвергнута Галей Юзефович. То же – Олей Тимофеевой в МН. По нисходящей отослал в «Новое время», где просили написать некролог Виктору Розову, на что уже я отказался. Задумался заодно, зачем брать интервью у Светы Конеген для «Новой недели», которая напечатает его в декабре, а заплатит, в лучшем случае, в следующем году, о чем я, как обычно, не узнаю и потому не получу. Еще бегать за ними полгода буду. Послал в самарский «Взор» Борису Оксмону философские фрагменты из 15-й главы Года и «Путешествие по Волге». Ответа, понятно, нет. Закончил 6 глав 142 главы Года. Начал 6 глав 143-й. Одновременно желая продвинуть 15-ю большую главу Года. Катя Болелая с благодарностью приняла рецензию Бегбедера для НВ.

02.10.04. Сделал интервью со Светой Конеген, - поговорил по телефону, распечатал стенограмму, сделал текст, послал по е-мейлу. Вечером с Галей в консерваторию на открытие фестиваля к 70-летию Шнитке – Башмет и Сондецкис. Ира Озерная и Левитин приглашали на премьеру Суер-Выера, но не судьба, видно.

05.10.04. После того, как послал Елину интервью с Конеген, он пригласил к себе на работу редактором за 700 долларов плюс гонорары. Интервью с Генисом из «Огонька» почти что вернули. Просят интервью маленькое с Акуниным по поводу кладбищенской книги, тот ответит завтра, согласен ли, в принципе. Французский журнал, о котором говорила Ира Умнова, откладывается до весны, они делают нулевой номер, сдают его 15 ноября, но платят большие гонорары, 40$ чистыми за полторы тысячи знаков. 7-8-го числа обещал встретиться с Ирой Умновой в Газетном переулке переговорить обо всем.

08.10.04. Вчера получил и отослал в «Огонек» интервью с Б. Акуниным по поводу «Кладбищенских рассказов», а в «Новое время» – Живой журнал, говорят, что в текущий номер. Интервью с Конеген Елин обещал поставить в октябре в «Новой неделе». Интервью с Генисом вроде бы стоит в МН на следующий номер, который выйдет ровно через неделю. Пришло в голову записать для них Фаину Гримберг о якобы подделке «Тысячи и одной ночи», информация о которой всюду прошла. Договорились на 11-е число, на 3-4 часа дня, по телефону. Потом был у Иры Умновой. Она рассказала о плане издания журнала «Психологии», французский оригинал, журнал-мечта, глянец для умных, живой макет, интересные темы и повороты, структура, люди. Вопрос только в том, как это повернется в руках русских хозяев и исполнителей. Записал по старой стенограмме монолог Григория Померанца, поскольку так и не смог дозвониться до него, а он, впрочем, и так все сказал в прошлый раз.

09.10.04. Записал немного по телефону Померанца с дачи по поводу Беслана и насилия. Он в Москве будет 12 числа в 12 часов до двух часов дня, а в Москву переедет не раньше конца октября. Нашел у Гали пригласительный в театральный центр на Тверской на презентацию книги о моде в фотографии Александра Васильева на 11 октября. Может пригодиться сразу в разных вариантах. Сделал как бы колонку Битова для «Психологий». А потом и рыбу «Конца библиотеки, или Свободы книге!» – для завтрашнего дня. Потом надо про флеш-моб, краткий извод огоньковской статьи.

11.10.04. Елин, наконец, ответил, что там, в «Новой неделе», и деньги не те, и гонорары меньше, и ему нужен редактор, который все время сидел бы и заменял его и пр. Послал Умновой для «Психологий» – «Конец Библиотеки» и «Флэшмоб». На завтра пишу о Серкине «Хохот Шамана».

12.10.04. Маниакальный период заканчивается столь же бесплодно, как и депрессивный. Полное молчание ягнят вокруг. Осталось записать Фаину Гримберг о «Тысяче и одной ночи» и закрыть дверь за собой. Отослал Умновой напоследок рецензию на Серкина. Завтра пошлю «30 тезисов о метро», которые благополучно без следа сгинули в редакционных недрах «Нового Очевидца». Вчера был на Александре Васильеве на Страстной, вполне напрасно, поскольку так и не договорился ни с кем об интервью с ним или описании вечера. Посмотрел на площадку. Без энтузиазма. Записал сегодня и сделал интервью с Ф. Гримберг. В «Новом времени» опять напечатали только мой ЖЖ, а статью про Москву – нет. Я тут же отослал ее в «Новый очевидец», хотя там-то уж на нее шансов точно нет. Но так, чтобы без дела не сидеть.

