Игорь Шевелев

Светские львы, орлы и куропатки

Триста тридцатая глава «Года одиночества»

I.

Не то, чтобы ему нравилась их новая работа. Ему нравилось, что ей она нравится. Они теперь всюду могли ходить вдвоем. Их приглашали в надежде, что они опишут событие в своей рубрике "живая Москва", которую, судя о опросам, читали. Да и как не читать, если он легко, смешно и просто как в приятельском письме рассказывал, кто был и что сказал, а она находила неожиданные ракурсы для съемки. Ну да, не было машины, чтобы поспевать сразу на два, а то и на три, на четыре мероприятия, шедших друг за другом. На четыре часа дня в Историческую библиотеку, где был обзор новой книжной серии, он ее не взял, посчитал, что будет скучать, и, как всегда, ошибся. Да, в зале было всего два десятка человек, умные и познавательные речи о донесениях Фаддея Булгарина Третьему отделению о настроениях среди литераторов. Но Ира-то, все это издававшая, была сестрой знаменитого банкира, и тут могла выйти замечательная увязочка. А так теперь только на словах, не на фотографии. Дальше он плелся в Малый Радищевский на встречу "Друзей Алексея Ремизова", где был минут двадцать, все поняв сразу и почти без слов - читателям светской хроники довольно будет объяснить, кто такой есть этот Ремизов. Дальше он уже и так опаздывал на встречу с ней у посольства Латвии. Она опоздала еще больше, но все равно пришли слишком рано: чуть ли не час говорили о весеннем джазовом фестивале в Риге. Поздоровались с милой Ритой, атташе по культуре, но знакомых не было никого, кроме мелькнувшего и исчезнувшего Артемия Троицкого. Потом, как всегда, хорошо кормили. Появилась Светка Беляева-Конеген, познакомила с Бари Алибасовым, рассказала в подробностях как он ошибся, разбив у ней в прямом эфире три кирпича на голове. Отсняли их хорошо. К Светке подошла Алла Йошпе с объяснениями в любви (Стахан Рахимов маячил неподалеку с бокалом виски), Светка светски улыбалась, но он очень долго потом объяснял, кто такая Алла Йошпе, а она так и не поняла, сказала, что телевизора не смотрит. Оттуда поехали на Гоголевский в шахматный клуб, где первая жена Михаила Таля презентовала свою книжку о любви к гению. Жена, жившая давно в Голландии, выглядела замечательно. Рошаль, сидевший за столом с ними рядом, рассказывал анекдоты про Таля и женщин, знаменитые шахматисты были очевидно голодны и ели и пили с интересом. Тут же на Гоголях поспели на апофеоз выставки Дуды, редкой сволочи, пьяни и провокатора, но, как ни крути, давнего дружка и светской известности. Там была полная чернуха: и вдребадан пьяный Толя с новой девкой с телевидения, и Коля Филипповский с детьми, и вдруг заявился Лимонов с мальчиками - все сразу бросились его фотографировать. Так что перейти через бульвар и выпить чаю с Наташкой, которую не видели лет сто, сил уже не было. Только заглянули к Вале в Фонд культуры, а оттуда сразу в метро. Ему нравилось это ощущение бодрости, предшествующее статье. Газета диктует немедленную цель, которая несет тебя. А они еще надумали делать статью в виде письма друг другу, в котором делились впечатлениями от увиденного. Поразительно, насколько они были разные.

330.2. Или в самую жару вдруг мотаться на 9-летний юбилей детского журнала «Клепа» только потому, что его выпускала Ася, жена Бори Минаева, замглавного в «Огоньке», где он иногда печатался. Солнце пекло, за +30, в Доме дружбы с зарубежными странами – бывшем особняке Маргариты Морозовой – он промок от пота, едва туда вошел. Бедная Ася расцеловалась с ними, дала журналы, извинилась, что концерт, который организовало местное начальство еще продолжается, но праздничный фуршет будет сразу после. Она заглянули в зал, где на сцене буянил фокусник, а затем и танцоры, и пошли гулять по помещениям. Художник Коля Недбайло, развесивший по стенам одной из комнат свои пестрые картины, сидел тут же на столе и слушал гитариста, игравшего непонятно что, потом разговаривавшего с ним и опять игравшего.Они тихо постарались выйти незамеченными. Он присел в кресло на неком подобии легкого сквозняка, а она пошла смотреть другие комнаты. Он обратил внимание на торчащие из стен большие гвозди для картин. Подумал, что за этим шахматным столиком могли (не могли, конечно, все гораздо более позднего происхождения) могли сидеть друг против друга сама вдова Морозова и влюбленный в нее философ Евгений Трубецкой. Другие мысли он оставил на потом. Рано ли, поздно ли, но голоса со сцены примолкли, послышалось более занимательное движение публики. Он встал с кресла и пошел к залу, а оттуда вместе с народом вниз по лестнице. В двух смежных залах было уже полно людей. Как всегда в таких местах он почувствовал было растерянность, но она уже увидела его, призывая быстренько к себе. Всунула в руки тарелку с кусочками рыбы на палочках, шашлык и пошла за вином. Пытаясь выбраться из толпы, он вошел во второй зал, где еды не было вовсе, зато официанты разливали вино и народ почти отсутствовал. Он взял джин с апельсиновым соком, собезьянничав это у впереди стоящего джентльмена и бокал с красным вином для нее, когда они снова наконец воссоединятся. Увидел Асю с младшим сыном и родителями, которые, видимо, привезли его сюда. Наконец и она появилась с такой же тарелкой еды, как у него, и полным бокалом холодного сока со льдом. Он быстро заглотнув еду выпил одно, другое, третье, тут же все мучительно выпотев и вытирая влажным платком пот со лба. Народ двигался и стоял теснее тесного. Довольно быстро все съели. Он продвигался из одной комнаты в другую, ища хоть какого-то ветерка. Все больше становилось детей. Знакомых лиц практически не было, чего он тоже не любил. Впрочем, откуда им тут взяться. Что-то снимал оператор. Две женщины, заняв позицию рядом с кухней, откуда выбегали официанты, прямо спрашивали, будет ли что-то еще, а когда узнали, что еще будет торт, ежеминутно интересовались, когда же он будет. Официанты улыбались и пробегали дальше. Он взял чашечку чая, слепо улыбаясь каким-то девушкам. Кроха непрерывно двигалась, что-то снимала, жалуясь, что запотел даже объектив. Он посоветовал ей не тратить зря пленку. Дала кому-то свою визитку, взяла у кого-то его данные. Организаторша пробежала мимо, говоря официантам, что люди уже уходят, пора выносить торт.

330.2. Торт вынесли. Он как раз сидел неподалеку на стуле и вытирал лоб бумажной салфеткой, что оказалось гораздо приятнее, чем платком. Торт обступили, как им и положено, дети и фотокорры. Скоро и она выкарабкалась из толпы, держа кусочек торта, который оказался шоколадно-вишневым и стала есть сама и кормить его ложечкой. Он предложил ей чай или воду, она отказалась. Может, пошли?– спросил он практически без сил. Наверху было чуть больше воздуха. Кроха сделала снимок лестницы на второй этаж. Перед ними шла молодая женщина, в которой она узнала организаторшу, представилась и спросила, сколько стоило такое удовольствие. «Около 1300 долларов, - сказала та. – Но это без напитков. Одна еда и обслуживание». – «А торт?» - «И торт». Кроха остановила машину, и они поехали к Наташе Соповой в галерею «Вместе»,которая недавно открылась и изо всех сил пыталась стать модным местом Москвы. В большом зале были видны знакомые, и это уже было легче, к тому же пытался работать кондиционер. Художница Люська Попенко тут же стала рассказывать, что нет денег, картины не продаются, она выставила и в ЦДХ с Леней Семейко, и еще где-то, все без толку, она постоянно занимает, потому что должен приехать на месяц сын из Америки, куда он уехал жить к бывшему мужу. Подружку ее он не помнил, как зовут. Улыбнувшись, кивнул какой-то красивой блондинке, про которую Люська тут же рассказала, что у нее роман с Аркадием Мурашевым, политиком и бизнесменом, и у нее ребенок от него, но он не хочет, подлец, жениться. Тут же подошла Кроха, беседовавшая с Соповой, сказала, что тут режиссер Гнеушев, которого выгнали недавно из цирка, и он сейчас преподает, но он довольно странно к ней относится, чуть ли не свидание назначает. Впрочем, Иван не совсем понял, кто тут Гнеушев. Тем временем открыли выставку ныне покойного архитектора Уткина, который умер года два назад, но рисовал акварели и вообще был хорошим человеком. По одну руку Соповой стоял художник Андрюша Карпов, который теперь курировал галерею, а по другую – сын архитектора и, кажется, сам художник. «Слушай, как этого зовут большого, который только вошел, я все время забываю», - зашептала ему Люська. – «Да это Витька Ярошенко!» Они расцеловались. «Что это с тобой, Витя?» – спросила Кроха, глядя на довольно объеденное его лицо и руки. Витя стал рассказывать как был в деревне недалеко от Сергиева, где у него дом. Там они распили с Колей Филипповским бутылку водки, вышли с собаками на улицу проветриться, а собаки возьми и сцепись между собой. В это время сосед выпускает гулять бультерьера, который вцепился в Витину собаку и начинает ее рвать. Витя начинает их разнимать, и бультерьер вцепляется в него. «Доктор сказал, что вообще-то мне повезло, - вальяжно и потягивая слова, говорил Витя, с которым Иван когда-то собирался делать журнал, да, к счастью, так и не собрался. – Обычно бультерьер сразу же вырывает глаз» Выяснилось, что сволочь сосед даже справки не дает, что собаке сделаны прививки, и теперь в поликлинике Вите собираются сделать сорок уколов в живот. Плюс месяц нельзя пить. Как всегда в таких собраниях шел поток сознания. Кто-то появлялся, исчезал, слова цеплялись друг за друга. Он держал в руках стаканчик с белым вином типа «Алиготе»,не имея сил ни выпить, ни поставить на стол. Всё одно руки заняты и как бы при деле. Витя рассказывал о какой-то девушке, с которой куда-то ехал, а она в ответ на его любовное предложение сразу же спросила купит ли он ей такую-то машину, а если нет, то о чем и разговаривать, вот, мол, какие нравы у молодежи. А вообще-то реноме у него почему-то солидное: недавно Венедиктов с «Эха Москвы» спросил, не собирается ли он, Витя, купить издательский дом «Коммерсант»? Витя с удовольствием посмеялся такой глупости.

330.3. Выходя, Кроха никак не могла вспомнить, кого они только что видели, ну этот, маленький, бородатый и с женой. Тоже какой-то политик? – «Это адвокат Генрих Падва», - заметил он. – «Вечно у меня в голове все путается. Мозгов нет совершенно». У двери, как всегда и случается в таких случаях увидели Игоря Дудинского с новой барышней взамен выпавшей на Новый год из окна. Поздоровались. Игорь стал жаловаться на здоровье, что сейчас лежит в гастроэнтерологическом центре, там его подлечивают, все бесплатно, а Боря Козлов совсем с ума сошел, нашел ему вариант за 100 долларов в день да еще и обиделся, что он отказался. «Да я за такие деньги лучше сам помру», - сказал лысый Дуда. Они пожелали ему здоровья, сказали, что он неплохо выглядит. «Да что вы, - махнул тот рукой. – Я же весь гнилой: и почки, и печень, и сердце – все уже на грани». Они пошли по переулку наверх в сторону Тверской. Кроха присмотрела отличный дом, весь с выбитыми окнами, поставленный на ремонт, зато с расписным потолком внутри. Это именно то, что ей надо, чтобы устраивать собственные вечера. Когда они сказали Ярошенко, почему бы гайдаровской партии не поддержать «Огонек»,куда они пишут, а Кроха снимает, тот махнул рукой, что он и Олегу Бойко говорил пять лет назад, что это потерянные деньги. Проще дать Крохе 50 тысяч долларов, чтобы она раскрутила собственный светский салон. «А вообще, - сказал Витя, - они меня сняли в этом году с предвыборного штаба. Новую квартиру я недавно купил здесь неподалеку. Наверное, они думают, что пора уже и кому-то другому дать поправить свои жилищные условия...» Вечно в голове вертится после таких шумных встреч всякая ерунда, - подумал он, перейдя на другую сторону и глядя, какая Кроха красивая в этом белом платье. «Не хочется домой, - сказала она, - давай зайдем куда-нибудь». Они заглянули в новое кафе рядом с аркой дома, куда они ходили раньше к Сереже. В кафе им не понравилось. Вышли на Тверскую, увидели в окно сидящих за столиком и решили зайти внутрь. Это оказался какой-то канадский ресторанчик. Одна официантка провела их, другой подал меню. Они заказали сэндвичи, молочные коктейли. Он не столько хотел есть, сколько посидеть рядом с ней, посмотреть на нее. Было прохладно и хорошо. Вдруг откуда-то подошла девушка Аня из Третьяковки, которую они только что видели в галерее с критиком Сашей Пановым и его девушкой. Она сказала, что видела их, когда они стояли, раздумывая, на Тверской... – «И загипнотизировала, чтобы мы вошли» - пошутил Иван. Потом она сказала, что хочет еще посмотреть здешние интерьеры и направилась в туалет. А вскоре появился и Саша Панов, давно пишущий под псевдонимом Федор Ромер. Он сидел в следующем зале, до которого они не дошли. «Как дела в «Итогах», - спросил он у Саши. – ты ведь там?» - «Да закручивают гайки... Всегда материал сдавался во вторник. Я принес во вторник, а меня стали ругать, что я опоздал, на летучке решили сдавать в понедельник». – «Это про выставку Тины Модотти?» - «Ну да. Я в прошлом году привез из Америки книжку о ней. Фотографии, ее письма, дневники. Поразительно. Она ведь, еще играя в Голливуде, предсказала в фильме свою судьбу отказа от творчества. Она перестала снимать сама и  позировать художникам, чтобы не рассекретить себя как агента Коминтерна!» И он еще какое-то время рассказывал подробности, а потом, увидев Аню, выходящей из туалета, попрощался и пошел вслед за ней на улицу. «Если увидимся сегодня еще где-то, не обижайся», - сказал он вслед Саше. У Крохи было хорошее настроение. Они медленно пошли к метро, воздух не ощущался, будучи той же температуры, что и тело.

330.4. Крохе предложили самой сделать вечер «Огонька» в рамках какой-то фотовыставки в Малом Манеже. Она нашла подругу, которая за сто долларов согласилась накупить вина, сока, фруктов, орешков, все привезти и приготовить, руководить официантами. А сама всю неделю обзванивала тех, кого хотела пригласить. Иван сперва давал ей советы, старался контролировать, но потом все у него в голове пошло кругом. Ее энергия превосходила его в сто раз. Стояла середина лета. Полтора месяца в Москве была жара под тридцать градусов. Такого вообще и не припомнишь. Какой дурак в это время торчал в городе? Настоящий мертвый сезон. Обложившись списками, Кроха наяривала по телефону с утра до ночи. Юрский извинился, сказав, что уезжает на следующий день с женой к морю. Кого-то просто не было. Коротич был обижен отношением к нему нынешнего руководства журнала. Евтушенко был на даче в Переделкино, изумился, ее услышав, сказал, что это первый звонок из «Огонька» за столько лет. Жутовский приехал откуда-то, дома его не было, Кроха обещала перезвонить, но забыла. Надо было еще развозить приглашения. Позвонили Василев и Касаткина, уточнили где и что будет. Хорошо, что в Малом Манеже был кондиционер! Он пошел менять казенные доллары, чтобы Кроха расплатилась с настройщиком рояля, с официантами, с подругой, которая пригласила раскладывать фрукты всю семью. В шесть не было никого. Кроха бегала бледная и красивая. «Все кончено», - шептала она, пробегая мимо него. Как обычно, все в конце концов устроилось. Народа набежал полный зал. Из всего телевидения, которое она назвала, приехал только московский канал, зато долго интервьюировал главного редактора, который и вел вечер. Пришел Александр Николаевич Яковлев, «архитектор перестройки», с сыном которого Иван когда-то учился в университете. «У вашей жены необычайный дар убеждать, - сказал ему Яковлев, когда он провожал его на первый ряд зала. – Вчера был в Фонде, неважно себя чувствую, жара ужасная, но отказать не мог». Телохранитель его скромно уселся у дверей, держа в руке то ли зонт, то ли складной автомат «калашникова». Пришла Таня Щербина с фотографом Сашей Тягны-Рядно. Пришел Юра Кублановский с женой. Слова им не дадут и они уйдут раньше и, видимо, обиженные. Пришел Петр Тодоровский с Мирой Григорьевной. Он расскажет потом как во время войны, входя во все деревни и города, видел картинки из «Огонька» во всех домах. Михаил Козаков решил позабавить публику, прочитал «Версию» - небольшую поэмы Димы Быкова, который и сам обещал прийти, да не пришел. Иван смеялся, слушая, что было бы с нашими знаменитыми поэтами, если бы большевики были сметены через год. В конце концов, то же и было бы. Маяковский, написав «хорошо-с»,застрелился бы в 30-м. За пять лет до него – Есенин. Пастернака обозвали бы за «Живаго» жидом и дали Нобелевку. Ильича выслали в Швейцарию, где он устроил революцию, в результате чего туда стали бы ввозить сыр и часы. Исаича туда бы и выслали, где он бы написал «Ленин в Цюрихе». И так далее. Смешно. Он стоял у двери, когда быстрым шагом вошел Евтушенко с гитаристом и прошел в зал. Теперь он видел, как Евтушенко морщится чтению Козакова и крутит головой. Потом выступал Ярослав Голованов и Михаил Глузский. Михаил Аркадьев играл на полурасстроенном рояле музыку Свиридова. Выскочил наконец на сцену Евтушенко и стал рассказывать что-то и читать в своем обычном стиле, от которого он сейчас был готов сквозь землю провалиться, но народу нравилось. Потом он вышел покурить вместе с Димой Стаховым из «Алфавита» и Леней Бахновым из «Дружбы народов». Сказал им, что Евтушенко от Димы Быкова крутил головой и ругался. «Почему? – удивился Стахов. – Быков такой же как Евтушенко. Даже лучше». Бахнов расхохотался. «Даже! Да не «даже». Просто лучше». Бродили фотографы. Юра Феклистов, пришедший с женой Олей, красивой и загоревшей на московских пляжах, увидел на улице машину Лужкова и побежал искать самого мэра. Оказалось, тот был в Колонном зале на каком-то заседании движения «Отечество». Постепенно все выступили, даже режиссера Аллу Сурикову вытащили, которая объяснила, почему ушел раньше времени Марк Рудинштейн – в «Огоньке» когда-то описали его бассейн и его самого с «розовыми пяточками» в нем – а поскольку у нее самой нет ни бассейна, ни розовых пяточек, то «Огонек» ей нравится: здесь очень много красивых мужчин. Этим все закончилось. Выскочили официанты, стоявшие наготове, и халявщики из публики начали быстро у них все выхватывать, так что они даже растерялись. К нему подошла Рита Пастере, спросила, будут ли они в Москве в конце августа? «А что такое?» - «Я устраиваю прощальный ужин». Ничего себе. Он искренне пожалел об ее отъезде, тем более, как выяснилось, ничего особенного ей не светит, перебирать бумажки в рижском МИДе. Приглашала в Ригу, остановиться будет где. Он сказал, что у них из Риги уже все уехали, а они с Крохой прежде так любили туда ездить, так любили. Рита пошла засвидетельствовать Александру Николаевичу почтение от всего латышского народа, которому он так помог. К нему с Крохой подошла Наташа Сопова с бородатым человеком. «Неужели не знаете, кто это? - изумилась она. - Это же Анатолий Брусиловский!» Ничего себе. Конечно же, они о нем слышали, а теперь вот и ради были познакомиться. Люди ходили довольные. У него жутко разболелась голова. Вечер шел к концу, он извинился перед Крохой и поехал домой, чтобы забраться под холодный душ и никогда больше из-под него не выходить.