13.10.04. Закончил 6 глав 143-й главы Года. Ничего больше не остается, кроме как писать прозу. Ниоткуда ни приветов, не ответов. Саша Кабаков только написал, что передал текст Мостовщикову, а когда напечатают про метро, к тому же, сокращенное, неизвестно.

16.10.04. Вчера в «Новом времени» выдали постоянный пропуск, что меня сподвигло на просьбу о контракте обозревателя на 3-4 тысячи рублей в месяц за две статьи ежемесячно, не считая Живого журнала. Что было тут же удовлетворено. Тут же попросили об интервью с о. М. Ардовым. Я позвонил ему, оказалось, что в конце лета умер брат Борис, оставив, как он сказал трех малолетних детей и жену-алкоголичку. Просил позвонить ему завтра в 9-10 вечера, договориться. Еще решил, было, возобновить серию «писем к другу о светской жизни» для них. После «Дамы с собачкой» Гамы Гинкаса в ТЮЗе, с Галей и Юлей пошли на открытие ювелирного салона в Благовещенском переулке напротив «Адриатико», но Галя опять взбрыкнулась. 20-го выставка Хачатряна в музее современного искусства Церетели на Петровке, тоже для НВ. 21-го открытие итальянского бутика на Дорогомиловской 5, куда подрядилась Галя. Напечатали интервью с Генисом в МН и интервью с Акуниным в «Огоньке». В «Персоне» в номер, посвященный Гламуру, попросили написать астрологический прогноз на 2005 год, - то ли в виде пародии, то ли в виде неожиданном.

17.10.04. Прочитал с ужасом договор, подписанный по поводу статьи в «Новом очевидце» и решил впредь ничего подобного с ними не подписывать. Сделал еще два варианта «колонки Битова» для «Психологий» и послал Ирине Умновой. Написал статью о Хачатряне для «Нового времени», не дожидаясь выставки, как и просил Пумпянский. Вечером позвонил Наум Ним, заказав для «Индекса» статью или о становлении наследственного слоя госслужащих с льготами, зарплатами, пенсиями, или о реальном закреплении слоя неимущих, которые уже и не пытаются заработать и вырваться из бедности. Кроме того, они затеяли журнал «Неволя», тоже квартальный, 160 полос, в надежде еще и на раскрутку с помощью «Новой газеты». Туда ему хотелось бы материал против смертной казни с каким-нибудь еще аргументом, кроме судебной ошибки и того, что государство не должно превращаться в палача. Срок статьи для «Индекса» три недели, т.е. вокруг ноябрьских праздников. Объем 10-14 страниц, в общем, без ограничений. Оплата – 10$ за страницу.

18.10.04. Записал о. Михаила Ардова. Ездил к нему в церковь на Головинское кладбище. Трясется у него голова. Потом звонила Лена Ознобкина, просила написать рецензию на книгу о женских тюрьмах в «Новое время». Алеша Мокроусов занесет ее для меня в редакцию. Не мог понять, почему Оля Тимофеева не отвечает на письма о судьбе статьи о 1001 ночи и прочих материалах. Позвонил ей домой, оказалось, что она ездит по Италии с Мариной Токаревой. Еще неделю там будет. Отослал статью в «Огонек» в полном варианте.

27.10.04. Полный упадок. Интервью с Гримберг, уже принятое Умновым в «Огоньке», отвергнуто Лошаком, оно не нужно и в МН. В «Новом времени» напечатали сегодня интервью с Ардовым и старый текст про «Венецию в Анталии» - без всяких изменений полтора года спустя, уже с анахронизмами. Больше никаких вариантов, полная тишина. Отказался от статьи в «Индексе» о «богатстве госчиновников». Осточертело.

29.10.04. В «Психологии. Новый век» приняли «монолог» Померанца и небольшое мое эссе о «Свободе книгам», во всяком случае, заплатили за них. Послал в «Персону» заказанный ими астрологический прогноз на 2005 год. Подумал, что можно было бы писать в «Новое время» для книжного червя «Дневник читателя». На очереди могли бы быть А. Генис, альбом Г. Айги – В. Яковлев, Женские тюрьмы, которые мне передала Ознобкина, кладбищенские истории Б. Акунина и В. Тучкова, новые утопии Рекшана в «Неве», Коли Климонтовича в будущем «Октябре», Саши Мелихова в будущем «Новом мире», стихи Елены Елагиной, которые она передала мне из Питера вчера через Мелихова и т. д.

12.11.04. Все шло по убывающей, - распечатывал то, что написал прежде – рецензии на книги в НВ, интервью с Фаиной Гримберг о 1001 ночи там же, Собрался за гонораром, оказалось, что бухгалтерия «на возможность гонораров смотрит с пессимизмом», как написала Катя Болелая. Сегодня уволили Лошака из «Огонька», пришел молодой Бершидский. На время остался Умнов. В «Новой неделе» получил 140 долларов за интервью с Конеген, но продолжения не будет, поскольку все там безумно, и Елин сам уходит, ищет, куда бы.

17.11.04. Тихое время обломов и изготовки к будущему. Закончил сегодня «Год погоды», осталось лишь делать несколько месяцев фотографии, пока они не замкнут круг на сайте. Обдумываю что-то вроде «Года проповедей», но, конечно, проповедей в жанре исповеди, а не внешнего поучения неизвестно кого неизвестно чему. Закончив еще одну выборку из Живого журнала для НВ, отослал подборку из нескольких номеров Игорю Захарову, вдруг увидит в этом возможность какой-либо книги о ЖЖ или периодического издания.

08.12.04. Захаров ответил предложением издать пробный тираж книги ЖЖ за свой, авторский, счет. В своем духе. Неожиданно позвонил Саша Кабаков, чтобы я их не забывал, пришел бы поговорить. Поскольку мама лежит после инфаркта напротив них в Б. Предтеченском, то зашел по дороге. Предложил писать «очерки» по три страницы – о сортирах, библиотеках, балконах и т. п. Как Чехов о пепельницах. В «Персоне» предложили курировать консультантом весенний номер про «Хаос». В «Новом времени» печатают. В «Московские новости» после отказа отдал все-таки интервью с Бегбедером. А, главное, пишу для себя рассказ «См.» или «Дама Мертваго».

10.12.04. Ира Умнова звонила, что «Психология. Новый век» – второй номер откладывается на январь, так как сгорел жесткий диск со всеми текстами. Во французской «Психологии» – нужда на колонки обозревателей. На 14-е декабря на 13.00 договорились встретиться на Мясницкой, 35 с главным редактором Юной. Вчера Леня Бахнов в клубе на Брестской сказал, что ему предложили писать триллеры – 14 листов за три месяца за 1750 долларов – по синопсису, и им нужны еще люди. Так что думай, как и сам он еще думает до января, поскольку избран председателем жюри премии Аполлона Григорьева. Что-то диковатые пошли варианты. Сегодня в МН опубликовано интервью с Бегбедером, которое я записал из его ответов на вопросы в клубе 35 мм. В НВ напечатали большую рецензию на книгу Марло Морган об аборигенах.

Как из старой заплесневелой бутылки, плавающей в интернете, достал свои старые записи. В какой-то момент, как на старой фотографии, увидел забытые в квартирном хламе вещи: ага, вот они где, а я искал. А, в общем, запах гнили, плесени, какие-то водоросли и сильный запах утопленника.

Но поучительно. Всего-то прошло лет пять. А если пятьдесят. Полтора месяца сжаты до тезисов, к которым нужны комментарии, кто есть кто, чем закончились и продолжились сюжеты, с приложением текстов, о которых шла речь, с воспоминаниями о том, как происходили те самые встречи и что говорилось на них, и что следовало дальше. Это срез куска кожи, а по нему можно восстановить и весь организм с его прошлой и будущей жизнью, превосходящей жизнь отдельного автора, который безнадежно бьется в попытках удержаться в журналистской жизни.

Это время звереющего Путина. Время Беслана и заката многих изданий, с которыми имел дело. И это не только пузыри «Нового очевидца», «Новой недели», «Психологий», но и более долгоиграющая «Персона», и уж совсем долгожители вроде «Нового времени», «Огонька» и «Московских новостей», исчезнувших за это время. Даже упоминавшийся «Ночной полет» по ТВ сгинул.

Льдина таяла, и лихорадочная жизнь заключалась в перепрыгивании с одного обломка на другой. Ясно было, что все исчезает, но это было жизнью. Жизнью без начала и конца, которую хочется уловить в более полном объеме, чем своя жизнь. Она ведь состоит из многих людей, которые вошли в плоть и кровь и поддерживают на плаву, после того, как утром проснулся – никто и ниоткуда, чистый и довольно уже обтерханный лист. И все сначала. Только думаешь, а где – катарсис.

Это все перечисление, - людей, событий, статей о них, биографий, узора сплетающихся линий то на поверхности, то в глубине истории. А где сюжет, где прозрачные и видимые насквозь описания, в которых авторский нос не загораживает всю перспективу, и даже горизонт виден? Почему не слышно звука марширующих в ногу батальонов, еще даже не дошедших до места, где стоит Багратион.