330.5 .Похороны, чем дальше, тем больше относятся к светской жизни. Иногда полностью с ней совпадая. На своей выставке в ЦДХ упал Боря Козлов. «Скорая» не довезла его до больницы. Умер в машине от обширного инфаркта. Он был знаком с Борей давно, еще Слава Лен жил на Болотниковской, застой издыхал. Боря продавал свои драгоценные, как бисером вышитые картины, колумбийским дипломатам. Он годами работал над своими картинами, достигая полнейшей красоты и гармонии в каждом сантиметре холста. Причем, это были еще и религиозные картины. Без всякого ханжества – в чистой красоте. «Всякое дыхание да хвалит Господа» называлась, например, одна из них. Арабская вязь, Филонов, православная икона – все сошлось вместе. Несколько раз он писал о Боре. Человек большого юмора, умный, все понимающий, с самоиронией. Глупо говорить – «добрый», но и это было так. Потом он с Сашей Чистяковым, питерским архитектором, придумал Храм Страшного Суда – в который люди бы входили как в икону совершенной, божественной красоты. Как раз за несколько дней до смерти он названивал им с Крохой, приглашая и на выставку и к себе домой – посмотреть триптих, над которым работал. Он уже прошел первый слой работы, и было понятно, что там будет. Оставался еще год кропотливой каждодневной работы над картиной. А он уже знал, что будет делать после этой картины. И вдруг все исчезло. Когда позвонил в субботу вечером Дуда и сказал, что Боря Козлов умер, Иван не поверил. Это было невозможно, только что они разговаривали. Похороны откладывались, до Нины, жены, дозвониться было невозможно, видимо, она была у своей дочери. Наконец стало известно, что отпевать будут в церкви Воскресения в Сокольниках в четверг. Боря много раз рассказывал ему о своем детстве в Сокольниках, дед был церковным старостой как раз в этой церкви, где в советское время обреталась икона Иверской Божьей Матери. Рассказывал о Толе Звереве, который жил в соседнем дворе, о Володе Буковском. Как все мистики, пьяницы и наркоманы собирались у него в доме – и Володя Пятницкий, и Мамлей, и Валя Провоторов, и Губанов, и друг Мишка Каплан, и Веня Ерофеев, кого только там не было – в этом мистическом центре Москвы у него дома. Потом он бросил пить и стал тем, кем он стал. Сломал ногу, залезая на табуретку, охромел. В последнее время почти совсем никуда не выходил из дому, жаловался, что ноги болят. В жару сидел на балконе, грелся на солнце. По дороге в Сокольники они с Крохой встретились в метро с Михаликом Соколовым, который хотел подарить им свою новую книгу. Когда-то они написали, что в михаликовых книгах о старом искусстве можно спрятаться не хуже, чем в самих картинах старых мастеров, переждав пустое время. Михалик сказал, что эта мысль ему очень дорога, и одна из глав новой книги даже так и называется: «Правила входа».Что скоро их дочь выходит замуж за английского юриста и уезжает к нему.

330.6. Всю дорогу в метро он читал свежий выпуск “Ex-libris” НГ. Они тоже думали писать туда, да руки все не доходили. И гонораров там не платили, что тоже расхолаживало. В церкви увидели Дуду, Колю Филипповского, которому Михалик тоже передал свою книгу, Марину, которая передала ему дискету с новым Колиным романом о его «газетном периоде». Марина же рассказала про жену Саши Яновского, которые гребли деньги лопатой, а теперь квартиру взорвали чеченцы, деньги исчезли, дочь исчезла, оставив у матери на руках 4-летнюю внучку, зять сидит в тюрьме и так далее. «Не завидуйте богатым», - подытожила Марина. На нос Боре садилась муха, Нина ее отгоняла, Борин сын, с которым последние лет 15 он не жил, ужасно на Борю похожий, плакал. Мамлеева не было ни здесь, ни на кладбище, где, казалось, совсем недавно он хоронил Борину маму. И место сразу вспомнил: насыпь, по которой ездят машины. Было много народу, монашки, в которые ударилась первая его семья, непрерывно пели духовное, горели свечи, никто ничего не говорил. Завалили могилу цветами. Друзья стали тут же разливать водку, закусывать солеными огурцами. Водка подействовала, и на обратном пути в автобусе один из давних Бориных приятелей уже впал в истерику и кликушество, то ли ревнуя свою жену с сидевшему тут же Саше Чистякову, то ли скорбя по Боре, из-за которого лет сорок назад ушел из МИФИ, решив, что он художник, а Боря называл его «абстракцистом» и показывал альбомы, в которых было все, что он «изобрел».На поминках тосты взял в свои руки Слава Лен, с которым Боря последние лет пять вообще не общался. Потом, сидя на балконе Слава рассказывал как здорово живет в приживалках у Михаила Шемякина в Штатах, как собирается получать «нобелевку»,сведя дружбу с Дереком Уолкоттом и прочими «нобелеатами», вместе с которыми взаимно друг друга переводит. Как поживает директор института Ландау Володя Захаров, завидуя разбогатевшим приятелям и тоже желая чего-то такого. О том, что жизнь у Америке необычайно дешева и даже халявна, что у него уже есть «грин карта» и куча планов с Шемякой в Москве, потому что в Америке Шемяка отброшен в никуда: лет 15 назад он в Нью-Йорке сказал где-то, что здесь все подмяла под себя еврейская арт-мафия, и вот на нем тут же появилось клеймо антисемита. И так далее. Мамлей посидел тихо, что-то сказал. Их интервью с Мамлеевым в «Огоньке» так и не пошло, и он Мамлееву только кивнул, здороваясь. Сашка Чистяков рассказал, как они с Борей, Капланом и Мамлеевым гуляли где-то, и пока Мамлей отстал сделали табличку: с одной стороны известное четверостишие, заканчивавшееся «...и кто-то камень положил в его протянутую почку», а на другой – здесь лежит известный русский писатель Юрий Витальевич Мамлеев. И воткнули в муравейник. Сначала Мамлееву показали ту сторону, где стих. «Да, - сказал Мамлей, - интересно». Потом показали другую сторону. Тот побелел. «Сами умрете!» - заорал со всей силы. Наташа Шмелькова, подруга всей богемы от Зверева до Пятницкого и Ерофеева, недавно выпустила книгу воспоминаний о них. Боря как раз ему рассказывал о том, что она приезжала, подарила ему эту книгу. Он сказал это Наташе. Сказал, что Боря говорил как книга ему понравилась. Наташа поблагодарила за это важное для нее сообщение. Водка была ужасная. Он старался пить больше воды, потел жутко. Жара возвращалась. Говорили, что Боря святой, что жара кончилась с его смертью, полил дождь. А теперь, когда его закопали, жара снова возвращается. И прочую чушь. Хорошо, что Кроха не слышит, с кладбища она поехала в газету, вычитать верстку. Триптих, который Боря приглашал посмотреть, висел на стене. Теперь Иван смотрел, но картину никто никогда уже не закончит. Дуда сказал, что квартира останется государству, потому что была приватизирована на одного Борю. «Вот кончится жара, - говорил он, - тогда Нинку и пропишу, а ее однокомнатную продадим, чтобы год-другой продержаться без проблем». Вот жара и кончилась. Нинина дочка была хорошенькая и аппетитная. Он долго сидел на балконе, слушая Славу, а потом тихонько ушел. Народ уже расходился. В маленькой комнатке сидела первая Борина жена с детьми. Он поцеловал Нину, сказал, что потом созвонятся. Ничего не созвонятся. Он так давно не был у Бори, что рядом построили роскошный дом, а он его и не видел никогда. Книжный по дороге к метро совсем захирел. Он разменял сто долларов. Купил бутылку воды, чтобы дома положить в испаритель.

26 ноября. Вторник.

Солнце в Стрельце. Восход 8.25. Заход 16.07. Долгота дня 7.42.

Управитель Марс.

Луна во Льве. III фаза. Заход 13.47. Восход 22.00.

Радоваться жизни, любить мир, людей, верить им, познавая все вокруг. Сеять вокруг радость, счастье, легкость и веру в чудо, и тогда будет способность вечных открытий, прояснения сложных вопросов.

Камень: авантюрин.

Одежда: все яркие цвета.

Именины: Герман, Иван, Никифор.

II.

Немножко был возбужден чрез меру, что бывает, когда выпьешь, а потом быстро листаешь книги, ухватывая главное в большем, чем обычно, объеме. Поэтому и соображал не так чистоплотно, как хотелось бы на свежую и чуть скучную голову. Впрочем, и в том, и в другом ничего постыдного. Когда занят, и никто тебе не нужен, включая самых любимых и преданных женщин, как пел Высоцкий, это уже снимает с тебя вину.

К сожалению, завтра надо вставать, и Иван идет спать. В последнее время он просыпается посреди ночи и долго не спит, а утром не может проснуться. Поэтому он кладет рядом с часами пластинку с таблетками валидола. Но ночью во сне видит то же, что и наяву, только в ускоренном, как перед смертью, виде.

Звонит знакомая и спрашивает, не хочет ли он вести отдел литературы в создающемся журнале обо всех искусствах. Иван спросил, сколько и когда. Когда точно неизвестно. Хотят прямо в июле, но это нереально, наверное, конец сентября, октябрь. Для редакторов отделов говорят про 700-800 долларов. Главный редактор Вадик Верник. Согласен? Почему не согласиться. Издательницы две молодые и энергичные женщины, балерины. Главная – Таня Расторгуева, жена Алексея Фадеечева, руководителя балетом Большого. Ей уже неудобно оставаться в труппе, а энергии через край. Вот она и задумала журнал и много чего еще. «А деньги откуда?»- спросил он. «Деньги откуда-то достала. Говорит о каких-то региональных лидерах, о «Газпроме»».

Предварительная встреча была в одной из ее квартир на Фрунзенской .Это была квартира отца мужа – знаменитого Николая Фадеечева, ее сдавали жильцам, а сейчас те съехали и на какое-то время та свободна. Собралось человек пятнадцать. Некоторые были смутно знакомы, большинство нет. Издательницы, милые девочки, сами волновались встречей с «журналистами», тоже почти никого не знали. Говорили об «элитном исполнении журнала для популярного чтения», портретах красавиц балерин из Большого в современных и старинных платьях, о статьях про психологию музыкантов, про первую жену Пикассо Ольгу Хохлову, незаконченном фильме Леши Учителя про Бунина по сценарию Дуни Смирновой и прочем непонятно чем. Он предложил статью Димы Быкова о Пелевине и Марининой и отрывок из романа Коли Климонтовича о его работе в «Коммерсанте». Девушки спрашивали нужна ли в помещении редакции кухонька, а о макете и логотипе журнала, как и обо всем прочем, имели весьма смутное впечатление. Говорили аж три часа. Типа хорошо бы открыть номер текстом Эдварда Радзинского, близкого друга их близкой подруги, о чем-нибудь. О том, что никаких скандалов, желтизны и чернухи. Больше положительных эмоций. О том, что обращение в пользу будущего журнала подписали Башмет, Гергиев, Церетели, Фадеечев и Нина Анианашвили. (Попробовала бы  не подписать – цинично подумал он). Девушки наливали газированную воду, кормили чипсами, курение и алкоголь были, кажется, заранее изгнаны отсюда напрочь. Влад Васюхин, хмурый парнишка с круглой головой и голосом Лимонова, был по рекламе и говорил резкие и правильные вещи ни о чем. Реальностью тут, кажется, и не пахло. Сам он почти все время молчал, как и обычно в таких ситуациях, когда все говорили, желая себя показать. Квартира была хорошая после евроремонта, с роскошным, как водится, и совмещенным сортиром, со старыми книгами. Около книжной полки он пошутил: сразу видно квартира балетных людей – собрание сочинений Григоровича. Из окна на последнем, десятом, этаже была видна панорама доброй половины Москвы – с храмом Христа Спасителя впереди, с хореографическим училищем справа – «концлагерем», как сказала хозяйка: «три года после его окончания я даже рядом с ним не могла пройти от ужаса и отвращения». Говорила о своей учительнице – балерине Семеновой, ее рассказы про купание в молочной ванне с выложенной по краям красной икрой: вкусы Политбюро. О том, что «голубых» артистов балета за все одиннадцать лет карьеры (а ей было 29 лет) видела человек пять, не больше. Зато вокруг балета море разливанное педерастов: это единственное место, где можно легально видеть почти обнаженное мужское тело. О ненасытных женщинах балета, среди которых первая – Майя Михайловна, а вторая – некая врагиня, о которой ни в коем случае в журнале писать нельзя. Имя ее он тут же забыл, кажется, Волочкова. Распространитель Игорь, когда ехали вместе на метро домой был в ужасе – «Кто же будет такой журнал покупать?» И вообще – ничего не готово, полный дилетантизм. Они, кажется, понятия не имеют, сколько реально надо денег. Готовы журнал закатывать в целлофан и делать «сателлиты» - альбомчики, красивые тексты – а компьютеров и цветных сканеров пока не предусматривают. И так далее. Он, как мог, его успокаивал, что чудо всегда возможно. Тем более, что оно нужно и даже желательно: век заканчивается. Когда остался один, почему-то подумал, что деньги выделят, но они будут съедены новым долларовым кризисом, падением рубля и прочей гадостью. Чему быть, того не миновать. Решил, пока не подпишет договор, даже в голову ничего не брать.

Майя Кочубеева, которую Кроха сосватала за Баташева, решила устроить 65-летие Алексея Николаевича в саду «Эрмитаж». За несколько дней до этого там же проходил три дня джазовый фестиваль, и теперь почти все те же гости перекочевали под шатер, где им наливали на донышке коньяка «Хёнесси» и накладывали на тарелку рыбные блюда из ресторана «Старый Токио». Кроха купила в подарок бокалы, букет красных роз и сделала красивую рамку для поздравления от журнала.

Кончалось лето, и на бульваре, которым они шли от метро было полно народу в кафе за столиками. В «Эрмитаже» они прошли по приглашению за загородку в шатер. Первым, кого он увидел был Борис Жутовский, сидевший с самого краю. Как раз накануне он позвонил Ивану, прочитав его статью в газете, в которой и сам напечатался. Кроха непрерывно общалась с музыкантами – Алекс Ростоцкий, который сказал, что вообще-то мама его называла Сашей, и почему-то в детстве ему ужасно не нравилось это имя. Тут же Ксения Ларина с «Эха Москвы» и Моисей Рыбак, джазовый ведущий, рассказавший Крохе всю свою жизнь. Они поздравили Алешу Баташева, поцеловались. Майя сказала Крохе, чтобы она вручила поздравление со сцены, Кроха жутко разволновалась. Она бегала то здороваясь с Александром Кабаковым, спрашивая, будет ли он в воскресенье у Бильжо в «Петровиче». Тут же сам Бильжо спрашивал, не знают ли они судьбу интервью с ним, которое приходила брать какая-то девочка из «Общей газеты» и исчезла. Были какие-то люди из «Общей»,нервировавшие его своим видом. Он, улыбаясь, поздоровался с ними и отвернулся навсегда. Пришла Таня Назаренко с мужем, села рядом, рассказала, что прочитала Улицкую, и «Веселые похороны», и «Медею», которая всколыхнула в ней совершенно забытый пласт былой жизни – и людей, и Крым – до дрожи, до восхищения. Она даже не думала, что так бывает. Коньяк быстро кончился, и он принес пива, чтобы запивать необычные японские блюда. Выступлений со сцены было почти не слышно, не поставили динамиков, которые оглушали его во время фестиваля. Был Игорь Бриль с сыновьями, извинялся перед Крохой, что не отозвался на ее вечер, был занят, но впредь и так далее. К выступлению Филиппенко микрофон, видно, починили, потому что все стало слышно. Тот выкаблучивался как мог и, видно, под фонограмму. Потом Кроха отдала розы ему. Игорь Булавинов, заваливший все цветами своей фирмы, говорил, что надо же было угробить такой вечер. Ничего не слышно, и шатер стоит не в том месте – надо было бы рядом со сценой, чтобы прямо из него выходили поздравляющие, и что там целая очередь музыкантов выстроилась, человек тридцать, могут играть до ночи. Кроха куда-то исчезла, потом вернулась с каким-то Димой, немного похожим на Митю Волчека в молодости, они познакомились, тот перешел тут же на «ты»,и как «Ване» повезло с Крохой. Он только улыбался. Дима жил на Халтуринской, где они снимали квартиру сто лет назад после свадьбы. Рассказал, что бегает вокруг пруда, кинотеатр «Севастополь» закрылся, он сделал себе в квартире окна, и теперь не слышит звона трамвая, что-то о джазе, потому что папа его музыкант, играет у Светланова, не были ли они в клубе «Щипок», где отличная акустика и так далее. Потом Дима ушел, и он спросил у Крохи, кто это такой. Врач, сказала она, нужно обязательно показать ему твою и мою спину. Он сказал, что примет их без очереди. Он поздоровался с Асаром Эппелем, с Ганчиковыми. Вика опять рассказывала как она любит все, что он пишет, и когда ей еще в Париже Рене Герра рассказал, какой он молодец, она стала присматриваться к его статьям и поняла это сама. Валерий, ее муж, кажется, выпил и слегка покачивался: кроме коньяка, там было еще завались дурной водки. В общем, все сидели, бродили по саду и выгородке. Потом все пошли открывать памятник Баташеву. Сдернули полотно, там оказался сам Алексей Николаевич, которого дамы стали забрасывать букетами цветов. Назаренко подарила ему свою картину. Музыканты, кто из Обнинска, кто из Самары выступали и поздравляли. Мало того, что ему исполнилось 65 лет, он еще отмечал 45-летие своего первого выступления в качестве человека джаза. Алеша молодец, ничего не скажешь. Они с Крохой когда его еще видели – и в ДК общества слепых на Хорошевке и в ДК «Москворечье» на Каширке, где еще Гринденко с Кремером выступали... Целая жизнь прошла, и Баташев, выступая, сказал, что многие из друзей не дожили до этого дня, но они все тут, смотрят с небес. Кроха выпила что ли или была возбуждена так, он не понял. В 11 вечера и так «Эрмитаж» должны были закрывать, а уже было пять минут двенадцатого. Все было ясно, материала больше, чем достаточно, она тоже с кем могла договорилась. Он еле оторвал ее от Назаренко и Ганчиковой и повел к метро. Кроха все лезла целоваться а потом, как водится, настроение резко изменилось, она начала спрашивать, чем он недоволен, почему у него такое лицо. Да ничем он не недоволен, оставьте его в покое. Она разозлилась, пошла по другой стороне улице в другой вход в метро. Плевать. Ехал дремал. Какой-то пьяный молча размазывал кровь по лицу и делал угрожающие, но шаткие движения, имитирующие карате, непонятно к кому относящиеся. Впрочем, он скоро вышел. Около остановки автобуса он догнал ее, она просто ехала в первом вагоне, а он сзади. «Соскучился?» - спросила она,улыбаясь. «Безумно», - отвечал он, как обычно. «Что с тобой случилось?» - спросила она. Примирение было полным.

Утром, прямо из дому они поехали вдвоем на книжную ярмарку на ВВЦ. Кроха была наполовину уже простужена, чихала и сморкалась. Накануне резко похолодало. Утром он постарался поспать подольше, но все равно слышал как дети шли в школу. Первое сентября, которое он как кровный либерал не мог не ненавидеть. Замечательно, что у них нет детей, через которых его опять все это могло коснуться. Всю дорогу Кроха переживала, поскольку должна была на День города организовывать вечер писателей в ресторане «Петрович» у Бильжо, а там оказалось ничего не готово, и писатели были приглашены какие-то странные, и она теперь должна была обзванивать всех их знакомых. У входа на ВВЦ их схватила какая-то турфирма, дала билетики, пообещала довезти бесплатно до павильона, который как раз находился напротив того, что им был нужен. Короче, они и проехали, и увильнули. Единственно, не успели разменять доллары на рубли для покупки книг на ярмарке. Кроха тут же побежала искать обменный пункт, а он пошел в пресс-центр, где увидел Диму Стахова, Лешу Мокроусова. Потом натолкнулся на Ольгу Морозову из «Независимой», на Лену Пахомову из «Классиков ХХ1 века». Увидел Андрея Черкизова, лохматый как из пещеры, и в шортах, из которых торчат тонкие ножки. И тут же вслед за ним появился новый премьер со свитой. Соединясь с Крохой, они ходили по стендам добрых три часа, что-то покупали, и в итоге у него уже обрывались руки. Да, еще увидели Толю Яковлева, с которым вместе учились. Сейчас Толя делал энциклопедию на соросовские деньги. Но деньги таяли, их становилось все меньше, надежд на выпуск томов не оставалось, но к марту он хотел уже выпустить CD-rom, к концу следующего года запуститься в Интернете, и потому ему требовался человек для маркетинга. В случае чего они обещали подумать. Записали его электронный адрес. На работу уже не успевали, тем более, что в центре искусства Сороса у Аэропорта в 5 была выставка Володи Котлярова, больше известного как Толстый или даже Tolsty, поскольку он давно уже стал французским актером. Поэтому они завезли книги к маме на Полежаевскую, поели плова, который оказался весьма кстати: от тяжестей у него уже болел живот, - и на машине поехали через улицу Алабяна на Аэропорт. Около ДК слепых строился дом, Кроха сказала, что вот здесь и надо купить квартиру, он ответил, что здесь им не хватит, шофер подключился с разговором о сегодняшней жизни, и так за пять минут добрались до цели. Всё знакомые лица, даже перечислять не хотелось. Толстый выставил свои mail-art`ы, то есть письма за 20 лет, которые присылал Лене Талочкину. Когда-то давно он брал интервью у Толстого, чуть ли не в первый его приезд в Россию после эмиграции, и тот к нему страшно расположился. Сейчас, кроме выставки, он показывал новую «Мулету», посвященную юбилею «Вех» - «Вехи Вех».Поскольку они опоздали, Дуда уже сказал речь, которой явно был доволен. Стал рассказывать ему, что помогает Лорику выпускать книжку «Мои фотографии». Мол, страшно концептуально. Текст – подписи под фотографиями. Пишет их он сам. Например, какой-то еврей, а под фотографией – «Главный масон России. Никто не знает, как его зовут». И так далее. Филипповский тут же дал им только что вышедшую вторую книжку анекдотов про свою галерею «7 гвоздей» и показал галстук, на котором Толстый написал целое послание, как и на других рубашках и пиджаках. Вообще же он был в хорошей форме, познакомил их со своей внучкой Катенькой, которая училась на 3 курсе чего-то финансового. Надписал каталог и все, что мог. Сказал, что в ноябре он приедет в Россию показывать фильм, в котором сейчас снимается. В каком-то парижском заброшенном театрике они показывают с Хвостом пьесу последнего «Играем Горького «На дне»» и имеют успех. Ира Кленская спрашивала, куда ей устроиться в газету, потому что на телевидении приходит всему конец. На ТВ-центр пришли управлять ребята с Муз-ТВ, которые спросили ее про ну... такого еще известного музыканта...ну на букву Р.– «Рихтер?» - «Да-да, Рихтер. Хорошо бы с ним что-то сделать». Она так растерялась, что даже не сказала, что тот уже умер и даже давно. В отдельной комнатке выпивал Леня Талочкин и какие-то женщины. Аня из Третьяковки рассказывала ему как они были в Самарской области в какой-то деревне, где Репин писал лица к своим «Бурлакам на Волге» и там устраивали всякие современные инсталляции с немецкими и французскими художниками из Штутгартской школы и с примкнувшим к ним Франциско Инфанте. Как их кормили от пуза с водкой и пивом каждый день. Как пялился на них бедный местный народ. Как француз потерял свой паспорт в Самаре и ему дали справку. Как теперь казахи, которые тоже были с ними, живут теперь у нее до пятницы. И так далее. Кроха быстро уточнила у Саши Панова, кто у них в «Итогах» подписывается Леонидом Самоцветовым с наездом на Пушкинский музей и лично Антонову. Он признался, что это псевдоним, который придумал Лева Рубинштейн. Последнего они только что видели на книжной ярмарке и даже шли вместе к метро, и тот сказал, что он не в курсе, а теперь вот Кроха расколола их всех и была довольна. Даже чихать перестала. Хотя ближе к вечеру опять стало прохладно, и пока шли два шага до метро, она опять успела замерзнуть. Лето наполовину было жутко жаркое, потом прохладное, а теперь вот ждали после преждевременного бабьего лета столь же преждевременной зимы. Все шло наперекосяк. Главное, было сохранять спокойствие.

На Кроху свалилась организация вечера писателей для «Москвы неофициальной» в День города. То, что делал Марат Гельман для Кириенко и Немцова. Она еще и простудилась и заразила его. Сходка была в воскресенье вечером в клубе «Петрович» на Мясницкой. Сам Бильжо с Иртеньевым и еще шестьюдесятью людьми поплыл на теплоходе, но обещал ближе к ночи вернуться. Ей дали телефон какого-то Сида ,а тот прислал факс со списками тех, кого он хотел пригласить. Полный мрак. Половину людей они вообще не слышали, а остальные – он сразу сказал – ни к какому Сиду не придут. Кроха тоже схватилась за голову и стала обзванивать знакомых. Те обещали. А у него настроение совсем испортилось. С утра сидел на балконе полубольной, грелся на солнце. Только через час начал понемногу потеть, приходить в себя. Потом принял душ, и они с Крохой побежали в этот «Петрович». Он был уверен, что будет сутолока, негде сесть. Кроха вместе с охранниками начала отсекать «левых» журналюг. Метрдотель по имени Медея выглядела озабоченной, как бы все не смяли. Те, кого приглашал Сид, по счастью, почти вовсе не пришли. Слава Лен пришел первым минут за двадцать до восьми и занял для них с Крохой два места напротив подиума с микрофонами. А перед этим дал ему альбом Шемякина со своими 75-ю стихотворениями к рисункам. С женой Верой пришел Миша Поздняев, который должен был вести вечер. Полчаса все устаканивалось, они с Крохой бегали то на улицу, то опять спускались вниз по лестнице. Наконец все, кто должен был, уже вроде бы пришли. Со свитой влетел Кириенко с женой с Гельманом впереди. Он поздоровался с Маратом, тогда и Кириенко протянул ему руку. «Привет, Сережа», - сказал Иван, и тех повели за отдельный стол, и рядом стол с охраной, как Кроха и сказала Медее. Ваня Засурский с мамой и девушками тоже уселся за отдельный столик. Часть журналистов сидела у бара без еды и выпивки. Сперва Миша вызвал Генриха Сапгира, который прочитал три стиха. Потом Марат Гельман сказал несколько слов. Мол, нынешняя власть всех писателей сделала неофициальными. Дали слово Кириенко. Миша всех называл «Петровичами». Сергей Петрович Кириенко. Генрих Петрович Сапгир. И так далее. Вот жалуются, что кого-то не пускали, сказал Кириенко. Не знаю. Меня почему-то пустили сразу. – И рассказал анекдот, как Карузо пришел в рай, говорит, что он Карузо. – Ему: докажи. Он спел, и его пропустили. Пришел Пикассо. Нарисовал, и его тоже пропустили. Пришел наш министр культуры. Ему: докажи. До тебя был Карузо – спел. Пикассо – нарисовал. – А кто это? – Проходи! Точно министр культуры. Народ радовался всему. Когда пьешь и закусываешь, все хорошо. Выступил Виктор Шендерович, рассказал как еще до всяких «Кукол» собирал эротические высказывания наших политиков. Сидевшего рядом Кабакова особенно поразило высказывание Черномырдина, что мы еще устроим такую жизнь, что наши внуки и дети будут нам завидовать. И Лукашенко: белорусский народ будет жить плохо, но недолго. После Шендеровича Саша Левин пел песни: советскую народную и про говно. Мол, раньше было говно, а теперь вот покупаем за границей, ни вкуса, ни запаха. Алик Мирзоян спел песню на стихи Шендеровича. Женя и Валера Попов разыграли сценку «Попов-2». Валера, только утром приехавший из Питера и вечером туда же уезжавший, рассказал как ненавидит всех Поповых. Однажды у него был роман с замужней женщиной. Он рассказал о нем одному случайному знакомому и попросил его после выпивки позвонить ей в пол-второго ночи и, если подойдет муж, просто сказать свою фамилию и извиниться. Муж подошел, злобно сказал, что она уже спит, а кто ее спрашивает? – Попов, - сказал случайный знакомый. А Женя рассказал, как ему гадил Валерий. Он принесет рассказ в редакцию, а ему: не будем вас печатать, вы пишете все хуже и хуже. Вот у нас рассказ ваш есть. Смотрит, а это Попов Валерий. А меня, говорит, Валерий, вообще печатать перестали, когда я, якобы, напечатался в «Континенте»,поменяв только имя на Евгения. Александр Кабаков сказал несколько злобных слов о том, как хорошо быть писателем. Назвал себя таковым и довольно. То же и политиком. Потом сидел рядом с ним за столом и дивился собственной желчи, которую приписал развитому циррозу печени. Почему-то ничего не ел, только пил. Рассказал как с Юзом выпивали сегодня на книжной ярмарке. А Юз обещал Крохе прийти, но вот его не было. – Человеку все же 70 лет, сказал Кабаков, а мы ездили из одного места в другое и всюду поддавали. Тем временем прочитала свои «хокку» Таня Щербина, которую сильно подпоили за столом Кириенко. Выступил Саша Шаталов. Еще какой-то молодой поэт Веденников, которого он не знал. Прочитал стих Евгений Рейн. Все было славно, все довольно, Кроха почти не садилась, Гельман подошел, как все здорово она сделала, предложил ей делать такие программы для нового своего клуба «Пушкинг» за магазином «Рыба» на Тверской. – Почему нет, если за деньги. Миша Поздняев объявил программу завершенной, врубили советскую музыку, когда вдруг Кроха метнулась к двери. Вместе с Сережей Семеновым пришел Юз Алешковский. Миша обалдел и объявил его со сцены. Тот сказал, что сегодня странный день. Больше 50 лет назад он отмечал годовщину Москвы в доме в метро «Площадь революции» и с ним был его учитель. Юз играл на гитаре, а у учителя его руки были свободны для девушек, у которых они были в гостях. И вот этот друг напротив него сидит сейчас – Сапгир с палочкой – и снова день Москвы. Юз спел «Окурочек» и «Советскую лесбийскую», потом подошел к ним, спросил, действительно ли Иван муж Крохи. И так далее. Успех был полный. Все сложилось одно к одному. Все Кроху хвалили и поздравляли. Она еще дала деньги охранникам, которые тоже старались. Боря Минаев с Фаей Османовой отбивали чечетку. Игорь Зотов с Леной Гришиной приехали на новой своей машине. Сережа Козицкий был с женой и молодым Котеночкиным огромного роста. Слава Лен обиделся, что ему не дали прочесть стихов, и ушел. Кроха потом звонила ему за полночь и говорила, какой он гений, она прочитала в метро его стихи к шемякинским рисункам. Кириенко со свитой поехал после песен Юза дальше по мероприятиям «неофициальной Москвы», народ тоже стал разбредаться. Они с Крохой пошли к «Тургеневской». Кроха сказала, что Юля Рутберг пришла, сидела за столом Кириенко, извинялась, что у Кортнева три концерта один за другим. Кроха сама поражалась, что все, кого она звала, пришли.

Иван заметил, что настроение накануне выхода в свет у него все чаще портится. Видимо, устал. Вчера были на открытии выставок в Манеже. В шесть – на третьем этаже большого Манежа выставка Володи Брайнина, Кати Корниловой, Иры Старженецкой, где была огромная толпа знакомых. А в семь – у Иры Мелешкевич открытие выставки Сережи Геты и Оли Гречиной, куда все те же перекочевали. А тут еще потеплело некстати. В залах духота, все потихоньку выбрались на улицу. Его с Крохой поразило, когда в конце вечера подошли Люся Попенко с Катей Козловой и спросили, есть ли у них деньги, не хотят ли они поужинать с ними где-нибудь? Красивые девки, а пойти вроде как не с кем. Это или еще чего убило его вконец. Вернувшись домой, он повалился на диван и заснул, проснувшись только глубокой ночью. На следующий день их ждал визит в латвийское посольство, где Рита Пастере, культур-атташе, прощалась с друзьями, уезжая на работу к себе в МИД. Кроха купила по дороге такие огромные цветы, что на них обращали внимание. И гравюру в красивой рамке подарила. Пока вручала ей, пока они целовались, пришел Олег Табаков, их сосед по Чаплыгина, с розами. Отошли к столу. Он поздоровался с Юозасом Будрайтисом и перекинулся парой слов с Юханом Эбергом. Больше никого не знали, хотя то он, то Кроха с кем-то здоровались и улыбались. Еда была очень вкусная и очень много. Так же как и питья. Потихоньку они гадали, кто здесь Аннетта Паулсене, дочка композитора, сменившая Риту на посту атташе по культуре. Когда он в очередной раз улыбнулся и поздоровался с немолодым человеком, сидевшим уже на диванчике, тот поднялся и спросил, где они виделись? Может, в норвежском посольстве. Или еще у Мэтлока? Явно, что мы где-то виделись, говорил он. Вы, случайно, не исполнитель? Вот уж точно, что нет, сказал он. Порешили, что виделись у Мэтлока, у которого он точно в те годы еще не был, только много позже брал в газете у него интервью. Слово за слово – через Таню Михалкову, для которой он сделал выставку «Тысяча лет европейской моды»,каталог которой тут же им подарил – он рассказал о себе все. Козлов Владислав Трофимович, коллекционер, правнук поэта, музыканта и камергера двора Александра III,от которого основная часть коллекции ему и досталась. Русская же часть рассеялась, видимо, где-то в Париже в 30-х. Рассказал как, учась в Ленинграде на химика, переходил на другую сторону Невы в Эрмитаж, ощущая свою малость и нелепицу. Об антикварных магазинах тех времен. Когда не купил четырехфигурную композицию из паросского мрамора всего за 150 рублей! Три года она его ждала. Одна из фигур – женская, с прекрасной обнаженной грудью. Цена снижалась три раза. Никто не покупал. Наконец, вернувшись в Москву, сказал жене – всего 150 рублей. – «Поезжай сейчас же и купи», - сказала жена. Сел на поезд, приехал, ее нет, только что продали. Так он задумался и стал коллекционером, а не просто продолжателем коллекции прадеда и деда, расстрелянного в 38-м в Калужской области, где у него был огромный сад. А отец в это время был в командировке в фашистской Германии у Круппа, фотографировался с Геббельсом, а когда вернулся в Москву к нему,2-хлетнему сыну и жене, дед уже был расстрелян и дело закрыто. И вот он говорит своему другу фон Штудницу, послу Германии, что немцы спасли и его, малыша, тоже. Потом показал каталог выставки в Пскове, которую они откроют в 20-х числах с Юханом. А в каталоге герб рода Козловых, и прочие богатства маленькой части его коллекции, которую негде ведь держать в квартирке на Речном вокзале. Узнав про журнал Крохи, сказал, что у него есть и первые его номера, еще столетней давности – 1899 года, да и других годов, почти всех. Журнал всегда был несколько безвременный. Например, в 17-м году ни в октябре, ни в ноябре, ни в декабре ни слова ни о каких революциях и переворотах, все ерунда какая-то. И прочие года есть – 20-е, 30-е до 37-го и дальше. И в этом году подписался и вдруг получает уведомление, что мы, мол, прекращаем.Ну я и плюнул. Кроха обещала, конечно, же восстановить все, что сможет. Попрощавшись с Ритой, познакомившись с Аннеттой и вспомнив Ригу, где часто были соседями, они на Горького,77, а Паулсы чуть подальше, откланялись. К метро шли вместе с Козловым, в вагоне обнялись, расцеловавшись, обменялись телефонами, он приглашал на пироги, которые замечательно печет жена, и на какого-нибудь посла, которые ходят обычно к нему косяком. Он пришел домой и опять свалился. Явно переел и перепил, хотя пил-то совсем чуть-чуть. А Кроха еще звонила по работе допоздна. Нет, чего-то он никуда уже не годен становится.

III.

Жизнь без начала и конца. Нас всех подстерегает даже не случай, а что-то сложно формулируемое. Вот открылся Дом импрессионистов в ГМИИ. Ирина Антонова с завидным упорством развивает свой музей к его 100-летию в 2012 году, совпадающем с ее собственным 90-летием. Только за год открылось новое здание Музея частных коллекций, центр эстетического воспитания «Мусейон». И вот в левый флигель голицынской усадьбы, где с конца 80-х был Музей частных коллекций, въехали картины и скульптуры западных мастеров XIX-XX веков. В основе, конечно, собрания С. Щукина и И. Морозова, а также С. Третьякова. Вернее, жемчужины этого собрания, так как Музей нового западного искусства, где они выставлялись после 1918 года, был закрыт указом 1948 года, а сами коллекции разделены между ГМИИ и Эрмитажем. Вот Ирина Антонова и предварила открытие галереи пожеланием, чтобы импрессионисты вернулись из Питера в Москву. Если не сейчас, так позже. Например, когда будет открыта бывшая усадьба Вяземских-Долгоруких (бывший музей Маркса-Энгельса, бывшее Дворянское собрание), чья площадь 20 тысяч кв. метров (ныне открывшийся музей имеет чуть больше 2 тысяч кв. метров). Битва с Дворянским собранием длилась три года. Вначале на той стороне была прокуратура, но постепенно адвокаты выправили дело, и справедливость не за горами. Осталось найти деньги для восстановления здания, оставленного в руинах. В общем, все хорошо. 26 залов на трех этажах. Вместо 222 произведений выставлены 413. Впервые шедевры из «перемещенных ценностей», попавшие сюда в 1945 году и увидевшие свет только сейчас. А это Ренуар, Моне… Есть монографические залы – Сезанна, Гогена, Матисса. Зал символизма, зал художников «круга Леже». Щукин и Морозов были ограничены в собирательстве 1914 годом. Дальнейшее приблизительно. Ни сюрреализма, ни абстрактной живописи, Мондриана, Поллока и других. Вместо них Ренато Гуттузо. Сначала была пресс-конференция для журналистов с последующим осмотром. А на следующий день открытие с угощением, выставленным Bosco. Накануне, Кроха была вечером на праздновании 50-летия Лужников. Поскольку билет передала Эдит Иосифовна, то посадили ее за VIP-столом рядом с Куснировичем, недалеко от Лужкова, Жириновского, прочих депутатов и начальства. Разговорившись с заместительницей Антоновой и узнав, что Лужков 15 лет не был в ГМИИ, после того, как Антонова выразила недовольство строительством храма Христа Спасителя рядом с музеем, Кроха вызвалась подойти к Лужкову и лично пригласить на открытие музея. Что и сделала. Тот только головой мотал, - мол, не получил приглашения, подзывал заместителя. Потом Галя звонила целый день по справочнику, - доставили ему билет или нет? На открытие дома импрессионистов в выгородке перед галереей собрался приглашенный народ, хотя Антонова потом была недовольно, что чересчур много лишних. Выступая, она сказала, что малые потолки придают камерность и интимность в общении с шедеврами, которые писались для интерьеров, а не музея. Швыдкой заметил, что для импрессионистов строилось другое здание – напротив, - куда въехал музей личных коллекций, так как туда не прошло в дверь полотно Боннара. Все вместе с Анатолием Комечем и Александром Морозовым призывали к созданию музейского городка, о котором говорил Иван Цветаев в 1898 году, и который должен возникнуть к 100-летию музея. Олег Янковский обещал, что фестиваль «Черешневый лес» в 2012 году будет посвящен юбилею музея.