Кажется, только сегодня ночью проснулся в ужасе, что то, что пишешь, никому не нужно, абсурд чистой воды, записки на собственной коже, но вот подхвачен солнечным утром и мысль «ерунда, все правильно», и облегчение «утро вечера мудренее». Тебе смысл не виден, но он наверняка есть.

Из коллекции. Календарь. 25.05.1988 У Юли (2 года 10 мес.) насморк. Пошла к зеркалу: «У меня носик не сморкливый». «Моя попочка хочет какать». Галя отделяет белки от желтков на блины: «Ой, два белточка!». О швейной машине: «Хочу шилку!»

25.05.1989 (четв.) Филипповский о возможности вести у Ярошенко в «Новом мире» раздел «Коротко о книгах» за 170 рублей, только не писать, а организовывать рецензии. Вечером с Павлом на концерте кантора Иосифа Маловани с 5-й авеню – в зале Чайковского. Павлик купил билеты за 10 дней до этого. Он сидел второе отделение внизу в Полиной из художественной школы и кружка XYII века в музее. Завтра договорились идти в Дом ученых на лекцию о евангелиях. Открылся съезд депутатов – слишком сильные впечатления. Вечером в автобусе Саша Федулов накануне отъезда в Париж, хвалил «Сушкова», по возвращении хочет взять какие-то фрагменты на сценарий.

25.05.1990 (пятн.) В Москве с 27-го числа покупки по паспортам, через две примерно недели вводятся карточки на всё. После объявленного подорожания в магазинах пусто.

25.05.1993 (вт.) Кот Мусик упал с 9-го этажа, выжил, но повредил ногу, лежит. У Гали – температура 40*, краснуха. Ходил в «Общую газету», там Ефим Лямпорт, предложили писать против «нового официоза», ощущение очередного сокрушения надежд. Встретил Марка, тот продал зимой графику и картины за доллары.

25.05.2000 (четв.) С Галей в финском посольстве на поэтическом мероприятии.

Из коллекции. «Беловик Романа-2005»

Кошка лежала на краю дороги, как будто нежилась в теплый вечер. Ноги удобно вытянуты, голова с внимательно открытыми глазами повернута вбок. Только, кажется, не в тот бок, когда живы.

Машины шли в метре от нее сплошным потоком. Я минуты полторы назад и сам переходил дорогу, не спеша, с кефиром и кексом в пакете из магазина «Пятерочка». Поворачивающей иномарке с затененными стеклами пришлось даже резко свернуть, чтобы меня не сбить. Нелепый старик, к которому никак не привыкнешь, да и не надо привыкать, говорит Галя. Детей надо поставить на ноги, впереди работа вечности, одиночество пути, память о чужих книгах, предощущение лыка в свою строку.

Идя, думаешь о своем. О том, что, как всякого отечественного философа, им движет неуверенность в своей начитанности, - та самая тоска по мировой культуре, которая у недоучек. Особый русский шик, пробиться за незнанием чужого к сути предмета, назвав все по-своему.

Еще им движет время, возраст, ощущения тела, которые по сути своей болезненны и смертельны. Хорошо, когда стучит в висках и болит сердце. Хорошее недомогание сродни правильно сформулированной мысли.

Впрочем, это я себя имею в виду. Не надо приписывать мысли тому, у кого своих больше чем достаточно. Я пытаюсь войти в некое общее поле мысли, которое соединило бы нас в беседе.

Идя к нему, я всякий раз что-то покупаю, - ликер «Бейлис», который он пьет по капле вместе с кофе, батон докторской колбасы, кусок дорогого сыра, коробку самарских или харьковских конфет с орехом, даже принес пару раз новые полотенца и упаковку носков без шва, которые купил в той же «Пятерочке». Он всему рад. Ничего не говорит, поскольку он выше этого, но я вижу, что приятно. Пустячок, а настроение сразу лучше. Кровь приливает к мозгу, и он делается красноречивее обычного, - ясен пень. «Внешнее» подстегивает «внутреннее», заставляя искать выход наружу, прорываться, изощряясь в способах невозможной, но иногда случающейся адекватности.

Он живет в «хрущобе», которую лет десять грозят снести, но которая переживет своих жильцов. В подъезде и на лестнице пахнет густой смесью кошачьей мочи, газа, подвальной гнили и чего-то еще, что известно с детства. Будь я эмигрантом, этот запах мог быть частью ностальгии, а так нет дистанции, чтобы почувствовать со стороны. Время от времени попадаешь в такой подъезд. А теперь я бываю в нем постоянно.

Он открывает дверь и с порога начинает говорить, что нужно нанизывать подробности, - запах в подъезде, щербатую посуду, которую покупал в 70-х годах, и которая до сих пор хранится в квартирах подпольных, вымирающих мыслителей. Подробности мыслей со всеми их извилинами - больше, чем мы способны обмозговать на протяжении жизни. Это повод не спешить, отдаться неспешному процессу мышления с обязательной «дорожной картой» всех поворотов, которые открываются, как в текущей речной воде, в которую входишь много раз. В одну воду нельзя войти дважды, а в мысль можно, хоть она меняется пуще воды. Мысли – те же, да мы меняемся, и это самое интересное, что достойно фиксации. Вот старость. Сущая терра инкогнита, поскольку исследователи выживают из ума и исчезают до ее наступления.

Это в ответ на мой вопрос о личной жизни, тяготах темперамента и вязке сексуальных желаний.

Чтение, говорит он, вот истинная возможность выбора, бегства из одних обстоятельств в другие, возможность открытия новой ветви причинно-следственных связей, о чем мечтал Кант. Главное, не останавливаться. Не пробуждаться. Разве что ненадолго. Для разговоров, подтверждающих общие сны. Вот как мы с вами. Я снимаю обувь и прохожу на кухню.

Последний звонок

25 мая. Только теперь, описывая свой «последний день жизни», он на вкус ощутил, как волнуют эти словечки: «последний звонок». Еще и жизнь не началась, а уже – будь готов. Лев Толстой ровно тридцать лет записывал «историю последнего дня», пока, не выдержав, рванул в чистое поле на паровоз, как Анна Каренина и начало «Доктора Живаго».

Сам он не помнил ни свой последний звонок в школе, ни жены, которая жила в соседнем дворе. Сознание пробудилось, когда вырос старший сын. Оторвавшись от книг, он, кажется, надел даже пиджак с галстуком. Потом все опять погрузилось в библиографический сон, слепой и белый. Только в нем было захватывающе интересно, кипение духа, на улице испарявшегося без всякого следа. К тому же казалось унизительным доставать каждое утро розовые зубы из стакана с водой около постели. Пусть их, так и лежали, отчужденно преломляясь в воде. Семья жила своей жизнью. Дети знали, что свои последние звонки им придется выслушивать самим, и самим что-то предпринимать по этому поводу. И внуки знали. И правнуки.

Такие дни он любил больше всего. Без солнца, ни жарко, ни холодно, как в чистилище, где ему предстояло в местной библиотеке провести остаток вечности. Воздух пахнет ничем. Пахнет, но ничем, как прочитал он в одной книге. Мелко и радостно кричат новоприбывшие дети, отражая звонкий звук в медном и глухом, как начищенный таз, небе, которым все накрыто.

Когда под левой лопаткой натянута скрипичная струна, ты видишь, как сквозь нынешний день просвечивает то, что было, что есть и что будет. Вечером будут долго кричать выпускники, сидеть с гитарами под окном. Скрипит тележка бомжа, объезжающего с ней помойки. То начинает накрапывать дождь, то опять распогодится, но теплые носки не помешают в обоих случаях.

Мечтая постоянно куда-нибудь уехать без следа, он и не заметил, как более чем наполовину исчез из мест своего нынешнего пребывания. Разве что во сне возвращается и сразу после пробуждения, прежде чем прийти в себя и раствориться - не во вчерашнем, а во всегдашнем.

Да, иногда приходится выйти к людям, на бульвар, где поставили брезентовый павильон пива «Балтика», и ветер треплет флагшток, а дождь его заливает. Ощущения наваливаются на тебя, начинают дружески мутузить – все не уймутся, дурашки. Тепло, какое-то благоволение есть в душе. Опять в газетах пишут, что Бог добр к человеку, идет навстречу, а мы все, мол, не ценим, отталкиваем протянутую руку, типа, прям как дети.

Он покупает батон хлеба и стограммовую упаковку индийского чая, которые теперь стоят одинаково, вот дожили. Еду пока еще не отменили, и он может, заварив всю пачку, выйти на балкон и перейти в трансцендентное состояние неместного значения. Он - наркоман, сумасшедший, преступник, тунеядец, но, поскольку мозг еще не осыпался, то есть творог держится компактной массой, он может наблюдать за всем под своим углом зрения.

Трясущееся с похмелья дерево напротив окна принимает его под свою опеку. Ангелы помалкивают, но ближе к четырем часам начнется их ток-шоу.

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Дневник похождений