После чего все двинулись толпой в музей. Первый этаж, второй, третий. Известные картины перемежались толпой знакомых, - Флярковский и Таня Назаренко, Света Джафарова и Андрей Хржановский, Ренэ Герра и Костя Андрикопулос. После утоления художественного голода, - на лестнице заодно показали живые картины вроде матиссовского «Танца», - пришло время голода физического. В саду напротив Института философии уже расставлены столы, - шампанское и вина, рыбные и мясные закуски, сладости. Кроха была расстроена, что Лужков не приехал, несмотря на все старания, - приглашения ушли к Швецовой. Иван с Крохой сидели с Ренэ Герра и его Ириной. Ренэ рассказывал, как после института его послали в Лион преподавать в лицее, где он пробыл 15 дней, заселившись в отель, оказавшийся публичным домом, где мадам предложила ему скидки, как молодому и постоянному клиенту. То Эдит Иосифовна подойдет и выпьет с ними шампанского, то они с Герра пойдут фотографироваться с Ахмадулиной и Мессерером. Герра знаком с ними еще по Парижу 1977 года, откуда Ахмадулина уезжала беседовать с Набоковым в Монтрё и звала с собой Ренэ. На лужайке дамы представляли «Завтрак на траве» и живую картину Ренуара или Синьяка. Говорили о том, что ГМИИ перешел бывший музей Маркса-Энгельса, а там и Институт философии. Так было тепло, светло и приятно, что Иван только после восьми вспомнил, что обещал быть на лекции Миши Эпштейна в Сахаровском центре, куда они и поехали, а Ренэ с Ириной пошли в метро, чтобы ехать до Киевской и дальше в Переделкино, где друзья оставили дом.

Назавтра открывалась в Манеже выставка «Дмитрий Шостакович. Симфонический век». За полтора месяца до 100-летия композитора. И впечатление она произвела симфоническое. Фотографии Шостаковича и окружающей его советской жизни. Праздники, будни, Сталин в гробу, Хрущев в пионерском галстуке и на трибуне с кукурузой. И афиши фильмов 20-х, и рисунки Елены Гуро, и архитектурные проекты Якова Чернихова (на фоне сообщения, что в ЦГАЛИ исчезло 80% его работ из трех тысяч, там хранящихся), и коллажи Николая Купреянова, и огромные фотографии нот Шостаковича на стенах зала. И множество портретов Шостаковича, начиная с Бориса Кустодиева, и вплоть до Крученыха и Кукрыниксов. Витя Ахломов рассказал им, как снял Шостаковича в Кремле, когда тот уходил с очередного композиторского съезда, который возглавлял. Как он подозвал Ахломова, чтобы не идти одному. Здесь же текст «Антиформалистического райка», написанного Шостаковичем, со строчкой «…ах Глинка, Дзержинка, Тишинка моя». И балет «Болт», и пять романсов на слова из «Крокодила». Последнее более всего убеждало в гениальности, о которой рассказывал Ивану знавший его Михаил Ардов. Хотя лучше бы написал концерт на пятую главу «Этики» Спинозы. Поистине шум времени в нотах. Как писал Шостакович: «Есть разные способы писать музыку. У некоторых рождается мелодия, какие-то ходы, а потом они оркеструют. У меня же музыка рождается оркестрованной. Я слышу ее так. И какой состав оркестра, и какие инструменты. Все складывается в голове. А потом сажусь и пишу. Мне трудно понять, как можно иначе». Иван привык, что мероприятие это еще люди, которых знаешь. Это увиденный при входе в зал Слава Зайцев, рассматривающий альбом к выставке. Кроха ему рассказала, как в Турции на концерте в Аспендесе разговорилась с француженкой, которая оказалась парфюмером, сочиняющей духи для ведущих фирм, в том числе и для него, Славы Зайцева. Что он подтвердил. У входа встретили Тофика Шахвердиева, поджидающего девушку. Иван разозлился на Ольгу Свиблову, которая вроде обещала ему выставку, но на вопрос не ответила и отвернулась. Потом встретил Валеру и Наташу Черкашиных, которых накануне видел в Сахаровском центре на лекции Миши Эпштейна, чей портрет они делали. Они здоровались со Стасом Наминым и пожилой женщиной, которая, будучи похожа на Микояна, могла оказаться мамой Стаса. Тут же была Ирина Федоровна Шнитке, вдова, Галина Шостакович, дочь, Андрей Хржановский, которого встретили на открытии импрессионистов, Ольга Свиблова опоздала, вступив в спор с инспекторами ГАИ, зато сразу стала центром внимания, особенно все поздравляли директора музея архитектуры Давида Саркисяна, которого показывали в передаче «Школа злословия» с Татьяной Толстой и Дуней Смирновой, Иван просмотрел его, не отрываясь. Была Ольга Кучкина, чья повесть, как сказала, будет напечатана в девятом номере «Дружбы народов», а она пишет новый роман. Кучкина попросила сфотографировать ее с Люшей Чуковской. Ахломов с вдовой фотографа Бориса Игнатовича, Клавдией. Из круговерти знакомых, близких, приятных лиц и складывается, по сути, светское мероприятие. Пусть Иван не понял, до какого числа будет выставка, зато факт, что Дмитрий Дмитриевич родился в семье главы палаты мер и весов, он вряд ли когда уже забудет.

На джаз в саду Эрмитаж не первый год едешь в ожидании чего-то особенного, а, попав, разочаровываешься и скоро уходишь, только расстраивая Кроху. Джаз – музыка не толстых, а уходящих. Потрепанные дядечки, вспоминающие, как тридцать лет назад играли в футбол на Пресне или на Песчаной, как слушали полузапрещенных джазменов где-нибудь в ДК «Замоскворечье» или в ДК Общества слепых на улице Куусинена. Много дам, пришедших с подругой, старых пергюнтов, назначивших свидание молодкам. Не складывается даже при прекрасной погоде. Есть и молодежь, лежащая на травке. Ветераны отечественного джаза встречаются на центральной аллее. Вот Алексей Николаевич Баташев с Майей. Вот Володя Данилин, джазовый аккордеонист, который 2 декабря отметит 60-летие. Тут же гитарист Алексей Кузнецов, которому в сентябре – семьдесят, но как огурец. Кроха, помогая Ивану, записывает интервью. Директор фестиваля Михаил Грин, бывший журналист, работавший в АПН в испанской редакции, рассказывает, как в 94-м году во Францию у друзей попал летом на джазовый фестиваль, был очарован и возжелал на родине сделать подобное. Сначала вместе с Алексом Ростоцким создали джазовый клуб на улице Щипок, воспетой художником Володей Любаровым. И в 1998 году предложил тогдашнему директору «Эрмитажу», который и Крохе помогал бесплатно организовывать в саду вечера «Огонька», устроить джазовый фестиваль.

Тогда последний день фестиваля стал первым днем дефолта. Поскольку билеты фестиваля были отданы в кассу с условием возврата денег в течение месяца, они пропали. Что-то отбили на продажах внутри фестиваля, - те же вода, плов, пиво, шашлыки и пр., как-то выкрутились. Главное, понравилась идея садового джаза. Управление культуры поддержало. Недавно посол США напомнил Грину, что в будущем году 200 лет дипломатических отношений между Россией и Америкой, не хочет ли он что-то устроить. В ответ Миша Грин напомнил, что в будущем году их фестивалю десять лет. И решили объединить усилия. Музыканты, что наши, что зарубежные, выстроились в очередь. Будет нечто. Лишь бы погода была хорошей. Потому что погода в садово-джазовом деле – первейшее. Были годы, когда дожди шли непрерывно все три дня фестиваля. А было на земле мир и в человецех благоволение. Но не Ивана формат, - мало знакомых, и потому бродишь, как в юности, боясь, что кто-то станет знакомиться, и вообще непонятно, что здесь делаешь. Кроха, меж тем, опросила Александра Градского, который наел себе нечеловеческий уже живот. Тот сказал, что ходит просто слушать музыку, а участвовать никогда не будет, потому что рок-певец. Зато Крохе понравилось, что Алексей Кузнецов рассказывал как у него будут концерты перед юбилеем. А у Ивана все нейдет с ума разговор с Олей Морозовой о том, что надо бы написать книгу о Москве. Взять тот же сад Эрмитаж. Но слова про Москву отдельно, а жизнь внутри нее сама по себе, со словами не стыкуется. Вечером пришла Кроха и сказала, что после его ухода села на стул и слушала три часа музыку. В конце вечера был хороший венгерский ансамбль. Встретила Зельфиру, которая жаловалась, что цены запредельные, пицца то ли тысяча, то ли полторы тысячи рублей. В общем, не наш праздник жизни. Казалось бы, куда прекрасней, а вот, не умеем радоваться.

Вечер Димы Быкова в «Билингве» был объявлен издательством «Вагриус» как презентация романа «ЖД» за неделю до выхода книги. Устроена была в маленьком зале. Первое мероприятие после пожара и восстановления. Зальчик небольшой, было человек 50-60, которые создавали ощущение сомкнувшейся над Димой толпы. За те несколько минут, что Дима, редактор «Вагриуса» Костанян, Таня Соловьева, отвечающая за пиар, и несколько сочувствующих, стояли перед входом в «Билингву», благо, дождь закончился, Дима успел рассказать, что Малкин с АТВ запретил ему ехать на ярмарку в Китай, поскольку много работы, потом добавил, что, на самом деле, у него нет здоровья и сил лететь восемь часов. Успел спросить у Ивана, когда начнутся погромы, не пора ли уезжать? Спросил у критика Эдельштейна, думает ли тот, что Черкизовский рынок взорвали националисты? Посетовал, что Иван еще не прочитал роман и не может сказать, хорош ли, а Жолковскому понравилось. Сказал, что почитает отрывки с матом. Притом, что мат редактор Шубина убрала, в двух случаях он остался. Когда Иван спросил Костаняна, сильно ли сократили, тот сказал, что страниц триста. Дима, якобы, рад и на полное издание не претендует. А Барметова, печатая роман в двух номерах «Октября», добавил он, сократила еще больше. Впрочем, Иван знал, что Житинский в Питере издал по просьбе Димы двухтомник полного варианта тиражом 50 экземпляров, надписанных автором, и допечатывает по желанию по 800 рублей за книжку сколько кому надо. По этому изданию Дима и читал перед публикой. Все перешли в зальчик. Сначала выступил Костанян, сказав, что книга Дмитрия Быкова стала сенсацией задолго до выхода в свет. Что критики и литературная общественность давно выдвигала версии, о чем она, что в ней такого, и многие предполагали в ней политику. О том, что много говорили, Иван мог засвидетельствовать. Говорил ему сам Дима года два или три назад. Сначала о том, что напишет, и это будет роман века. Потом, что написал, и боится, что евреи убьют. Потом, что боится, что убьют и русские. И даже, стоя перед «Билингвой» и увидев людей с телекамерой, спросил, не думает ли Иван, что его сейчас будут бить и убивать. Но человек с камерой, подойдя, напомнил, что они виделись в Беслане, на что Дима сказал, да, конечно. В итоге, сказал Костанян, на обложке написано, что роман Димы, самая неполиткорректная книга тысячелетия. Как еще охарактеризовать? – сказал он. Многие сочтут ее утопией или антиутопией. Сам Дмитрий Быков считает описанное одним из сценариев будущего. Костанян же уверен, что подобного не будет. Читать, впрочем, роман Быкова «ЖД» интересно. Затем Алексей Львович Костанян подстелил соломки, сказав, что он против рассуждений о книге с точки зрения текущего политического процесса. Да, слово обретает силу в России, как встарь, и писатель может стать властителем дум, и литература опять часть общественной жизни. Но «ЖД» это не политика, а роман, даже поэма. После чего Дмитрий Львович Быков исполнил фрагменты романа «ЖД». Это на самом деле исполнение. Сначала фрагмент, в котором атаман варягов слушал вавилонскую песнь бродячего певца, которую Дима исполнил а ля натюрель, в певческом экстазе. Кроме деятельности поэта, прозаика, критика, публициста, телеведущего, импровизатора, он еще и большой артист. Читает изо всех сил, всей энергией, на высшей ноте. Впечатление потрясающее. Второй фрагмент о пребывании писательской бригады патриотов на фронте. Третий, - чтобы дать равновесное представление, - а речь об охватившей Россию гражданской войне между варягами-патриотами и хазарами-либералами, - как хазары входят в деревню, где хазарянин Эверштейн (не путать, сказал Дима, с присутствующим Эдельштейном, к которому герой романа не имеет отношения) высказывает либеральные взгляды. Роман уже назван русофобским и антисемитским. Алексей Костанян, сидевший рядом, отвернулся, глядя в противоположную стену, а потом вовсе ушел на лестницу, чтобы не иметь к происходящему касательства. Публика, сперва помиравшая со смеху, притихла. Следующий фрагмент заклинание Западного Ветра. А вторая часть книги, как можно понять, и вовсе написана стихами в строчку. Когда герой романа бежит из города в поезде, - под ритм русского стиха двадцатого века. После чего Дима вовсе перешел на стихи, прочитав Балладу о Тифале, о своей избыточности и отчет о страхах. Затем в стиле рэп и на рэперской скорости прочитал «Вторую балладу», а закончил любимой «Двенадцатой балладой». Было что послушать. Профессиональное чтение мастера. Когда спросили о творческих планах, диктофон отключился, а Иван надеялся записать названия десяти книг, которые Дима сейчас пишет, и которые выйдут в этот год. Это и романы «Остров Джопа» и «Список», и биография Окуджавы в серии «ЖЗЛ», и книга о Маяковском для еще одного издательства, и книга статей, и новый сборник стихов, и что-то еще, еще. Не удивительно, что у Димы столько врагов, его трудно выдержать, если не держать перед собой как образец. Потом Дмитрий Бак, как заместитель ректора РГГУ, вручил Диме «Студенческий Букер» за предыдущий роман «Эвакуатор». Получая диплом, Дима сказал, что если дойдет и обещанная награда и денежный эквивалент «Национального бестселлера», то он, сможет отдать деньги на строительство памятника Пастернаку в Москве. А вообще сейчас у него одно желание, - кушать! Да, сказали организаторы, желающие могут взять автограф, а минут через 10-15 поздравить и выпить за здоровье. Но поскольку едой не пахло, Иван тихо пошел к метро.

Выставка фотографики Кати Голицыной «Природа линий» продолжила архитектурные экспозиции Пушкинского музея, прийдя на смену Норманну Фостеру, хоть и не в роскошном Белом зале, но в престижном 31-м зале греческого дворика. Для 42-летней художницы это 42-я выставка, если верить небольшому рекламному проспекту, - каталог обещан позже, как и его презентация. Но выставок намного больше, Катины картины в большой моде. Недаром текст предисловия в каталоге писал академик Д. Швидковский, на открытии выступал легендарный искусствовед Вадим Полевой, текст к видеофильму, который крутят в зале, читает актер А. Филиппенко, а на переходе от Греческого дворика к Итальянскому после открытия рекой лилось голицынское шампанское из Крыма. Известно, что модерн, как и Довлатов, «зазнался после смерти». При жизни его считали дикой прихотью зажравшихся эстетов, нарушением правил гармонии. Сейчас ностальгически наслаждаются его обращением к приватному человеческому общению вместо государственного «большого стиля». Выступавший искусствовед Виктор Пацюков обыгрывал слово «линия» в названии выставки. Она продолжает античную линию, линию Палладио, вспоминали П. Флоренского, для которого линия соединяла точку и волну. Все отмечали, что любовь Кати Голицыной к модерну лежит вне суетливой моды и обзора достопримечательностей, а сосредоточена на решении художественных задач. Внушенных, как сказала художница, ее учителем Владимиром Брайниным. И повторила слова Поля Валери, что живопись дарит вещь такой, какой она была видена единственный раз – с любовью. Всего на выставке представлено около полусотни работ. Архитектурный фрагмент, а внизу висит небольшая фотография дома, с которого она была сделана. Бывший здесь фотограф Виктор Ахломов, который живет вместе с Катей Голицыной в одном и том же кооперативном доме в Угловом переулке, построенном от Союза журналистов, но приютившем и художников, открыл секреты ее ремесла, которому сам ее поучил. Она делает фотографию, отпечаток, по которому потом рисует, а затем репродуцирует картинку в большом негативе, который печатается. Заодно вспомнил ее папу Андрея Кирилловича с многочисленным потомством, вспомнил обретенный рядом с домом старообрядческий храм, занятый в течении сорока лет мастерской скульптора Никогосяна, которому взамен старой Церетели выделил особняк, да и много чего вспомнил, но уже позже, под шампанское. Сама художница не столько принимала поздравления и цветы от друзей и родственников, сколько давала интервью для газет, журналов, радио и телевидения. Рассказывала о печальной судьбе архитектурных памятников, включая знаменитый дом Веневитинова, от которого остался один фасад, за которым живут бомжи, о друге и учителе Брайнине, о фотографиях Пальмина в альбоме «Русский модерн», о любимом фотографе Себастио Сальгадо, о том, что крутилась вокруг десятка одних и тех же домов, цитировала Поля Валери, что когда берешь карандаш в руки, тогда и видишь по-настоящему вещь, рядом с которой жил десятки лет. И впрямь, что любить в жуткой Москве, в которой нельзя жить, но только пересекать ее в метро или автомобиле, не гулять, а затворяться в доме и на презентации, - только модерн остается. Где фрагмент кованой ограды, где кривая оконного проема, где вид из окна напротив, где фрагмент интерьера, где лепная деталь, что остались на живописных полотнах Владимира Брайнина. Ну да, беглецы в иную реальность, чего с нас взять. Тем временем Голицынское шампанское продолжалось литься рекой. Валера и Наташа Черкашины рассказывали, как два дня назад приехали из болгарского фотографического лагеря на берегу Черного моря, где сделали серию «Летающий лагерь», какие свободные нравы были в этом странном месте, где только они ложились спать и приходили на завтрак. Володя Брайнин жаловался, что с его выставки в Новом Манеже больше десятка картин уехали в Японию, полтора десятка – в Америку, но там ничего не получилось. Сын Кирилл уехал Ливан брать интервью у Насраллы для программы на первом канале, он беспокоится. Татьяна Пелипейко с «Эха Москвы», вспоминая экстремальный опыт в Сербии, утешала, что все обойдется, у нее памятка, как вести себя при артобстрелах. В результате, Ваня с Крохой так набрались с тусовщиком Петром Михайловичем, что потеряли Феликса Березнера, потом потеряли друг друга, в итоге Иван добирался домой часа три, попав во все пробки на дорогах и во все канавы по обочинам. В этом городе нельзя жить. Если это модерн, то, что классицизм?

Сначала долго звонили и писали то из театра «Практика», - режиссер Эдуард Бояков должен был ставить действо к 65-летию Сергея Довлатова. Потом то же из издательства «Махаон», выпустившего книгу неизданного. Потом пришло письмо, что из-за наплыва публики Ивану полагается два билета. А какие билеты, если половина девятого вечера, начало в семь, полоса в газете не подписана, хоть материалы засланы в половине четвертого дня, фотографий не выставили, и вообще идет дождь. Ливень, на самом деле, был невиданной силы, - полтора дня самолеты отгоняли тучи от начальства в день города, и тот, наконец, излил все, что накопилось. Пока Иван дошел под зонтом до метро, в туфлях хлюпала вода, а пиджак, сумка и рубашка были насквозь мокрые. Решил ехать домой, но вот «Менделеевская», и, мокрый, все-таки зашел на вечер к его окончанию. Первая девушка, которая вышла из зала, коллега из «Вечерки», сказала шепотом: вы видели, какой ужас, читали по бумажке… Другая коллега сказала: Катя под это дело получила сто тысяч долларов, понятно, что будут издавать здесь, поняли, где золотая жила. И посмотрела на фуршетный стол, вокруг которого толпились бывшие зрители, а нынешние участники праздничного вечера. Они, говорит, тут с утра пьют, с презентации книги в четыре дня. Однако, пили умеренно, чем удивили заехавшего из Питера писателя Валерия Попова, автора бессмертной шутки, что «Сережа Довлатов зазнался после смерти, а так за водкой бегал». Он собирался потом с избранными друзьями идти продолжать в «Петрович», от чего его отговаривали женщины, а он с ними соглашался, но было видно, что пойдет. Режиссер Евгений Цимбал, с которым Ивана когда-то знакомил Коля Климонтович, ответил на вопрос участвовавшей в вечере Ольги Друбич: «Ну, как?» - «Не без самодеятельности». И поведал, как под ногами беременной Саши Довлатовой, сидевшей рядом с ним, разверзся пол – по прихоти постановщика, и его самого едва не вырвало, когда он глянул в пропасть, а что же с бедной женщиной? Ольга Друбич сокрушенно покачала головой, и пошла дальше. Подошел искавший своих близких Александр Филиппенко, который тоже читал со сцены, но ему Женя Цимбал не решился давать оценки, а продолжил рассказывать Ивану, что снял фильм о Зощенко и Олеше, а только что о «Красном Сионе», о еврейских земледельческих поселениях в Крыму по материалам фотоархивов, найденных в бывшем музее атеизма в Казанском соборе. Несколько ящиков стеклянных негативов фотографий жизни в еврейских колхозах, которые должны были составить еврейскую автономию, а не дальневосточный Биробиджан, а также фильм Абрама Роома по сценарию Маяковского, Лили Брик и Шкловского стали основой его 52-минутной ленты, которую негде презентовать, поскольку Дом кино открывает сезон в октябре, но к тому времени его собрался сносить Никита Михалков и строить 18-этажное здание под офисы и развлечения, поскольку собрался распускать союз кинематографистов, - те, кто с ним, и так с ним, а кто не с ним, тех не существует, стало быть Дома кино не надо. Казался озадачен вечером писатель Анатолий Найман, который два дня как вернулся с дачи и жизнью доволен, но пришел на вечер к восьми и не нашел места, кроме как на балконе, чем и озадачен, поскольку кто был ближе него к покойному… Остальные тусовались напропалую – Петр Вайль и Елена Скульская, жена Лена и дочь Катя Довлатовы и половина выступавших, вроде Дапкунайте, Гоши Куценко, Вырыпаева, Гришковца, Цекало и прочих, которых Ваня не видел в толпе, они, прочитав, быстро ушли. По оживлению фотографов, обступивших Виктора Шендеровича, было ясно, что им снимать некого, а Татьяна Гринденко и Владимир Мартынов стояли скромно, как Александр Мамут, видимо, оплативший все это под ключ. А вот Крохе очень понравилось и то, как читали – и автобиографические рассказы, и о друзьях, и о зоне, где был вохрой, и о загранице, и обо всем. Хороший вечер, сказала она, и только ей Иван верил, потому что у нее абсолютный вкус, как слух у Бетховена, даром, что глухой. И журналисту и писателю Толе Макарову все понравилось, потому что извинился, что не время и не место, но у него выходит толстый роман о жизни, и он позвонит, когда книга выйдет, чтобы передать. И архивист Александр Парнис сказал, что если надо что-нибудь о Бабьем Яре, которому 60 лет, чтобы к нему обратился. Парнис, в частности, был на митинге 1966 года, сорок лет, между прочим, прошло. Но, главное, Крохе вечер понравился, и как Друбич читала, и какая она красивая, и как Воропаев читал, и письма к жене, все очень деликатно, а хуже всех прочли Гоша Куценко и Саша Цекало, другой уровень. А на выходе всем давали по книжке Довлатова «Речь без повода… или Колонки редактора». А на улице оказалось, что и дождь закончился. Вот ведь как бывает.

Хороший день начинается по расписанию, а заканчивается неожиданно. Начался пресс-конференцией об очередной книжной ярмарке. Техническая работа взять бейджики для аккредитации, узнать информацию, вернуться домой и в течение часа отправить статью в номер. Что все будет происходить в трех павильонах. Что от метро «Ботанический сад» будет идти автобус, и для тех, кто аккредитован, он бесплатный. Что участников от восьмидесяти стран две с половиной тысяч фирм. Что взрослый билет 50 рублей, льготный 20 рублей, детей до 10 лет бесплатно, а в «детский» павильон все билеты бесплатные. Что основной гость ярмарки Франция, в ответ на прошлогодний прием российских писателей в Париже. Что приедет десяток французских писателей. А кто это, - спрашивает Иван коллегу, - там у входа, не Бернар ли Вербер? – Он самый, - отвечает коллега. Автор «Муравьев», «Танатонавтов», «Ангелов», «Богов» и прочей муры, реклама которой наклеена с портретом автора на станциях метро. Иван читал пару романов, - может, другие лучше, - но читать без смеха было. Вербер идет нарасхват, как горячий пирожок, Иван его поснимал, сильно похож на Игоря Яркевича, когда тот трезв, то есть не красавец. Вербер порадовался, что его в России знают. И страна хорошая, девушки красивые. Девушка Маша из музеев Кремля сказала, что у них тоже будет стенд на ярмарке, но книжищу об Оружейной палате они выпустят в октябре, и будут презентовать в Кремле же. Следующим номером была презентация в Музее личных коллекций ГМИИ выставки и книги Галины Быстрицкой «Артография». Книга, в которую вошли тысяча и одно изображение пяти путешествий, тексты, написанные кучей авторов, вроде Васи Голованова, Елены Фанайловой, Юлии Идлис, Андрея Толстого, и она была настолько роскошной, - в картонной коробке, с буклетом, посвященным авторам, - что все стали гадать, откуда деньги. Что их смогло выделить лишь федеральное агентство по культуре во главе с Заволокиным, - верилось с трудом. На стене висели картины Галины Быстрицкой, мощная пастозная живопись типа французской школы 1920-1930-х, и фотографии, с которых картины писались, и тексты о Венеции, деревне Жупеево, о японских и отечественных стариках. Выступали люди, вроде тех же авторов текстов или Аркадия Ипполитова, хранителя итальянских гравюр Эрмитажа. Раздали подарки с постерами, майками, на которых спереди картинка Артографии, а сзади цитата из Поля Валери: «Назначение живописи неясно». Угощали на заднем дворе музея индийской кухней, щадящей, не острой, разве что соусы было остры. Все это начало. А в Новом Манеже будет продолжение в виде фестиваля искусств, на котором и картины висеть, и писатели с поэтами читать, и фотографии модной Татьяны Либерман. Кстати, Иван спросил Сашу Панова, стоит ли ехать в субботу в Зеленоград на «Артполе», - первое было год назад на Рублевском шоссе и понравилось, было солнышко, коньяк, трава, просторы и фейерверк вечером под луной. Саша сказал, что по нужде писать в «Ведомости» посмотрел выставку, ничего особенного, будет VIP-загородка для журналистов, у него в Зеленограде дача, есть куда отползти, но все будет на пустыре перед местным заводом, и особо смотреть нечего. Иван понадеялся, что с утра будет дождь, и вопрос решится сам собой. Пока же они с Крохой порадовались Васе Голованову, которого не видели сто лет. Он писал в «Новое время», но ему не выделили твердую зарплату, и он ушел в «Труд», чтобы тот опять сделал из него человека. Теперь печатает раз в две недели отрывки из дневника путешествий, вернулся из Грузии, вообще доволен. Особенно после того, как вернувшись с телесъемок «Последнего героя», для которых писал книгу, оказался на излечении в клинике, где на вопрос лечащего доктора, сколько он помнит цифр, собрал знания в кулак и оказалось, что три цифры. Какие не сказал. Тем более, что все в прошлом. После чего они переулками пошли из Пушкинского музея на Волхонке через Знаменку в музей архитектуры, поглядывая по сторонам на картины труда и быстрых темпов реконструкции Москвы. Шли на выставку Михаила Белова, что открылась в Аптекарском приказе Муара. Белов, которому исполнился «полтинник», один из классиков «бумажной архитектуры», он, да Юрий Аввакумов, да Михаил Филиппов, что построил «Римский дом» во 2-м Казачьем переулке, который, по словам Крохи, принадлежит краснодарскому представительству. Белов в свое время схватил больше всего международных наград - два с половиной десятка. А теперь строит реальные дома в странном ностальгическом ключе тоски по мировой культуре. Например, «Помпейский дом» в Филипповском переулке Москвы. Крохе дали роскошный каталог с чертежами, фотографиями и автобиографическими рассказами о детстве сына военного. Поглядев на концептуально красный фуршетный стол, который отчаянно разоряли гости, - на вкус он был не столь грандиозен, как на вид, - и, взяв каталог, они обнаружили, что никого почти не знают. Толпа, а знакомых нет, сплошные студенты, друзья и коллеги чужого человека. Так что, увидев Леонида Бажанова и Сергея Бархина, обрадовались как родным. Ну, а когда вышли из ворот Муара и, идя к метро, увидели вылезающего из машины Резо Габриадзе, счастья не было предела. Обнявшись, Кроха предложила его сфотографировать. Резо осмотрелся, на каком бы фоне это сделать. Кроха предложила на фоне барельефов бывшей Ленинской библиотеки. Резо посмотрел: «Дарвин, Тимирязев, Ломоносов? – Нет, они материалисты. Павлов? Ни в коем случае. Я с детства запомнил его записки о поездке в Венецию. Как он ее ругал, как она ему не понравилась! Я это с детства на всю жизнь запомнил. А когда приехал в Венецию, понял, почему ему там не понравилось. Там нет тротуаров, а, значит, собак нет. Резать некого!» И, обнявшись со смехом, они разошлись в разные стороны по-прежнему прекрасной жизни.

Жизнь, как известно, состоит из исполнения желаний. Чего хотел, то и сбывается. Почему-то при этом не радуя. Как Иван любил, как мечтал о книгах! А теперь даже посещение книжного магазина ввергает в подобие депрессии. Что же говорить о книжной ярмарке на ВВЦ, чье гигантское поле перейти – не жизнь прожить. Каждый раз, когда бывал там, ввергался в депрессию, хотя давно старался даже по сторонам не смотреть, чтобы в книги не вглядеться, не соблазниться ненароком, таща потом тяжеленные пакеты два километра до метро. Люди, вот, что его интересует. Люди, у которых может узнать, что на книжной ярмарке происходит, поскольку послан от газеты с заданием. А то бы только его там и видели. Все равно дома все балконы, стенные шкафы, серванты, трельяжи и антресоли в книгах, ставить некуда, дышать нечем, - прочитать невозможно, потому что давно читает из сети и компьютера. И Крохе был дан наказ, - смотреть не на книги, а по сторонам в поисках людей. На депутата Митрофанова из фракции Жириновского, который кричал что-то со сцены, внимания не обращать. А первым нормальным человеком оказался Тимур Кибиров, который искал для себя и 15-летней дочери Саши английские книги, для чего, собственно, сюда явился, потому что все остальные книги ему приносят сами издатели на радио «Культура», где он ведет передачу. Следующим оказался Петя Алешковский, который тягал пакет за пакетом в свою машину, стоящую около павильона. Но Иван отвлекся, потому что рядом с депутатом и поэтом Евгением Бунимовичем шел Григорий Явлинский, который и наговорил ему на диктофон. С Женей Бунимовичем он договорился встретиться позже на презентации его проекта «Поэзия на мобильниках», и с Крохой отправились искать пресс-конференцию израильского писателя Амоса Оза. Микрофон не работал, шум стоял сильнейший, с разных сторон павильона люди кричали в работающие микрофоны. Иван поставил диктофон, будучи неуверен, что он что-то запишет, но потом оказалось, что слышно хорошо. Сфотографировали писателя. Он говорил резкими фразами, умело, смачно, хотелось, чтобы он говорил еще. Видно претендента на Нобелевскую премию по литературе. Шли, щелкая фотоаппаратом. По фотографиям только и можно восстановить, кого видел и в какой очередности. Перешли с Крохой в 55-й павильон, где среди детских издательств таилась встреча с придумавшими мобильное издательство поэзии. Перед тим увидели поджидавшую за углом Веру Павлову, которая рассказала, что издательство АСТ выпустило толстую книгу тысячи и одного ее стихотворения о любви, переписанных ею от руки и напечатанных в таком виде в количестве трех тысяч экземпляров. Книга называется «Письма в соседнюю комнату». А рукописный вариант хочет продать какому-нибудь олигарху: тысяча и одна страница по стихотворению. Саша Гаврилов, редактор «Книжного обозрения», просто обомлел, увидев такую книгу, выпущенную таким издательством. Вот что времена делают с коммерческими начинаниями. Записал Иван Сашины впечатления о книжной ярмарке. Между тем, началось представление проекта «Поэзия на мобильниках». Профессор РГГУ Дмитрий Бак, поэт Игорь Иртеньев вдобавок к вышеперечисленным рассказали о хорошем, почитали, кто мог, стихи. Пошлешь SMS по номеру 7 (909) 908-77-99, и тебе каждое утро будут посылать по свежему стихотворению. В сентябре – Веры Павловой, в октябре – Владимира Салимона, в ноябре – Игоря Иртеньева, и так далее, год кряду. Иван название придумал «Входящие стихи – бесплатно!» - но тут же забыл. Хорошо, что записал. Иртеньев для зачина прочитал стихотворение про дебила с мобильником, который, как начал читать стихи с этого мобильника, так слюна течь изо рта перестала, и выправился. Бунимович сказал, что Вера Павлова пала жертвой его цензуры. Он не пропустил ее широко известное в узких кругах «Подражание Ахматовой» про слово на стенке лифта, которое «перечитала восемь раз». Вера сказала, что отобрала стихотворения, которые в блогах интернета цитировались за три месяца наибольшее число раз. И «Подражание» тоже. Композитор Ираида Юсупова показала на экране свою симфонию для мобильных телефонов. Когда перед началом концерта просят: включите свои мобильные телефоны, и SMS-сообщениями постепенно включают, как единую народную симфонию. А они с Крохой оказались на презентации издательством «Время» в большом конференц-зале победителей конкурса детской книги «Заветная мечта». Послушали, что Боря Минаев говорил, дико волнуясь, со сцены, где сидел он, да победитель конкурса со сложным именем, написанным на книге, которую Кроха взяла домой, да Ивану недосуг посмотреть, и Гоша Урушадзе, как куратор этого странного и загадочного очередного фонда, и писатель Эдуард Успенский, чего больше. И пошли дальше, вперемешку с начинающимся и заканчивающимся дождем. И встретили Мариэтту Чудакову, которая искренне удивилась, что мы ее узнали, рассказав, что собирается ехать на машине из Владивостока в Москву, пропагандируя книгу Гайдара и что-нибудь хорошее. И дала свой е-мейл, чтобы обязательно написали. И какая-то случайная тетя подошла, извинилась, пожелала ей здоровья, сказала, что любит, и чтобы она чаще выступала на радио. Так что Мариэтта Омаровна даже позвала дочку, чтобы та видела, что происходит. Но тут дождь припустил изо всех сил, а они припустились к метро. Хорошего помаленьку. Пора и честь знать, книжки читать.

Хочется спать, болит голова, то ли осень ненастная, то ли день, то ли заболел. Но надо бежать на выставку Рембрандта в Пушкинском музее, срочно возвращаться домой, писать три с половиной страницы в вечерний номер, отсылая с фотографиями. Потом на выставку в галерее Татинцяна глянцевого фотографа Стивена Кляйна, фотографировавшего Мадонну, в надежде, что, быть может, заявится она сама. При этом она все откладывает прилет, новый фотоаппарат отказывается фотографировать, забыл дома кошелек с деньгами и проездным, - впечатление, что террористами снесли Ивану башни-близнецы. Выставка Рембрандта с его предшественниками и последователями открылась в Пушкинском музее, как обещано. В год 400-летия Рембрандта выставки, ему посвященные, не показывает ленивый. Каждый пытается найти ракурс показа, поскольку большой выставки никак не получится, - каждый музей придерживает картины для себя, делиться не хочет. ГМИИ решило сделать выставку Рембрандта и его круга, имея в виду, что «рембрандтов» в музеях и в частных коллекциях столько, что создано специальное общество экспертов, решившее определить подлинность картин и рисунков голландского гения. В итоге, недосчитались таких работ первого ряда, как «Давид и Саул» из музея в Гааге, «Воин в золотом шлеме» из музея в Берлине, «Польский всадник» из галереи в Нью-Йорке. И «Явление Аврааму трех ангелов» из Эрмитажа объявлено работой ученика, по которой Рембрандт прошелся рукой мастера – особенно по лицу и крыльям ангела. А вот «Изгнание торгующих из храма», попавшее в ГМИИ из коллекции дореволюционного парфюмерного короля Генриха Брокара, работа, которую Игорь Грабарь считал «искусной подделкой», держится до сих пор, к гордости Ирины Антоновой. Зато рисунки, которые показывались музеем на выставках, как принадлежащие Рембрандту, пересмотрены. В итоге, осталось четыре несомненных, несколько приблизительных, еще несколько – другого авторства. Представлены на выставке все – как итог «ревизии Рембрандта». Или, например, привезли автопортрет Рембрандта из французского музея Гране из Экс-ан-Прованса – неряшливая живопись, которую считали то подделкой XYIII века, то работой ученика. Оказался сам Рембрандт. Редкий случай обратного пересмотра. Причина, во-первых, работоспособность маэстро. Когда описывали за долги имущество 50-летнего Рембрандта, в описи было двадцать огромных альбомов рисунков художника, сделанных «для себя». Работал с учениками. Начнет работу, поставит лицом к стене, вернется через несколько лет, как в случае с эрмитажной «Данаей». А то и не вернется. А после смерти какой-нибудь ученик допишет, благо подпись мастера. Или, наоборот, может пройтись рукой мастера по работе ученика. Выставка большая, хорошая. В Белом зале, кроме наших «рембрандтов» с его школой, пять картин из музея Метрополитен, французский автопортрет. В Метрополитен в ответ поехали хорошие картины для их выставок. Эрмитаж дал пять картин школы Рембрандта, а самого не дал, - просили три картины, но одна там, другая сям, третью нельзя вывозить из-за неважного состояния. А за пять работ учеников ГМИИ дает пять картин на выставку Семенова-Тян-Шанского. Антонова сказала, что были опасения, что из-за кражи в Эрмитаже запретят перемещать до полной проверки во всех музеях России. Обошлось. Рембрандт пересчитан, его перемещать можно. Рассказала о будущих выставках. Приедет святой Себастьян де Мессины XY века из Дрездена. Его отреставрировали, и он заблистал всеми гранями. Рядом создадут контекст к этому покровителю стрелковых искусств и борьбы с чумой, - античный атлет, плачущий раб Микеланджело, гравюры и рисунки. На «Декабрьские вечера» покажут «Маски» - от древнеегипетских, японских и шаманских до венецианского карнавала и «мирискусников». Вторая часть вечера развернулась в галерее Гари Татинцяна, где выставка Стивена Кляйна, посвященная фотосессии Мадонны. Сама дива никак не приезжала на концерт, - приезд откладывался: вчера не приехала, с утра не приехала, массажист приехал, стало быть, сама будет. Тусовка разогрета ожиданием. Фотографировали Артемия Троицкого и Андрея Макаревича, ресторатора Аркадия Новикова и художницу Натту Конышеву. Ждали главное блюдо. Федор Павлов-Андреевич объявил, что должна приехать VIP-персона и надо подождать, в зал не входить. Все загудели, попивая шампанское и коньячок. Вдруг въехала прямо в огороженный загончик черная машина, теле- и фотокамеры напряглись, народ подался вперед, охрана подала всех назад, кто-то маленький, беленький прошмыгнул внутрь, и все стали ждать, когда Мадонна (она это была или не она?) подастся назад. Опять напряглись. Маша Жук, пиар-девушка агентства Феди Павлова-Андреевича, рассказывала, что когда Мадонна вошла внутрь на выставку Стивена Кляйна, всех пробил такой мандраж, что не могли говорить. Фотографы подтянулись к дверям. Охрана отодвинула назад. Что-то прошмыгнуло назад в машину. Мадонна, не Мадонна? Кроха решила, что это «институт Сербского, назвать себя Мадонной». Вспомнили анекдот, как в компании психиатров обсуждали молодого человека и спросили, кто его девушка. Кто-то сказал: «Она переводит с сербского». Коллега изумилась: «переводит с Сербского в Кащенко?!» Вот тот случай. Но Ивану удалось щелкнуть вовремя и попасть в кадр. Далее толпе были представлены спонсоры на фоне фотографии Мадонны во дворе. Далее все потянулись в зал, где на первом этаже три инсталляции с Мадонной, в подвальном этаже – фотографии Мадонны. Заодно увидели Иосифа Бакштейна и Олега Кулика, который, если бы даже думал укусить Мадонну, вряд ли смог. К тому же он с бородой, солидный художник. Соединение арт-критиков и художников с модной московской тусовкой производило сильное впечатление. Сам Стивен Кляйн, кажется, уехал с Мадонной, никто его больше не видел. Толпа шаталась туда, сюда. Агентство раздавало немногим избранным приглашение на ужин. Билайн рекламировал себя в качестве спонсора, раздавая даровые сим-карты. То же делало шампанское. Все было весело и хорошо, особенно, если вовремя уйти к метро Китай-город по ночной и пустынной Ильинке.

«Гурман» в интерьерах: днем книги, вечером мебель. А начиналось все культурно. Ольга Морозова, хозяйка одноименного издательства, пригласила в клуб «Реставрация» на презентацию книги француженки Мюриэль Барбери «Лакомство». Кулинарное направление книги сулило адекватные развлечения. Ожидалось присутствие людей из французского посольства, оказавшего финансовую помощь при издании. Да и в клубе, что находится по тому же адресу, что бывший музей кустарного искусства Морозова и Мамонтова в Леонтьевском переулке 7 (бывший Станиславского, недалеко от музея), где придумали матрешку, - Иван никогда не был. Кроха там общалась тут с Владимиром Ашкенази, с джазменами, которые любят после выступлений провести джем-сешн, а он не был, а ему тоже ведь интересно. Ожидания оправдались. Ольга собирает людей их круга, вот он и увидел Диму Бавильского, рассказавшего в тему, что Елена Костюкович, переводчица Умберто Эко, через две недели издаст толстенную книгу под названием «Еда», предисловие к которой Эко написал, а там, поди, сам Эко на итальянский переведет. И сам Дима закончил роман, который писал три года, и книга войдет в число семи, которые намеревается выпустить издатель интернет-газеты «Взгляд» и «Буржуазного журнала» Константин Рыков, если ничто его не отвлечет. Тут увидел и Павла Басинского, который вернулся из Ясной Поляны, где объявлен шорт-лист лауреатов – Алексей Иванов, Дина Рубина с романом про Ташкент и продвинутый писатель со странным именем, которое Иван, подивившись, тут же забыл, потому что надо записывать, но можно найти его роман в «Сибирских огнях». Действительно, посмотрел в Гугле и увидел: Виорэль Ломов, роман «Архив». Не надо записывать, и так сохраняется, надо уметь искать. Тут же была Клариса Пульсон, Михаил Визель, еще с десяток хороших людей. Столько же, поди, не пришло. Потому что Ольга Морозова встала к микрофону, взяла книгу, позвала сесть рядом переводчицу Нину Хотинскую и начала презентацию. А надо сказать, что Иван только что взял интервью у Ольги для журнала «Новое время», которое готовило блок материалов, посвященный всяким книжным делам. Там, в частности, она сказала, что издательство «Иностранка» (она имела в виду «КоЛибри») с ее давними знакомыми Сергеем Пархоменко и Варей Горностаевой взяло один в один ее макет книги Петра Вайля «Гений места», вышедший в 1999 году в «Издательстве Независимая газета», и в этом году тиснуло ее у себя. Благо, права на книгу кончились, и Вайль передал их другу Сереже, а с художником Андреем Бондаренко и вовсе договора не заключалось, он и рад получить еще гонорар, плохо ли. И все ничего, да ее обидело, что они не позвонили ей сказать это, и теперь продавцы в магазинах уверены, что продают ту же книгу, то есть вышедшую несколько лет назад в НГ. «Новое время» это напечатало, Сергей Пархоменко тут же прислал письмо, что подаст в суд, защищая честь и достоинство, если не будет опровержения тем же шрифтом, в том же объеме и на том же месте. Иван написал извинение, что написанное в интервью неправда, потому что «Гений места» переиздан в том же самом виде не в «Иностранке», а в «КоЛибри», и он всех ввел в заблуждение. А «КоЛибри», как значится в интернете, это особый проект «Иностранки». Напечатали, и Пархоменко тут же написал следующее письмо, что «КоЛибри» - не «особый проект», а сам по себе. Отвечать на это Иван не стал, поскольку ясно, что Сергей в любом случае последним выкрикнет «сам дурак». Тем временем он узнает, что «Новое время» продано издательскому дому Родионова, что придет новая редакторша, всех уволит, наберет новую команду, и вот тебе, бабушка, гений места. Оля же Морозова рассказывает, что роман «Лакомство» первая книга загадочной молодой француженки, у которой больше книг за шесть лет не вышло. Сама книга похожа на «Парфюмера» Зюскинда, только герой – гений вкуса, супер-гурман. И переведена на дюжину языков. И с трудом нашли пару фотографий авторши. И никаких сведений, кроме того, что у нее продвинутое экономическое образование. Тут же переводчица встает и говорит, что прочла книгу шесть лет назад, когда та вышла, мечтала перевести, но издатель не подворачивался. И вот нашлась Ольга Морозова, ангел переводчиков, поскольку не подгоняет, расплачивается в срок. Что у каждой главки в книге свой вкус, и она узнала вкус сашими из книги, не пробуя блюдо в реальности, а, когда попробовала, в книге оказалось вкуснее. Это книга ярких ощущений, когда через вкус передается многое и о мире, и о герое. Потом, отвечая на вопросы, Ольга рассказала о многочисленных планах издательства, вспоминая на ходу о новых и новых книгах – о кулинарии, включая переводы, воспоминания некоего автора о еде и выпивке советской эпохи, Джоан Харрис новая книжка выйдет, жаль нет Лены Дьяковой из «Новой газеты», потому что ее папа сделал по книжке ежевичное вино, и ничего, жив остался. И Орхан Памук заканчивает нон-фикшн и роман о музеях, и некий русский автор написал занимательный «шпионский роман» из жизни Китая YIII века, и роман выйдет через месяц, а он пишет второй – из жизни Ирана того же YIII века с тем же героем, «Любимый сокол дома Аббаса», и Зэди Смит переводится на русский, и Акройд, с которым вчера обедала и ужинала, что-то обещал. Все замолчали, потрясенные, и официальная часть закончилась, и все стали выпивать и закусывать вкусными вещами. А Оля, подсев к их столику, стала рассказывать как ела с Питером Акройдом и его молодыми друзьями в «Петровиче». Познакомилась с писателем она на глазах Ивана на пресс-конференции в «Балчуге», где некий журнал объявил о том, что везет Акройда по русским городам в направлении Михайловского на предмет последующего описания. Но три из четырех музеев по пути их следования были закрыты. Более того, оказалось закрытым Михайловское! Впрочем, это можно было ожидать по ходу пресс-конференции, когда приглашенный переводчик, оказалось, знал язык приблизительно, передавая в двух словах смысл речей Акройда. Но когда Морозова показала Акройду изданный ею «Лондон», он растаял и полюбил ее на всю жизнь, потому что наш парень. И обед-ужин в «Петровиче» это подтвердил. И то, что Оля заказала им –солянка, квашеная капуста, огурец, красная икра, - и то, что она собиралась издавать (английская старушка, уйдя на пенсию, написала о викторианском Лондоне, а Акройд ее читал и понравилось), и то, как она воспринимала Лондон и лондонцев, - все понравилось. Так что на вопрос, когда она приедет туда, и на ответ, что надо списаться со знакомой, Акройд чуть ли не хлопнул по спине, сказав: «Останавливайся у меня!» Ольга была полна впечатлений, и жизнь удалась. Они же с Крохой вышли на улицу, было тепло, хорошо, солнечно, у театра Маяковского играл духовой военный оркестр, стояла толпа, и на вопрос, что происходит, люди говорили: «Арцибашеву 55 лет», и такая благодать, что Кроха вспомнила, что в Большом Манеже открывается выставка интерьеров журнала «Мезонин», и она аккредитовалась вместе с ним. Они, не спеша, дошли по Никитской к Манежной площади, а Кроха по дороге узнавала по лицам, кто из прохожих идет в консерваторию, а он удивлялся ее способностям. И в Манеже, не успели мы войти, девушка на входе спросила ее: «Вы – Кроха?» и тут же дала пакет с буклетом и резной шкатулкой. Но он был сыт и слегка пьян, особого интереса к жизни не испытывал, а испытывал комфорт. Кругом были красивые интерьеры, и на столах налитые рюмки с водкой, коньяком, соком, чаем, конфетами, журналами, буклетами и чем-то еще, на что он и смотреть уже не мог. Поэтому увидел Александра Гафина, и Павла Каплевича, и Александра Журбина. Потом увидел почетную гостью недели декора – ее королевское высочество принцессу Майкл Кентскую , - которую, кстати, видел на неделе декора в прошлом году, только это было в ЦДХ. Словно не прощались. А потом ходили по залу, заглядывая то туда, то сюда. Кроха понимала гораздо больше его, брала рекламные проспекты, говоря: «это именно то, что мне надо», имея в виду роскошный стол, шкаф, лежавшие на столе зеленые яблоки семеренко, выпукло-вогнутое зеркало и что-то девичье, вроде задрапированных в витринах чехлов для туфельки, для чего-то важного, - так радовалась и смеялась, что даже забыла, для чего именно. И обращала внимание на английские интерьеры. А Ивану понравился «Дом с карманами» знаменитой группы архитекторов «Арт-бля»: покосившаяся халупа бомжа с торчащими пакетами для хранения полезного хлама с пластмассовой тарелкой внутри. Или, на худой конец, игрушечный интерьер под названием «Домик у моря», придуманный Рустамом Хамдамовым, которого не видел, и Викторией Кручининой, которая была в роскошной шляпке. Кто-то выпустил туда котенка, который залез на стул, на стол, а потом спрятался под игрушечным шкафом. Но когда организаторы выставки собрались все открывать, и народ бросился к водке, сокам, шампанскому и коньякам, они пошли оттуда в сторону метро. Все началось интеллигентно и так же точно закончилось.

Выставку Эрика Булатова в Третьяковке на Крымском валу, как едва ли не главное событие к 150-летию галереи, Иван воспринимал со скепсисом. Слишком помнил работы типа «Слава КПСС» на фоне неба или «Иду» на фоне того же неба. Кажется, еще Николай Филипповский печатал их на обложке журнала «Человек и природа» в конце 80-х. Какая тут классика. Чистой воды и неба концептуализм. Но Иван человек внушаемый, и общее возбуждение передалось и ему. Они с Крохой собирались быстренько побыть на пресс-конференции, а потом пойти на презентацию альбома Кати Голицыной в античный дворик ГМИИ, на выставку старых открыток Немецкой слободы в музее народного творчества на Делегатской в присутствии посла Германии, потом в Гостиный двор на выставку охотничьего оружия, да мало ли чего бывает в Москве в теплый вечер начала осени. Но, увидев множество накрытых столов в преддверии будущего фуршета на всем первом этаже Третьяковки на Крымской, сильно задумались и в планах пошатнулись. Особенно Иван. Кроха же успеет на такси съездить на выставку Кати Голицыной, отдать ей несколько экземпляров газеты со статьей о ней, выпить голицынского шампанского брют, взять альбом с Катиным автографом и вернуться ровно к концу открытия. Но это потом. А сначала они взяли альбомы Эрика Булатова, побыли на пресс-конференции. Атташе по культуре Жоэль Бастенер сказал, что у Франции есть традиция давать приют русским художникам и политическим эмигрантам. Эрик Булатов скажет, что эмигрантом себя не считает. Просто советская жизнь, когда приходилось полгода тратить на зарабатывание денег детскими книжками, которые делал с Олегом Васильевым, мешала чистому творчеству. А в Париже после выставки 1988 года в Центре Помпиду ему были созданы все условия. Вот они с женой и решили уехать работать. Нынешнюю российскую жизнь он воспринимает еще с трудом, островками понимания. Может быть, постепенно переберется обратно, благо энергия тут так и хлещет. Потом на фуршете они разговорились с Алешей Беговым об этом. Бегов получил во Франции гражданство, - случай на миллион, - у него меценат, который покупает работы и поддерживает его. У него родился во Франции сын Иван и рвется туда учиться и жить, - здесь он только пошел то ли в первый, то ли во второй класс. В общем, жена с сыном уедут в Париж, а он будет ездить туда-сюда, поскольку там скука скучная, а здесь энергия, небо, люди, интересно. Тем временем, Андрей Ерофеев рассказывал, что в России пропал главный современный художник. Путин едет на встречу большой восьмерки, а ему показать некого, не позориться же с Церетели, и он везет показывать давно умершего Пластова. А вот вам, пожалуйста, живой классик, - Эрик Булатов, который подходит по творческим и профессиональным статьям, и по человеческим. Типа, кушайте на здоровье новые формы старой станковой картины. К выставке был снят двухчасовой фильм разговоров с Эриком Булатовым в Париже и в Москве. Будут лекции, обсуждения, круглые столы, выступления художника. А пока что все, окружив Эрика Булатова, поднялись в залы, где он стал рассказывать о работах, о том, как стремился передать опыт пространства, света, игры с буквами, которые то выворачивают пространство картины на зрителя, то втягивают зрителя в себя. Показал работу «Вот», по которой названа вся выставка, - с нее экспозиция и начинается. Тут подошел Слава Лён, давно с Эриком знакомый и сказал, что у Хайдеггера понятие «вот» играет важную роль, и Эрик Булатов подтвердил, что Хайдеггера любит. Ранние работы в духе учебы у Фалька, с которого в конце 50-х начинался булатовский нонконформизм, он пропустил. Перешел к автопортрету 1968 года, где фотографы вдоволь его нащелкали. Потом показал другие работы, портрет Всеволода Некрасова, «Иду», «Славу КПСС», «Нет входа», «Не прислоняться». Потом все разбрелись смотреть его детские книжки, где Иван увидел человека с лицом спонсора, который, посмотрев на витрины с книжками, воскликнул, обращаясь к спутнице: «Он и это делал? Так это же мои любимые в детстве книжки!» Потом Кроха на время уехала к Кате Голицыной, а Иван со Славой Лёном прошлись по выставке русской деревянной скульптуры, где и Иван Ефимов, и Коненков, и Голубкина, и кого только нет, а начинается все с академика Сахарова, который, задрав ногу, тянет тачку. Тем временем, подоспело открытие выставки, и народ пошел таким валом, что даже интересно. Кинорежиссер Александр Митта с лысой девушкой, ударник Владимир Тарасов, поэт и художник Дмитрий Пригов, искусствовед Виктор Мизиано, скульптор Леонид Баранов, - как перечислить? Ник Ильин и Владимир Немухин, Алеша Мокроусов и Евгений Дыбский, приехавший накануне из Кёльна, Франциско Инфанте и Александр Пономарев, Лев Рубинштейн и Семен Файбисович, Виолетта Литвинова и Светлана Конеген, - французско-английская речь слышалась со всех сторон. Теле- кино- и фотокамеры в огромном количестве. Толпы интеллигентного народа, который, осмотрев экспозицию, тихо перетек на первый этаж, кто-то вытек в сад, где были те же столы с закуской, шампанское и соки. И, приятно общаясь, покушали и, усталые и довольные, пошли потихоньку домой.

Бродя по вернисажам и презентациям, натыкаешься на чудовищные места. Среди них чемпионом является Исторический музей. Сколько раз Иван зарекался туда ходить, а все дурная башка ногам покоя не дает. И ведь сам Исторический музей отбивает желание туда ходить. Кажется, не меньше трех раз его туда не пускали, несмотря на редакционное удостоверение и аккредитацию. Помнит, как с Крохой решили пригласить туда Таню Щербину и Сашу Тягны-Рядно на «ночь открытых музеев». Так охранник умудрился даже в открытый для всех музей не пустить под предлогом, что прессу пускали час назад. А когда на их глазах не пустили Юру Арпишкина из «Московских новостей», в присутствии тамошнего пресс-секретаря, он окончательно решил, что ноги его там не будет. Журналистов не пускают, но столько «халявы», сколько там, больше нигде нет. ГИМ и в этом чемпион. Но «Отелло, - как говаривал Пушкин, - не ревнив. Отелло доверчив». Вот и он в очередной раз доверился и был наказан. Событие какое: в кои веки Государственный Исторический музей сподобился издать альбом, себе посвященный. Нашли приличное издательство «Интербук-бизнес», которое собралось открыть ГИМом серию «Государственные музеи России». Наверняка вспомоществование выбили из государства, поскольку на презентации была дама из Федерального агентства по печати. И спонсорских денег, небось, набрали. Но ведь берешь чужие деньги, а отдавать надо те, что уже как бы свои, жалко. Короче, в зал набилась тьма разного народа. Директор ГИМ товарищ А. И. Шкурко давал слово ораторам, но те более двух слов связать не желали, и заседание уложилось минут в пятнадцать. Шесть официантов разлили в пятьдесят пластмассовых бокалов вино из шести бутылок красного вина. Книгу немногим журналистам не дали наотрез. Благо, привезли 50 экземпляров, которые якобы уже раскупили по цене 3000 рублей за том (это со скидкой, так он стоит 3800 рублей). А больше подвезти не могли, поскольку в Манеже мэр Москвы Лужков праздновал ближе к вечеру свое 70-летие, и всю Манежную площадь, а заодно и Красную оцепила милиция, машины не пропускали. Поскольку в «Интербуке» Ивана знали еще по рецензии на роскошную книгу, посвященную путешествию Марко Поло, то готовы были предложить… английский вариант издания, но на кой он. Смотреть фотографии черепков? По поводу этих черепков очень волновался директор «Интербука» Геннадий Попов. Он, бедолага, все надеется на коммерческий успех издания, и отбивался, как мог, от того, чтобы напечатать в книги репродукции всех черепков, что предлагал музей. Постепенно 1200 слайдов, приготовленных к публикации, рассосались до 850-ти, но все равно много. Баталии шли нешуточные. Поскольку главы альбома посвящены отделам ГИМа, то отобрали репродукции керамики. А издатель говорит, - жаловалась на презентации сотрудница музея, - а где скопинская керамика? Пришлось пойти на компромисс и напечатать разворот, посвященный «этой дряни» (читались подтекстом ее витиеватые слова о «взаимном сотрудничестве»). Итог краток. Ну, не дали альбома, Ивану легче, - не надо читать, потом писать рецензию. ГИМ правильно делает, что старается держаться подальше от журналистов, от прессы. Помнится, у них целый отдел старинных тканей разворовали (что осталось после сытой-пьяной моли). Заведующий отделом купил квартиру, машину, дачу (на фоне разговоров о пропажах в Эрмитаже). Товарища уволили по-тихому, а директору Шкурко даже не поставили на вид. Мало ли еще отделов. В общем, Исторический музей с Александром Шкурко, да еще Третьяковка с Валентином Родионовым, это заповедники то ли былой советской, то ли будущей советской жизни. Провинциальное руководство себе на уме да бедные творческие лошадки, которые везут свой груз внизу музейной пирамиды. Когда выходили из музея, Иван увидел на стене очередное траурное сообщение, что на 86-м году жизни неожиданно и скоропостижно скончалась сотрудница ювелирного отдела ГИМа. Судя по присутствующим на открытии, это средний возраст музея. И насчет коммерческого успеха издания директор «Интербука» не зря беспокоится. Как посоветовал собравшимся замдиректора ГИМа Вадим Егоров: «купите книгу и передайте ее по наследству своим детям». Да, этот Исторический музей так и останется в безмятежной псевдоистории.

Сегодняшний арт-рынок включает в себя больше детектива, чем искусствоведения. Азарт исследования и вел Ивана на пресс-конференцию в отеле «Мариотт-Тверской», созванную по поводу фестиваля искусств «Традиции и современность» в Манеже. Во-первых, он никогда не был в «Мариотте-Тверском». В связи с чем они с Крохой вышли на «Пушкинской» и через пять минут оказались в «Гранд-Мариотте», а это не то. Еще минут двадцать тащились по жаре до Белорусского вокзала, где встретили Володю Брайнина, который с утра фотографировал угол Скаковой и Ленинградского проспекта на предмет писания будущих картин. Во-вторых, интриговало, что «фонд поддержки культуры и развития современного искусства», который возглавляет некая Вера Киселева, собирается, как было сказано, провести в Манеже первый московский международный фестиваль искусств «Традиции и современность», на который, собираются приехать полсотни галерей из десятков стран, вроде США, Франции, Египта, Бразилии, Финляндии, Канады, Аргентины, Италии, Японии и других, включая галерею Александра Максовича Шилова, личное участие которого было объявлено на пресс-конференции, но он не пришел. А некое жюри, которое то ли возглавляет Таир Салахов, на пресс-конференции присутствовавший, то ли просто рядом стоит, - начнет отбирать работы. Хотя, с другой стороны, чего отбирать, если на сайте уже есть план расположения галерей в этом Манеже, - чего захотят, то и выставят. Но это не все. В отеле «Арарат Парк Хаятт» на Неглинной «клуб развития современного искусства Киселев» проведет аукцион «советской живописи». Судя по каталогу, это кондовая соцреалистическая живопись – пейзажи, натюрморты, - художников, писавших «Партизанский десант» и «Политчас на корабле». Как раз последние, как и произведения студии Грекова, имели бы сейчас коммерческий успех, но репродукции в каталоге все больше кондовых пейзажей да натюрмортов, причем, по несусветной для них цене – от 2-3 до 10-12 тысяч долларов. Предаукционная выставка пройдет не где-нибудь, а в бывшем Музее революции на Тверской, ныне Музей современной истории России, и будет продолжаться аж десять дней. Чудеса, но и это не конец веревочки, которая приводит нас в частную «Арт-галерею Киселев», существующую на таком неплохом месте, как Тверская, 9. И за это время она успела пропустить через себя более четырехсот художников, собрав в запасниках две тысячи полотен! Легко представить, сколько места надо только для хранения. Имена художников Ивану ничего не говорят. На первое место ставятся работы Петра Кончаловского, Сергея Герасимова, Василия Нечитайло (автора бессмертных полотен «Первая борозда», «Любочка-почтальон» и «Ходоки у Ленина») и его сыновей Дмитрия и Сергея Нечитайло, но за ними длинный список совсем безвестных имен художников то ли с Арбата, то ли с Измайловской, и старых мастеров, участников войны. А галерея «Киселев» еще выпускает то ли каталог, то ли журнал «Art-house» приличного качества. На пресс-конференции, кроме пришедшего Таира Салахова и непришедшего Александра Шилова, был обещан внук писателя Соколова-Микитова, он же министр культуры. Александр Сергеевич пришел, сказав, что такое искусство нам и нужно. Что в министерство приходит много подобных предложений со стороны реалистических художников, но важно, когда у фонда есть деньги все организовывать, а Минкульт и рад поддержать. Ни одного знакомого лица на пресс-конференции Иван не увидел, ни один коллега из известных изданий не явился. Зато много иностранцев из посольств и культурных центров. Один из них спросил с сильным акцентом, что будет ведь биеннале современного искусства, зачем еще фестиваль? На что министр Соколов ответил, что должен быть весь спектр современного искусства, - и эксперимент на биеннале, и академические основы на этом фестивале искусства, который, есть надежда, станет регулярным и ежегодным. В общем, чем дальше говорили, произнося какие-то имена и позиции, тем все становилось загадочнее. Сама Вера Киселева оказалась спортсменкой, чемпионкой мира по прыжкам в воду. Потом работала в цирке, как гимнастка, у Олега Попова, у Эмиля и Игоря Кио. В интернете Иван узнал, что муж у нее тоже гимнаст, в 90-е годы занялись бизнесом. Путь в искусство лежал через рыбную корпорацию и автосервис. У галереи «Киселев» связи с иностранными покупателями. Сын тоже спортсмен, и круг знакомств тоже широкий. Из уст Веры Киселевой прозвучало имя «большого мецената» Марка Георгиевича Лейвикова, который глава Златоустовского металлургического комбината, контролирующий финансово-промышленную группу на южном Урале, он же вице-президент российского союза промышленников и предпринимателей, он же тамошний олигарх. Прозвучало имя каким-то образом связанного с ним пианиста Сергея Маркарова, от которого и до музыковеда А. С. Соколова недалеко. То есть, как предполагал Михаил Жванецкий, искать надо в консерватории. А в «Челябинском рабочем» Иван прочитал, как Марк Лейвиков рассказывает о знакомстве с Владимиром Каламановым, который несколько лет защищал права человека в Чечне, а потом был назначен послом РФ при ЮНЕСКО. Лейвиков же познакомил Каламанова со скульптором Виктором Митрошиным, который сделал статуэтку «Вера» для победителей будущего фестиваля в Манеже. (Ох, Иван видел этого Митрошина с его работами, челябинский скульптор с заходом в культурный центр РФ во Франции). Информации более чем достаточно. Иван будет держать в уме, продолжение наверняка последует.

Иногда Ивану кажется, что все равно, о чем писать. Главное, правильно подписывать фотографии Крохи, фиксирующие, кого видишь. Что ему до открытия фестиваля американского кино «Другая Америка» в кинотеатре «35 мм», если он почти двадцать лет не ходит в кино, и эти самые «35 мм» для него еще кинотеатр «Новороссийск». Но ведь пошел. И может подписать фотографию кинорежиссера Ирвина Кершнера, который оказался знаменитостью, снявшей «Никогда не говори никогда», или Пятый эпизод «Звездных войн», или «Рейд на Энтеббе», и сам снялся в «Последнем искушении Христа» у Скорсезе. Ни то, ни другое, ни третье Иван не видел, да и неважно. Слышал фамилию Джорджа Лукаса, и достаточно, поскольку Кершнер считается его учителем, хотя на пресс-конференции, упреждая вопросы об ученике, уверял, что учил его играть в теннис, не попадая в сетку. Фестиваль будет, как он понял, посвящен революции, переживаемой Голливудом, когда гонорары звездам стали зашкаливать, а какое-нибудь малобюджетное кино вдруг берет «Оскары». И с помощью новых технологий на DVD можно снять малобюджетные фильмы. И документальные фильмы начали выходить в большой прокат. Что-то происходит. Потому на фестивале покажут и малобюджетное авторское кино, и документальные фильмы об американской жизни, и дебютные фильмы классиков, и новые фильмы неизвестных молодых режиссеров. Опоздавший к началу Кирилл Разлогов четко подвел итоги. В США 3-4% проката принадлежат зарубежному кино и независимому кино. В больших городах открываются кинотеатры независимого кино, есть они и в университетских центрах. Нынешний фестиваль в Москве направлен на студенческую и молодежную аудиторию. Готовили под конец показать сюрприз – фильм Скорсезе «Отступники», но не получилось, и покажут «Кирпич» кого-то другого. Ну и ладно. А, поскольку дело происходило в «Балчуге», очень удобно было доехать до «Маяковской», там пройти два шага до «Айдан-галереи», где выставка эстонского художника Макса Талинга, то есть продолжение тусовки. Куда-то опоздали, куда-то не успели, куда-то пришли, увидев знакомые лица. Немного выпивали, приблизительно закусывали. Когда Иван спрашивал, кто автор больших блеклых картин с девушками, висящими на стенах, никто не знал. Пришлось Крохе зайти в комнату к галеристам, те указали. Потом возник вопрос, не немец ли автор? Кроха подошла к нему самому, и он сказал, нет, - мама русская, папа эстонец. Ну, а что Федор Ромер, он же Саша Панов сравнивал художника с Климтом и Шиле и повторял слова эротика и порнография, так это для красного словца. Наконец, они ушли. Евгений Дыбский, пошел в «Клуб на Брестской». Они с Сашей Поздеевым - в метро, договорившись на послезавтра в «Новой опере» на презентацию книжки эстонского дирижера Эри Класа, который то ли стал главным дирижером «Новой оперы», то ли станет. В любом случае, хороший музыкант. И вечер неплох.

Правильная жизнь складывается на ходу. Сначала пошел в «Новое время» узнать, как дела утопающих, поскольку спасение уже не дело их рук, заодно получить гонорар, который может стать предпоследним. Даже фотографию сделал на прощанье. Видел в «Новом времени» роскошные хоромы на Пушкинской площади. Видел огромные коридоры в Телеграфе на Тверской. А запомнил старый дом на Доброслободской. Осталось время, и поплелся на Петровку в «Улицу ОГИ» на объявление «лонг-листа» премии «Дебют». Писатель и художник Сергей Соловьев принес ему только что вышедший том «Фигур речи – 2», которым гордится как самодельным «полем риска и изыска», где есть «все наши» плюс множество других, где половину книги занимают стенограммы проводимых Сережей то в «Би-2», то в «Доме» вечеров «Речевые ландшафты». В «Улице ОГИ» увидел Олю Кучкину, которая напечатала в «Дружбе народов» повесть «Мальчики+девочки=», где через историю жизни и смерти 14-летнего уличного мальчишки проходит история «дела Ходорковского». И тут же писатель Липскеров, придумавший «Дебют» и напечатавший «письмо осуждения» того же Ходорковского, которым войдет в историю покрепче, чем своими романами и пьесами. Координатор премии Ольга Славникова рассказывает о сотне юных талантов, вошедших в «список ста» по шести номинациям. Говорит, что «чернуха» в произведениях молодых ушла в прошлое, они все теперь добропорядочные реалисты с берегами. Иван с Кучкиной шепчутся, что вся чернуха теперь у Кучкиной, выпавшей из истории. Председатель жюри Владимир Маканин отсутствует, он в Италии, Кроха его искала для «Ночного полета», не могла найти. Остальные члены жюри, - от Аллы Латыниной до Александра Мишарина, - говорят, в отличие от участников конкурса, о сплошной «чернухе» в своем восприятии литературы. Славникова радуется, что «Дебют разбудил Сибирь», откуда явилась добрая часть «лонг-листа». А Мишарин утверждает, что драматурги должны являться из Москвы, из котла театральной жизни, а не как «злые молодые люди», решившие шокировать толпу. Потому что шок действует минут 15, а потом следует некий расплывчатый бог и мистика веры во что-то неясное с матом напополам. А обычной средней жизни, о которой писали Чехов, Островский, Горький, нет в помине. Эдак без театра останемся, как после революции, говорит Мишарин, не было театра лет пятнадцать. После чего, забыв задать вопросы, все идут на фуршет. Фуршеты «Дебюта» вещь самоценная, сколько премия существует. С другой стороны, заведения ОГИ таковы, что при любых вложениях еда и питье кончается через 15 минут, так уж устроены. Когда Марина Вишневецкая, поговорив с коллегами, взяла большую пустую тарелку (а тарелок было много и больших), чтобы положить чего-нибудь поесть, то с ее стороны это был оптимизм, далекий, как и «чернуха», от нынешнего реализма. А Иван пошел потихоньку в Манеж, где открывалась выставка очередной «Серебряной камеры», слушая по дороге, как Сережа Соловьев жаловался, что невозможно никого объединить, когда, казалось бы, и поле есть для литературной игры и замысла, и возможности, а желающих нет. И собрался огорошить меня тем, что подсчитал доходы средне-успешных литераторов: прозаик – 15 долларов в месяц, критик – 10 долларов, поэт – 2 доллара в месяц. Иван подивился, что так много. Все меняется, и ничему не успеваешь подивиться. Например, увиденному на углу Тверской новому зданию гостиницы «Националь», явившемуся как бы ниоткуда. Давно ли ходил мимо заборов стройки в переехавшее на верх Телеграфа «Новое время»? Настоящие писатели то ли нищенствуют, то ли подрабатывают на стороне, то ли квартиры и дачи сдают, то ли женами кормятся и детьми, а победителям «Серебряной камеры» по трем номинациям дадут по 135 тысяч рублей, они же 5 тысяч долларов. И еще призов. И грант от Дома фотографии по тысяче долларов на фоторепортаж. Но для этого надо постараться, чтобы понравиться мэру Москвы Лужкову. Судя по выставке, где отсутствуют «режущие глаз крайности» в виде «чернухи», а больше гламура и картин труда и быстрых темпов, как выражался писатель Зощенко в исполнении артиста Юрского, Свиблова поняла, куда дует ветер. О чем Ивану докладывали все знакомые фотографы, которых он встречал на выставочном маршруте. Фотографии, выставленные в Манеже, не подписаны, чтобы не смущать жюри, так и жалующиеся авторы останутся анонимными. Кого-то чуть не сняли из-за подозрений гостиницы «Балчуг», что их ресторан на картинке в серии «Еда и едоки». Другого лишили одной серии, покромсав другую. Третьему вернули лучший фоторепортаж о дне города из-за того, что там спящие на лужайке бомжи. В общем, гуляя по выставке, он видел людей, которые недоумевали от среднего уровня. Телеведущий Александр Шаталов удивлялся, а где секс? Журналист «МК» Марина Овсова разводила руками. Поэт Владимир Вишневский подытожил происходящее: «Да что же это меня ничто здесь не задевает!?» Классик фотографии Виктор Ахломов настаивал на том, что его тут «не стояло». В общем, пофотографировав от души и взяв пресс-релиз для статьи в газете, они с Крохой были таковы. Пообщавшись со всеми, кого знали, и отправившись восвояси до лучших времен, которые не могут и не наступить.

Так Иван отмечал десять лет активной светской жизни. Он придумал ее в в «Общей газете», беря примером Колю Климонтовича, который тогда писал светские обзоры в «Коммерсанте» под псевдонимом Сандро Владыкин. И имел в виду занять Кроху чем-нибудь хорошим. В связи с чем выдвинул непременное условие ходить всюду с женой, а иначе нет. За эти годы Кроха встала на собственные ноги, живет активной светской жизнью, а он все чаще подумывает, как бы задвинуться на покой, предавшись возвышенным мутациям организма с последующим его духовным распадом. Ну, а что, если малая жизненная цель уже достигнута? Между тем, продолжается годовое расписание. В свой срок приходит Букер. Уже пятнадцатый год подряд. Как торжественно все начиналось, как внове были обеды и закуски, ужины и списки приглашенных. Иные из едоков успели сойти на нет, другие стареют на глазах, когда не видишь себя в зеркале. В гостинице «Золотое кольцо» в зале «Есенин» жюри под председательством Александра Кабакова объявило список из шести финалистов, пятеро из которых в начале декабря получат по тысяче долларов, а один – аж двадцать тысяч. Премия за 15 лет подросла, но все же не так, как инфляция. Иван по-приятельски порадовался за Петю Алешковского с романом «Рыба», поздравил Ольгу Славникову, которая так устала от курирования «Дебюта», что не могла ни радоваться, ни есть, ни пить, только разговаривала то с одним издателем, то с другим, то с критиками, то с коллегами. Члены жюри, а среди них профессор Бак рядом с поэтом Кибировым, сибирский прозаик Солнцев и телеведущая Сорокина, не говоря о кураторах с английской стороны и Игоре Шайтанове, вяло трындели, что были единодушны в выборе, что поклялись не выносить сора из избы и никаких имен, кроме шести вошедших в список не называть. Журналисты их шевелили, подначивали, но лишь выяснили, что у Сорокиной в списке были три финалиста, у Солнцева два, и больше он вообще никого бы не выдвигал, а у Бака были все шесть, но в обратном порядке по очкам. Бодяга продлилась минут 15. Как шепнул Ивану, выходя из-за стола президиума Саша Кабаков, - «так я этим сволочам и скажу хоть что-то», имея в виду своего брата журналиста. После чего все пошли кушать и выпивать, а Иван названивать в редакцию, чтобы передать список имен, а также небольшое как бы интервью с Кабаковым на последнюю полосу газеты, где тот сказал, что против шорт-листа ничего не имеет, разве что хотел, чтобы там было не шесть имен, а восемь. И когда все будут поздравлять в декабре лауреата, он потихоньку поздравит неких двух писателей, не вошедших в список, за то, что они написали прекрасные романы. А кто эти счастливцы, никуда не попавшие, кроме как в кабаковскую душу, можем гадать, а в свое время присматриваться, с кем шепчется Александр Абрамович, небось, с Василием Павловичем и с Инной Лиснянской, которых в списке нет? Но пуще всех угадал Боря Пастернак, чье издательство «Время» выпустило книжки Петра Алешковского «Рыба» и Алана Черчесова «Вилла Бель-Летра», которые он тут же и презентовал, последняя – библиографическая редкость, так как на красивой обложке только имя автора, но нет названия романа. То есть типографский брак, который будет отправлен обратно в типографию. А третья книжка, которую он настоятельно рекомендовал, роман кубинца Хосе Мануэля Прието «Ливадия, или Ночные бабочки Российской империи». Автор учился в Москве, преподает русский в Мексике, рекомендовал его Боре большой специалист во всем, олигарх и «кремлевский кошелек» Александр Мамут. Вообще Борис Натанович рассказал тьму занятных вещей, так что, подумывая о том, чтобы не писать об этом драном Букере, Иван, благодаря ему, не смог удержаться. Во-первых, из типографии пришли два первых тома солженицынского 30-томника, а именно «Август 14-го» с комментариями. Недели через две выйдет 1-й том с предисловием и путеводителем по всему собранию сочинений, и тогда издательство созовет всех в АПН, покажет кино про болеющего Исаевича с его кинопосланием народу, даст книги. Солженицын ждет выхода «Красного колеса» в «последней прижизненной редакции», как в духе римских стоиков написано в авторском предуведомлении. Услышав про «путеводитель» по собранию, Иван подумал, что Исаевич забежал вперед времени. «Красное колесо» - чисто интерактивная вещь сетевой литературы, включающая в себя множество текстов, среди которых авторский - малая часть. Еще «Время» выпустило 4-томник Бабеля на свои деньги, в ожидании расплаты лежит в типографии 8-томник Зощенко, готов 7-томник Платонова. Нужны спонсорские вливания. Выпустить книги дело нехитрое, продать их гораздо сложнее. Куда девать выдающийся 8-томник Андрея Сахарова, выпущенный к 85-летию его. Мариэтта Чудакова поехала от Владивостока до Москвы, чтобы продавать свои сочинения, книгу Егора Гайдара и прочую хорошую литературу, и в каждом городе по пути издательство «Время» разослало и пачки с Сахаровым. А дальше что? Скоро, как сказал по секрету Сережа Соловьев, он объявит о новой литературной премии, которая будет вручаться – лучшим читателям! Иначе всем капец.

Теплый октябрь, полнолуние, тоска, разгул нацизма, тяжко жить в стране при власти агрессивно неполноценных людей. Выставка Франциско Инфанте и Нонны Горюновой в Музее современного искусства в Ермолаевском переулке противостоит упадку человеческой натуры. Подмигнувший Ивану соблазн писать о выставках для некоего журнала на хорошей бумаге, а, главное, фотографировать для него, - наделил куражом, заставил взять с собой большую камеру, два с половиной часа пробегать по пяти этажам церетелевского особняка, некогда принадлежавшего МОСХу, насквозь пропотеть в душных и переполненных залах, на ходу взять интервью у Франциско, перефотографировать всех его детей, внуков, родственников, знакомых, коллег, картины. И полностью опустошенным отправиться в темноте к метро переулками. Да, выставка большая, красивая, все говорят – грандиозная. Более восьмисот работ, сделанных с 1960-х до 2000-х годов. Сама экспозиция продумана и сделана как уникальное произведение. Иван не спросил, сколько дней они ее делали, но Франциско сказал, что уходили каждый день в восемь утра, приходили в одиннадцать вечера, и поэтому могли приглашать поздно, многие, наверное, так и не узнали о выставке. Но она будет целый месяц, так что есть шанс все увидеть. Тут же был Эрик Булатов с женой, чья большая выставка проходит в Третьяковке на Крымской, прямо расцвет концептуализма. Тут же Вадим Захаров, - чья выставка была недавно, - с фотоаппаратом, поскольку еще и архивариус русского концепта. Тут же Слава Лён с Олей Победовой. Тут же Зураб Церетели, одна из жертв антигрузинской истерии, с сыном Василием. Церетели, с Олегом Швидковским и Евгением Березнером, открыли выставку. Тут же многочисленные фотографы, художники, мыслители. Иван встретил философа Юру Сенокосова, через которого лет десять назад и познакомился с Франциско, взяв тогда у него интервью и написав статью в «Общую газету». Тут же – Лена Немировская, когда-то сведшая Инфанте с Мамардашвили. Какие люди были, блин. Шутка ли, сорок лет ходить на природу, развешивая зеркала, бумаги, тряпочки, формы, и фотографировать все это, выбирая наилучший ракурс и цвет, а потом печатать и помещать в рамочку. Младший сын Франциско и Нонны все соединил в большой фильм, который демонстрируется в зале на третьем этаже. По сути, безумие, как и все современное искусство. Но безумие, являющееся ответом на увиденное безумие окружающего. Для самого Франциско таким переломом стало «паскалевское» осознание в 16-летнем возрасте жути окружающей его бесконечности. Он начал бороться с жутью рисованием квадратов и треугольников. Пытался структурировать бесконечность, придав ей смысл. Так он в начале 60-х, на волне хрущевской борьбы с абстракционистами, как ныне с грузинами, стал заниматься геометрическим искусством, потом кинетическим. В середине 60-х, разглядывая на юге у моря звездное небо, дошел до «проектов реконструкции звездного неба», - в духе «мальчиков Достоевского». С начала 70-х перешел к архитектуре космического переустройства. Как заметит позже его друг Всеволод Некрасов, «пластика связана с иронией». В общем, Франциско завертел «спираль бесконечности», по поводу которой они беседовали в свое время с Мерабом Мамардашвили, лицом подозрительным для русской нации, как она есть в своем чистом виде. Начал строить треугольники в пейзаже. Устанавливал зеркала. Как написала юная обозревательница какого-то интернет-издания, «тогда он не был в ладах с компьютером». Бедняжка не подозревает, что компьютер появился лет двадцать спустя, отчасти порожденный витающими в воздухе жуткими интуициями того же Франциско. Художник сам создает родословную, - вперед и назад, - в лице жутко модных сейчас Кристо, Руиса или Феличе Варини. Целенаправленно варится в собственном творческом котле. Выдумывая то, чего еще нет.

Выставка начинается с нервотрепки. Кроха долго собирается, у нее работа, телефонные звонки, рыба жарится, в стиральной машине белье, сама в парикмахерской, еще минута и накрасится, трудно минуту подождать. Выставка начинается с выбора, - выходить из дома вовремя, то есть одному, или ничего не случится, если они с Крохой придут, когда придется, зато вместе, или вообще лучше никуда не идти? Тем более что, выходя на улицу, сразу перестаешь видеть, - некого и незачем, за жизнь насмотрелся. Быстрее бы добраться до метро, забиться в угол, открыть «наладонник», углубиться в чтение Сигизмунда Герберштейна о дикой Московии, стране рабов, стране господ, вышедших из рабов. Час дороги пройдет незаметней. В ЦДХ на выставку декора и дизайна интерьера Lifestyle пришли напрасно. Крохе не повезло, с полпути у нее возникли сложности с доставкой в программу «Ночной полет» Ивана Вырыпаева, и она исчезла звонить, искать, договариваться. А Иван, как дурак, заявился на лайфстиль, который оказался не выставкой, а ярмаркой, где фирмы втюхивали посетителям пресс-релизы, альбомы, адреса и явки, беря за это с бедолаг деньги. За вход - 200 рублей, хотя подозрительные молодые люди приторговывали у входа пачками приглашений «за меньшую сумму». Ну, и народу явно меньше, чем рассчитывали. Короче, обычный магазин интерьеров, где новые жены старых бизнесменов выбирают свеженькое в интерьер. Мещанство и похабщина. Да недавно в подвальном этаже Манежа было то же самое, но свежее и интересней. Возможно, это отсутствие Крохи его подкосило, и, обойдя минут за двадцать все залы и не один раз, он поехал через весь город в галерею «Ковчег», где открывалась выставка 16-ти молодых художников, под названием «Настоящее время». Галеристы заявили ее чуть ли не как выставку «андеграунда». Шутка ли, художники, а пишут картины, рисуют графику! Не инсталляции, не видео, не перформансы, - живопись и графика! Как сказал Сережа Сафонов, принцип выставки – «стенка на стенку». Половина участников –  ученики Александра Ливанова из Полиграфа. Другая половина – воспитанники Павла Никонова в Суриковском. И мальчик из ВГИКа. Подспудный скандал заключался в том, что Павла Никонова недавно «вычистили» из профессоров Суриковки. Классик «сурового стиля» оказался радикальным для руководства. На его место пригласили «нового Глазунова-Шилова» - 40-летнего Василия Нестеренко. «Под Нестеренко» создают отделение «исторической живописи». Что это, нетрудно догадаться. Кондовый имперский стиль «во славу русского флота и армии» плюс «духовность, традиции, патриотизм». Полотна Нестеренко уже в приемной президента, росписи в храме Христа Спасителя, вылизанные пейзажи заполняют крупнейшие выставочные залы. Такое «искусство» нужно новой идеологии «патриотического чекизма» России. Бедная Таня Назаренко, единственная возмутилась происходящим в Суриковском, ясно, что она на очереди. Воняет все сильнее. А выставка в «Ковчеге» оказалась приятной. Может поднять депрессивное из-за происходящего вокруг настроение. Зачем рисовать, писать картины? Так они тем ценнее. Цель искусства – искусство. Приятно было видеть самих молодых людей. А старым пергюнтам самое время искать пристанище покойнее этого. В России самое приятное, что этой жизни не жалко. Истинно православная страна, верящая в отсутствующее для нее небо.

Не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Чего хорошего в фотовыставке в музее современной истории на Тверской, организованной МГТС. Получив приглашение, Иван даже обидел их, перепутав с МТС. Потом объяснили, что МГТС – это телефон, что стоит в квартире, «фиксированная телефонная связь». А МТС – это мобильный телефон, чьим номером он, между прочим, пользуется даже получая на работе бесплатные карточки каждый месяц. Выбираясь из дома, долго гадали с Крохой, - идти ли сначала в дом Нащокина на выставку Тани Назаренко, Наташи Нестеровой, Володи Любарова и Ларисы Наумовой, а потом в бывший музей революции, который и до сих пор проще называть старым именем, как, например, Ленинград. Или наоборот, сначала – МГТС, а потом Нащокин. Решили выбрать последний вариант, к тому же смущала в программе музыка, во время которой думали сходить через Тверскую к Нащокину, а к фуршету вернуться назад. Приятная реальность опровергла расчеты, но все равно успели все. Выставка МГТС оказалась роскошной во всех отношениях, включая фуршет. Уже войдя в помещение, попали в теплую обстановку предварительного угощения и напряженной толпы фотокорреспондентов, кого-то ожидающих. Сразу надо сказать, что знаменитостей не было, так что полное ощущение, что дожидались именно их двоих. Размявшись парой бокалов французского брюта и тройкой тартинок, можно пройти в залы на первом этаже, где фотовыставка старых (1940-60-х годов) видов Москвы. Приятно посмотреть на автомобильную пробку на Ленинградском проспекте, - стоят «Победы» в четыре ряда на дороге. Это футбольный матч ЦДКА - Динамо 1946 года. Или два школьника разговаривают на Пушкинской площади в 1963 году. Стоп. Тогда же не было гимнастерок с ремнями. Когда Иван пошел в первый класс в 1959 году были школьные костюмы, хотя у кого-то оставались гимнастерки. Но в 1963 году их точно не было. Что-то не то. Зато стоит будка телефона-автомата. Еще будка телефона-автомата, которая была до революции, а рядом на скамеечке приятная дама в кринолине и с зонтиком. Все это активно фотографируется, снимается на камеры, что тоже придает приятность происходящему, тем более что народу мало, и никто не мешает смотреть. Затем происходит краткое открытие, которое ведет Владислав Флярковский, выступает директор МГТС Алексей Гольцов, и приглашает посмотреть выставку черно-белых фотографий на первом этаже, цветных – на третьем, а потом приступить к фуршету до концерта. И, идя на третий этаж, Иван понимает, что выбраться в дом Нащокина будет не так просто, как думалось вначале. На третьем этаже современные виды Москвы, в том числе те, которые снимали разные знаменитости, вроде певицы Глюкозы, телеведущего Малахова, футболиста Егора Титова или Андриса Лиепы и Ирины Апексимовой. При этом оказывается, что инсталляция с серебряными яйцами, рекламирующими бренд МГТС, поддается разбору, поскольку яйца – шоколадные. А тут фотограф Петя Кассин рассказывает, что в «Московских новостях», где он работает, грядут перемены, на которые Иван втайне надеется, - то ли готовится, то ли вышел нулевой номер еженедельника на 80 полосах и нового цветного журнала, и со дня на день редакция должна переехать в новое здание на Ильинку, в старом останется английская редакция. А тем временем переходишь в сад, где специальный фуршетный павильон, и бутерброды хороши, и куриный шашлык, и отварная рыба, название которой забыл, и вино, и коньяк, который советует ему выпить Кроха, потому что погода меняется, давление падает, голова плывет, надо укрепить. Потом начинается концерт, и они на первом ряду рядом с директором МГТС, который с краю. И Денис Мацуев, которого они с Крохой знают еще с плавания по Волге вместе с оркестром Спивакова, когда Мацуев на остановках играл на берегу в футбол, - так вот Мацуев, как говорит Кроха, играет всерьез, хотя и в шатерчике на первом этаже у входа, то есть в условиях, в которых, как он сказал, он давно не играл. Играет всерьез серьезную музыку. Но тут появляется Георгий Гаранян, Андрей Иванов с контрабасом, которого Кроха еще лет десять назад приглашала на вечер «Общей газеты» на Кутузовском, и ударник Дмитрий Севастьянов, - лучший ударник, как говорит Кроха, и это, действительно, так. Особенно, когда во время соло он отстучал на сцене все, что можно, включая пол, коврик, микрофон Гараняна, контрабас Иванова. Полный восторг, заканчивающийся, как положено, «Караваном», который начинается, как «семь сорок». А тут еще говорят, что, поглядев на фотографии, можно вернуться на фуршет, где поднесли новые угощения, включая сладкие. Но Кроха говорит, что все, одеваемся, и идем в дом Нащокина. И хотя есть железное светское правило, что оттуда, где хорошо, никогда не надо уходить в другое место, но Кроха, как всегда, права, и они забирают на выходе пакеты с подарками, то есть с альбомом фотографий и с рекламной газеткой МГТС, и уже не слушая джазовый квартет Льва Кушнира, который грохочет не только на весь бывший музей революции, но и, - когда мы выходим на улицу, - на всю Тверскую, они переходят ее на другую сторону, углубляются в переулки, выходят в Воротниковский, звонят в дверь, поднимаются по лестнице особняка и оказываются в объятиях Володи Любарова, который вместе с женой Катей уже собирались уходить. Но тут все начинается сначала, он идет за красным вином, все берут бокалы, смотрят выставку. Зал Тани Назаренко с замечательными картинами, Крохе особенно нравится «Цветок и девушка» 1993 года. А следующий зал Володи Любарова. Половину работ Ваня видел, а другую половину нет, новые. И шкафчик «ИКЕА» разрисовал снаружи картиной «Адамы и Евы» - по паре каждой твари. И очередные «Лунатики», на фоне которых сфотографировались все, - и сам Володя, и Наташа Рюрикова, а в архиве у Ивана еще лежит фото Славы Полунина на фоне других любаровских лунатиков, которое он уже дважды публиковал в газетах, а в НГ так даже в цвете. И Володя рассказывает странный сдвиг арт-рынка в отношении своих работ. Раньше его еврейская серия пользовалась феноменальным спросом. Какой коллекционер ни приходил, требовал только евреев, Володя едва успевал рисовать. Только евреев, больше ничего. И вдруг, как отрезало. Никто больше евреев не покупает. В ход идут одни лунатики. То ли погромы скоро будут, то ли еще что, непонятно, но спрос на любаровских евреев резко упал. А следующий зал – тонкой художницы Ларисы Наумовой, которую они когда-то, как вспомнила Кроха, видели в галерее в казино «Новый Арбат». Девушка из Симферополя, и ее композиции, - с пятнами света через листья на летней веранде на лицах женщины и девочки, - напомнили Ивану старые одесские фотографии, которые давным-давно показывал Шерстюк, рассказывая о Ксане Чемберджи, своей первой любви, которая давно живет в Штатах, а, может, еще где, потому что самого Сережи уже нет на свете столько лет. «Как написать, какая тонкая живопись у Ларисы Наумовой, как написать об этих пятнах света, в газете ведь ты не напишешь?» - сокрушается Любаров. – «Напишу в дневнике похождений», - успокаивает Иван. – «Нет, ты напиши это в своем романе», - говорит он. А потом – во всю стену огромная картина Наташи Нестеровой в ее зале: цирк и сидящие амфитеатром зрители. «Подожди, Володя, - спрашивает Иван, - а где же сама Наташа, где Таня Назаренко?» - «А они пошли отмечать день рождения Ани Бирштейн», - говорит Володя, замечая при этом, сколько краски ушло у Наташи на картину, и какой краски, очень хорошей, дорогой. И Кроха фотографируется на фоне картины, как рядовой зритель происходящего цирка. А Любаров, Назаренко и Нестерова учились в одном классе художественной школы, то есть знакомы лет пятьдесят. Как и покойный Гарик Басыров, как Инна, вдова Басырова, которая тоже училась с ними, но отказалась давать картины Гарика на эту выставку, - должен быть басыровский фестиваль, начиная с галереи «Ковчег» и дальше с десяток других галерей. И Франциско Инфанте, чья огромная выставка проходит в музее современного искусства, тоже учился с ними. И тут выходит Наташа Рюрикова и говорит, что у них будет выставка от «ИКЕА», и тот шкафчик, который разрисовал Володя Любаров и Лариса Наумова, и столик, разрисованный Таней Назаренко, - это начало будущего вернисажа. Усталые и довольные, они выходят на улицу, прощаются с Катей и Володей Любаровыми, которые зовут к себе, но они отказываются, - уже поздно, берут машину и едут домой, думая, что вот ведь как все удачно получилось.

Оказывается, пятница 13-е считается несчастливой после массового убийства членов ордена тамплиеров на юге Франции 13 октября 1307 года. Об этом они с Крохой узнали от ведущего специалиста по культуре Франции поэта, прозаика и культуролога Татьяны Щербины, которая пригласила их и писателя Колю Климонтовича с Леной Криштоф на дружеский ужин по этому и многим другим поводам. В частности, у Тани вышла книжка в издательстве ОГИ, - роман «Запас прочности», в котором рассказ о жизни бабушки, старой большевички, вступившей в апреле 1917 года в возрасте 15 лет в партию, перемежается автобиографическими главами о странных и волнующих сторонах жизни в брежневской Москве 1970-х годов. А рассуждения, почему у бабушки-большевички выросла внучка-антисоветчица, - с описаниями событий российской истории, увиденных в ракурсе отдельной семьи. Презентация книги состоится в клубе «Билингва», а накануне Таня пойдет на балет Мориса Бежара, который привозит некая швейцарская клиника, чья название переводится то ли как «луг», то ли как «прерия», где Таня с Сашей недавно были. А до этого она поедет с презентацией романа в Питер. А до этого в Израиль навестить сына, в семье которого родился седьмой ребенок, очередная ее внучка – Ханна. У других трех внучек тоже хорошие имена – Двойра, Ривка, еще какое-то, а у трех внуков – Давид, Беньямин, еще какое-то. Мама Ивана спросила его: «А что, Таня еврейка?» - Нет, - ответил он, - только по сыну. Выпили за книгу. Потом за поездку Саши в конце октября на десять дней на фотосъемки в Гаити, в деревню, где практикуются обряды вуду. Турфирма взяла подписку, что он никаких претензий к ней иметь не будет, если чего, а застраховала на двойную сумму. Потом за возвращение Коли и Лены из Италии, где они были на побережье в Римини, после чего Коля наотрез отказался ехать на зимнюю дачу в Малаховке, к чему вроде бы уже склонялся. А поедет в Переделкино, в дом творчества, доживающий последние месяцы. Его, вроде бы, должны окончательно продать более солидным господам, нежели нынешние писатели. В связи с чем Коля рассказал много забавных эпизодов из жизни дома творчества в последние несколько лет. Вроде аренды одного из особняков дамой из модельного агентства для дочери с бонной, и какие там были сделаны по этому случаю интерьеры. И как следующий арендатор решил воспользоваться сделанным камином и спалил особняк к чертовой бабушке. После чего Коля органично вспомнил, как у режиссера Вадима Абдрашитова на Усачевском рынке, куда тот приехал за продуктами для дома, украли джип со стоянки и одновременно вытащили ключ от джипа, который был в кармане, пока он делал покупки. А у искусствоведа и галериста Иры Мелешкевич в «ракушке» перед домом, куда она и все ее родственники сложили зимние колеса, общим числом шестнадцать, все их выкатили, пока она с Володей Салимоном поехали закрывать дачу перед зимой. Вырезали ножницами для железа узкий проход в «ракушку». В толщину ребенка. В таких интересных и познавательных разговорах и прошел этот вечер с итальянским вином и шуйской водкой, с салатом из креветок и фаршированным мясом перцем, со швейцарским мороженым и французскими трюфелями. Коля вспомнил случай всенародного гнева, когда он описал город Осташков, разрушенный и запущенный, как после бомбардировки. Приехал трактор и раскатал по бревнышку дом, который он купил за несколько лет до этого для летней жизни на природе. После чего, естественно, стали выпивать за мужество русских женщин, а также украинских и белорусских, которыми держится чудом эта благословенная и проклятая земля, вступающая в очередную зиму. И пошли они с Крохой на метро, чтобы успеть на последний автобус от станции «Выхино».

Погода rasa

26 ноября. Непроходимое болотистое небо опало, наконец, на землю, установилось туманом, в котором тяжело дышать, тяжело жить, потому что невозможно строить планы на будущее, чем, по сути, и жил всю свою жизнь.

Он умрет в тумане, подумал он. Потому что дышать нечем будет. Ночью тумана не видно, окна и двери в комнате закрыты, а все равно задыхался, пил сердечное лекарство, не спал, ворочался с боку на бок, не находя себя. Страшноватенько.

Футбольное поле перед школой разлилось сизым озером. Возле будок и мелких строений легли коричневые прогалы земли. Лежавший рядом снег казался на исходе, к выходным обещали еще больший плюс.

От большой влажности дом, видимо, разбух, даром, что блочный, 14-этажный, и дверь, которую в сухой морозный день можно было открыть с большим трудом, подалась так легко, когда он пошел выбрасывать мусор, что он удивился и даже посчитал это хорошей приметой. Возможно, напрасно.

Хлябь земная, полунебесная повисла в воздухе. Где-то в районе Таганских улиц оживились водосточные трубы, зашептали, заголосили.

Может, когда задыхаешься, тогда что-то в голове и проясняется, если умеешь на все наплевать, от всех отрешиться и достичь какой-то особой внутренней тишины и безразличия. Тогда понимаешь, что русская литература полна не только книг и слов, но и множества припрятанных в ней людей, которые и начинают вдруг проявляться, уводя за собой в творческую полупридуманность.

Обычно живешь выморочным днем, то есть не имеющим наследников, прерванного рода и связи событий. Выбросило тебя неизвестно откуда и стоишь, жмуришься на свету, ничего не видишь и улыбаешься по-дурацки, если кто-то на тебя смотрит. В висках очень жмет, видно, малы.

Когда выходишь на улицу, вспоминаешь, что у кожаной куртки, купленной лет пять назад в Турции на отдыхе и уже повытершейся и оттого ставшей нежной, - молния расходится. Жена говорит, надо язычок поджать плоскогубцами, тогда бегунок опять станет прихватывать зубчики молний. А пока что они расходятся в самый неподходящий момент, и теряешь на ерунду силы и нервы. Неуютное ощущение, что и говорить. Тем более что и год назад было так, и два года назад. А если скажешь что, то опять начнется обсуждение, что надо купить ему что-то новое, не держать деньги-то про запас, они, деньги, скоро уже ему не понадобятся. Так ведь и новая куртка или пальто тоже не понадобятся, даже еще больше, потому что детям их даже не оставишь. Но он не говорит ничего, устал молчать даже, не то, что говорить зря слова. Идет к лифту. Смотрит на себя в зеркало. Спускается по лестнице и выходит из подъезда, пропустив женщину с ребенком, входящих в двери.

Потеплело, и сразу черный мокрый асфальт на Малой Никитской вернул осень месячной давности. Через Садовое кольцо толпа трижды переходила на красный свет. Один человек просто побежал и свалился под машину.

Первая | Генеральный каталог | Библиография | Светская жизнь | Книжный угол | Автопортрет в интерьере | Проза | Книги и альбомы | Хронограф | Портреты, беседы, монологи | Путешествия | Статьи | Дневник похождений